Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата
Даже то, чем он, по-видимому, превосходил всех, — его красноречие, — оказалось имеющим менее цены, чем простая бесхитростная речь святого Сергия. Преподобному достаточно было немногих слов, самых обыденных, чтобы заставить воспрянуть духом впавшего в уныние великого князя.
Быть может, Митяй не достиг бы этого целою долгою и витиеватою речью.
Настроение духа его было настолько скверным, что князь заметил:
— Что с тобой, отец Михаил?
— Так. Что-то не по себе…
— А я как у отца Сергия побываю, так словно выкупаюсь душой. Легко этак становится…
— То же и со мною, — вставил слово святой Алексий, — душеспасительна и преполезна с ним беседа.
Митяй ничего не сказал.
— Стар становлюсь я, немощи одолевают, — промолвил, помолчав, владыка. — Скоро отзовет меня Господь к Себе…
— Ради нас Бог продлит тебе дней, — проговорил Димитрий Иоаннович.
— Смерть готов всегда приять с радостью, — продолжал святитель, — одно только заботит, кому отдам кормило корабля церкви. Вот, ежели бы отец Сергий охоч был приять митрополию!
— Подумаем еще, владыка, — сказал великий князь и посмотрел на Митяя.
«Отец Сергий никак не согласится, — думал Димитрий Иоаннович, — скромен он, своей обители не покинет, в шум мирской не перейдет. Кого наречь владыкой? Жаль, что отец Михаил белый поп… Будь он черноризец, то по кончине Алексия, — чего Боже сохрани, — я бы его поставил владыкой… Да из белого попа в черноризца обратить недолго…»
Он опять взглянул на Митяя и повторил:
— Подумаем еще, владыка, подумаем…
Отец Михаил уловил на себе взгляд великого князя, и в его голове мелькнуло:
«Что на меня так князь смотрит?»
Вслушался в сетованье святого. Алексия и подумал:
«Будь я монахом, может, великий князь меня бы устроил во владыки».
От такой мысли даже дух захватило.
Он сам себя остановил:
«Нешто можно».
Но честолюбивая дума продолжала шептать:
«А почему нельзя? Стал же я из простого Спасского попа великокняжеским духовником и печатником. Могу стать и большим. Чернецом стать долго ль?»
Дурное настроение духа как рукой сняло.
Он продолжал размышлять.
«Захочет великий князь, велит постричь. А там уговорит владыку благословить меня… Благословенного и собор выберет. Может быть, очень может быть… Надобно на счет этого после легонько удочку закинуть…»
Он совсем повеселел.
Митрополит, между тем, продолжал говорить с великим князем о том, как было бы желательно, чтобы владыкой стал святой Сергий и почему именно.
— Да окромя отца Сергия кому и быть? — вставил свое слово Митяй.
И стал расхваливать добродетели преподобного, его святую жизнь; говорил, что и его, Митяя, тянет к такой же затворнической и подвижнической жизни.
XIII. Торжество литвина
Князь тверской принял с распростертыми объятиями Некомата, привезшего ему ханский ярлык на великокняжение.
Он сделал Суровчанина своим боярином и первым советником, подарил вотчину и снабдил казною.
Но Некомат мало радовался княжеской милости. Его и совесть мучила да и все устраивалось не так, как ему хотелось.
Быть боярином у Михаила Александровича это значит вместе с ним вступать в битвы, начальствовать полками, а Суровчанини вообще был мало склонен к ратному делу. Вот- чинка, подаренная князем, была не из важных и находилась вблизи московского рубежа, так что, в случае войны Твери с Москвой, должна была подвергнуться разорению от войск великого князя.
Некомат ожидал спокойной и «сладкой» жизни, а вышло не то.
Князь Михаил Александрович остался довольно равнодушным к тому, что хан задержал у себя Вельяминова. Дело относительно получения ярлыка на великое княжение удалось; этого только и нужно было. А какая судьба постигла Ивана Васильевича, — это князя мало интересовало..
К тому же голова его была занята иным.
Он теперь раздумывал, дожидаться ли войск Ольгерда и Мамая, или самому начать войну с Москвой до их прихода.
Благоразумие требовало дождаться их.
Но Михаилу Александровичу вспоминался совет Свидрибойлы; самому начать военные действия, чтобы вызвать к себе на помощь Литву.
К тому же не терпелось помериться с врагом. Ждал до лета, потом кинулся в войну очертя голову. Война началась с того, что тверской князь послал своих наместников в Торжок и сильный отряд к Угличу.
Со своей стороны Димитрий Иоаннович, предвидя серьезную войну, быстро собрал значительные силы.
Под его знаменами собрались все князья удельные, служащие Москве: составилось многочисленное ополчение.
Великий князь быстро перешел в наступление.
Он взял Микулин; его воеводы заполонили войсками всю область Михаила; все города были взяты, многие жители уведены в плен.
5 августа Димитрий Иоаннович осадил Тверь, в которой заперся тверской князь.
Тверитяне показали себя мужественными воинами и верными подданными своего князя. Они бились на стенах, как львы, отражая приступы московских ратников, несли все тягости осады, но не сдавались.
Три недели продолжалась осада. Михаил Александрович надеялся на помощь от литовцев и узнал от гонца, сумевшего пробраться через московский стан, что они шли.
Он воспрянул духом, но ненадолго — вскоре он узнал, что литовцы отступили.
Мудр, хитер и осторожен испытанный вождь литовский старый Ольгерд.
Он сдержал свое княжеское слово, двинул войска на помощь своему шурину, но идет медленно, опасливо, озираясь, как волк.
Ему нужна прежде всего польза Литвы.
А получит ли он здесь пользу?
У него есть верные люди, которые все разведают, обо всем донесут.
И вот от них он узнал, что Михаил едва держится в Твери с остатком войска, что все города его взяты неприятелем, область опустошена…
Василий кашинский, Андрей стародубский, Роман брянский, Роман новосильский, Семен оболенский, Иоанн торусский; кроме того многочисленная новгородская рать находится в пути.
Приходилось иметь дело с сильным противником.
Литовцев ждет свежее, готовое к бою войско, а Они утомлены походом.
Если Литва победит, что принесет ей победа? А если победят русские, тогда все литвины сложат свои головы под их мечами и померкнет слава литовского княжества.
Замечает Ольгерд, что и воины его идут неохотно.
Видно, между ними уж прошел слух, что впереди их ждет не добыча, не грабеж, а лютая битва, может быть бойня, — бойня в чужой стране, за много верст от родных лесов.
Понурились литвины…
Все чаще и чаще берет раздумье Ольгерда, идти ли вперед, не вернуться ли назад?
В один из таких моментов подъехал к нему Свидрибойло.
— Не погневайся, великий князь, — заговорил он, укорачивая поводья коня, — выслушай своего верного слугу.
— Говори. Ты знаешь, я тебя всегда рад слушать с охотой, — ответил Ольгерд.
— Князь! Не лей напрасно литовскую кровь: прикажи вернуться в Литву.
— А помощь Михаилу?
— Пусть делает, как знает. Разве ты виноват, что он начал войну, не дождавшись тебя. Вдвоем легко можно бы справиться с Москвой, а теперь придется биться нам одним: ведь у Михаила скоро не останется ни одного ратника. Его дела теперь не поправишь. Ты знаешь, я его друг (при этих словах Свидрибойло не смог удержать злой улыбки) и хочу ему только добра, но… теперь я вижу, что ему нельзя помочь… Посмотри ты также на наших литвинов — еще мы не прошли и половины пути, а они уже истомлены. А впереди ждет сильное войско московское. Подумай, князь, и послушайся совета доброго слуги.
— Подумаю, — коротко ответил Ольгерд.
На другой день литовцы отступили.
Разумеется, не таков был старый литовский князь, чтобы послушаться совета кого бы то ни было, если совет этот шел вразрез с его намерениями и желаниями. Но в данном случае Свидрибойло посоветовал как раз то, чего хотелось князю. Поэтому-то и вышел приказ отступать.
Но Свидрибойло приписывал отступление литовцев тому, что он к этому побудил великого князя. Он обманывался, литвины удалились бы обратно и без его совета: слишком умен и осторожен был Ольгерд.
Свидрибойло думал иначе и злорадствовал:
— Отомстил моему ворогу! Сам я подбил его начать войну, сам же теперь устроил, что помощи не будет от Литвы. Конец ему: князь Московский его в бараний рог свернет. Будет другой раз Михаил знать, как оскорблять литвина!
Узнав об уходе литвинов — о чем мстительный Свидрибойло постарался сообщить, — князь тверской понял, что он пропал.
Как бы долго ни затянулась осада, она должна была окончиться взятием Твери.
Он был близок к отчаянью.
Однажды, в обеденную пору, в княжьи хоромы прибыл епископ тверской Евфимий.
Он застал князя обедающим. Скудность в Твери доходила до того, что обед самого Михаила Александровича состоял только из кваса с накрошенным в него черствым хлебом.
