Павел Северный - Ледяной смех
— Как атаман отнесся к пожалованному генеральскому чину? — желая сбить Сипайло, спросил Михайлов.
Сипайло откинул грузное тело к спинке стула и, соображая, наконец ответил:
— А как? Одобрительно. Конечно, генеральский чин ему нужен для представительности. Григорий Михайлович усмотрел в пожаловании намерение адмирала Колчака быть с ним на дружескую ногу. А там, где между военными дружба, там обязательно взаимное понятие и сговор.
— Как вы думаете, господин Сипайло, чему может равняться сумма, которую атаман ожидает получить от омского правительства?
— А мне и думать нечего. Имею личное письмо Григория Михайловича. В нем все указано черным по белому.
— Интересно, кому адресовано письмо атамана?
— Вам.
— Почему не верховному правителю?
— Господин министр, атаману Семенову хорошо известно, что в правительстве вы первая скрипка.
Услышать это от Сипайло Михайлову было приятно, но он удивленно пожал плечами.
— К сожалению, совершенно ошибочное мнение атамана о моих возможностях. Последнее слово в любом решении за адмиралом.
— Но по этому вопросу докладывать ему будете вы, как министр финансов.
— Письмо при вас?
— Обязательно.
Сипайло достал из грудного кармана пиджака помятый серый конверт и отдал Михайлову.
Михайлов, не торопясь, разрезал конверт столовым ножом.
Сипайло прищурился, отчего разрезанное веко совершенно закрыло левый глаз.
— Мне кажется желание атамана чрезвычайно, — сказал Михайлов, прочитав письмо.
— А сколько с просимой суммы придется отдать. Это вы учитываете?
— Кому отдать?
— Всем, кто будет помогать в благоприятном решении вопроса. Не станете вы делать нам такое одолжение за красивые глаза? Может быть, в правительстве и еще кого этот вопрос заинтересует. С японским командованием тоже придется поделиться. Они обязательно потребуют заплатить за оружие, которое дали временно бесплатно.
— Я ничего не обещаю, но буду пробовать.
— Только пробу не затягивайте, чтобы не пришлось Чите принимать меры для ускорения решения. Удовлетворить желание атамана омскому правительству так или иначе придется.
Раздался пароходный гудок.
— Кажется отчаливаем?
— Как раз вовремя. Мы обо всем обменялись мнениями. Теперь будем ждать воли адмирала.
Глава седьмая
В кабинете личной резиденции Колчака лучи заходящего солнца, проникая в окна, стелили косые световые полосы на персидский ковер, заставляя его ворс искриться.
Встретились два адмирала императорского Российского военно-морского флота. Обнявшись, долго не разжимали объятий. Придирчиво осмотрели друг друга, однако не высказали впечатлений о происшедших переменах в своих внешних обликах.
Встрече предшествовал неожиданный для Колчака случай, когда, возвращаясь с совещания из американской военной миссии, он на Атаманской улице в толпе горожан узнал адмирала Кокшарова. Через два дня Кокшаров получил через адъютанта письмо с приглашением быть у него на обеде.
Обедали втроем. Третьей была Анна Васильевна Тимирева, знакомая с Кокшаровым по Петербургу, когда он знал ее, как жену вице-адмирала Тимирева.
Кокшаров нашел в облике Колчака большие перемены. Он похудел, заметно сутулился. На лице усилили суровую характерность морщины. Еще чеканней по форме стал прямой тонкий нос. Более нервными жесты. Бросалось в глаза частое потирание рук, как будто они постоянно зябли. Черные глаза смотрели холодно и жестко.
Колчак за столом курил. Кокшаров, взволнованный долгожданной встречей, а главное, ее сердечностью со стороны Колчака, забыв о запретах докторов, пил коньяк, а закуривая папиросу, всякий раз виновато спрашивал разрешения у Тимиревой.
За обедом Колчак настойчиво расспрашивал Кокшарова о времени, прожитом на Урале, когда там была власть возглавляемого им омского правительства. Его особенно интересовало настроение беженского общества в Екатеринбурге. Он убедительно просил Кокшарова сказать ему всю правду о распрях военного командования, будучи уверен, что именно эти распри и привели к уступке большевикам Урала.
Кокшаров рассказывал подробно обо всем, что знал, предупреждая, что беженская масса, влившаяся теперь в Омск, слишком хаотична в своих неустойчивых настроениях, всецело поглощена меркантильными заботами о своем личном благополучии.
Колчак понимал, что старик говорит сущую правду. Он уже успел в этом убедиться лично, соприкоснувшись кое с кем из видных особ, прибывших из Екатеринбурга. Колчак был доволен, что Кокшаров был прежним твердостью своего характера и в их отношениях сохранилась дружеская искренность.
Колчак, заложив руки за спину, энергично ходил по кабинету, иногда замедляя шаги, будто сдерживал привычную стремительность походки. Он в форме генерала. На офицерской гимнастерке на груди Георгиевский крест. Галифе вправлены в хромовые сапоги.
Кокшаров сидел в кресле. Он в форме адмирала и на груди у него тоже Георгиевский крест, полученный за доблестную храбрость команды, вверенного ему корабля, в трагическом для русского флота бою при Цусиме.
Сейчас собеседникам хотелось говорить только о том, что могло их волновать в момент, когда на просторах необъятной России продолжал бушевать ураган гражданской войны. Но от полного доверия друг к другу их все же удерживала осторожность. Оба понимали, что гражданская война могла у каждого изменить суждения, несмотря на то, что сильна закалка кастовой флотской дисциплины. Не исключалась возможность иных умозаключений, ибо непредвиденные ими революционные чрезвычайные обстоятельства заставляли по-новому думать, анализировать прошлое, принимать решения, часто идущие вразрез с привычными сословными убеждениями.
— Владимир Петрович, все рассказанное за обедом для меня ценно тем, что убедило меня в правдивости моих личных заключений. Но, к сожалению, это уже печальное прошлое. Урал во власти большевиков. Мне бы хотелось услышать ваши свежие впечатления об Омске. На новый глаз все кажется иным. Но прошу говорить со мной не как с Колчаком, обличенным верховной властью на территории Сибири, а как с Александром Васильевичем, которому вы неизменно оказывали ваше необычно ценное для меня уважение.
— Александр Васильевич, я охотно выскажу свои еще очень поверхностные наблюдения, ибо они меня чрезвычайно волнуют. Но, естественно, с оговоркой считать их моим личным мнением.
— Это великолепно. Честно говоря, давно не слышал от окружающих искреннего личного мнения. Меня чаще заставляют выслушивать декларативные вещания, которым, по сути дела, ей-богу, грош цена. Вам повезло в Омске.
— Чем?
— Что живете в доме Кошечкина.
— Помогла случайность.
— Я знаю подробности. Иногда моя разведка бывает близка к истине. Кошечкин в Омске довольно загадочная фигура. Он, как черт от ладана, сторонится политики, но со всех сторон окружает себя дельными и бездельными политиками, а поэтому в курсе всего происходящего лучше меня. Вы, конечно, уже убедились, что в его доме встречаются самые несовместимые по враждебности политические группировки, находя между собой полную совместимость за его застольем. Наверняка кое с кем уже встречались.
— Встречался. Но от встреч с политическими краснобаями скорей сожалею. Все слышанное от них не ново и успело набить оскомину. Все рецепты — кому из сословий принадлежит право спасать Россию от большевиков. За некоторые рецепты просто хочется бить по физиономии. Все предрекают нужное только им будущее России без большевиков, а от реальных возможностей для достижения своих чаяний увиливают. Но несмотря на все, у меня уже есть впечатление об омской политический ситуации, благодаря соприкосновению с реальностью окружающей меня людской жизни.
— Я слушаю, Владимир Петрович.
— Александр Васильевич, почему до сих пор нет вашего приказа о высылке из пределов Омска беженцев, отягчающих споим присутствием его и без того хаотическое состояние? Я говорю о беженцах-обывателях. Имейте в виду, что к числу их можно отнести и меня, ибо благодаря физической немощи я легко могу стать обывателем. Итак, о беженцах-обывателях. Я сожалею о их несчастье, сам в таком же положении. Но уверяю вас, что среди них есть люди, утратившие стойкость разума и души. Они утеряли вконец достоинства патриотов, превращаясь в бессмысленное сборище, способное питаться слухами, а, благодаря бездумному их восприятию, они становятся угрожающими сеятелями паники.
Прошу мне верить, Александр Васильевич, в Омске симптомы паники, которую мне так недавно пришлось пережить на Урале, начиная с Екатеринбурга. Паника — страшная особа. У нее способность забираться в стойкие сознания. А что произойдет, если паника проникнет в ряды армии, а ведь в ней уже есть случаи перехода к красным.
