Юрий Трусов - Каменное море
Вернувшись в Падую, Скванчи уже не оставлял воспитанника без самого бдительного надзора. Николи теперь и днем и ночью находился под чуткой и нежной его опекой.
– Видишь, мой мальчик… Не так-то легко посвятить себя родине. Сейчас для тебя это еще невозможно. Ты должен набраться терпения и готовиться к этому, – не уставал твердить ему Скванчи, когда замечал печальный, угрюмый взгляд воспитанника.
– Я все равно буду ей служить, – ответил Николи, упрямо хмуря густые рыжеватые брови.
XXXII. Пути дороги
Эскадрон Виктора Петровича Сдаржинского двигался без длительных привалов и остановок. Пройдя около ста верст вдоль скалистых берегов южного Буга, он резко повернул на запад, пересек шумящую тополями и березами подольскую возвышенность и достиг Каменец-Подольска Лишь здесь Кондрат смог догнать своих эскадронцев. Их серо-зеленые ряды, уже построенные в походную колонну, он увидел ранним утром, въехав во двор средневековой, вырубленной из камня крепости.
Кондрат так обрадовался товарищам, что даже не смог удержаться от запорожского возгласа:
– Братчики!..
Ответом ему были дружелюбные восклицания, прокатившиеся по рядам конников. № Хурделицын направился рапортовать Сдаржинскому.
– Молодец! Вовремя поспел, – сказал, выслушав рапорт, Сдаржинский. – Еще немного – и след наш простыл бы. Потому что приказано нам не медля двигать в Белую Русь, к городу Несвижу на соединение с Дунайской армией. Так-то, братец… И отдыха тебе с пути дальнего ни минутки дать не могу, – погладил гриву Кондратьевой лошади Виктор Петрович.
Серые выпуклые глаза Сдаржинского смотрели на Хурделицына так просительно, словно командир извинялся. Знакомый облик добрейшего Виктора Петровича, которого даже командование эскадроном еще не сделало по-настоящему военным, подбодрил уставшего Кондрата. «Такой, каким ты был цивильным, таким и остался. Видимо, пока в бою не понюхаешь пороха, таким и будешь», – усмехнулся в усы Кондрат, выпрямившись в седле, внимательно оглядел выстроенный эскадрон.
Все ополченцы уже приобрели за месяц похода вид настоящих ветеранов. Они уже без напряжения, свободно, как настоящие конники, держались в седле. Обрели выправку и манеры настоящих воинов. Их лица загорели, обветрились. Движения стали легкими, непринужденными Но главное, что остановило внимание Кондрата, – это внутренняя перемена, которая произошла в людях. Во взглядах эскадронцев появилась почти неуловимая, все оценивающая солдатская серьезность. Она всегда отличает бывалого воина от новобранца. «Гляди, и в деле не были, а посуровели», – подумал Кондрат и подъехал к сыну.
Иванко за время его отсутствия стал шире в плечах. Научился по-щегольски носить шапку с высоким султаном так, что русые кудри пышно выбивались из-под околыша. А мундир, подогнанный по стройной фигуре, красиво облегал его тело. Он лукаво, оценивающе, посмотрел на похудевшее лицо отца. Кондрат перехватил этот взгляд.
– Что, сынку, сильно я подался?
– Да ничего, батько… Воевать еще годный, – весело ответил Иванко и спросил озабоченно: – А дома как? Все здоровы?
– Здоровы, – лаконично ответил Кондрат и крепко прижал Иванко к своей груди.
Приласкав сына, Хурделицын отъехал на правый фланг и занял свое место в строю.
– Марш! – тихо скомандовал Виктор Петрович. И эскадрон двинулся в трудный поход по Волыни, а потом по топким болотистым дорогам Белой Руси.
Свои переходы эскадрон совершал, высылая в поход дозоры, так как в окрестностях хозяйничал неприятель – австрийские полки корпуса князя Шварценберга.
Эскадрон часто встречал на своем пути толпы крестьян, убегающих от расправы жестоких оккупантов. Люди просили защиты от произвола захватчиков, но Сдаржинский получил от командующего строжайший приказ: избегать столкновений с неприятелем и как можно скорее идти на соединение с Дунайской армией. С трудом приходилось ему сдерживать своих ополченцев, рвавшихся в бой, чтобы отомстить врагу за жестокость, грабеж и надругательство над мирными жителями.
Всегда уступчивый и мягкий, Виктор Петрович проявил необычную для него твердость и упорство – он непоколебимо выполнял полученное распоряжение.
Кондрат, знающий о борьбе Сдаржинского за ополчение, не мог вторично не подивиться спокойной твердости своего добродушного командира. Как и раньше, при столкновении с чиновниками, так и ныне Сдаржинский проявил непреклонную настойчивость, и эта настойчивость вновь победила.
Новое чудо произошло на белорусской, размытой дождем дороге, сжатой со всех сторон чахлым мелколесьем, когда края туч с сочившимся мелким дождиком уже окрасило оранжевое пламя заката. Измученные, промокшие до нитки ополченцы мечтали о ночлеге, как вдруг из кустарника на дорогу выбежала истерзанная молодая женщина. Простоволосая, босая, она в каком-то исступленном порыве подняла на руках окровавленное тело мертвого ребенка. Его русая головка беспомощно моталась, разрубленная ударом палаша. Страдание отняло речь у молодой матери. Страшная в своем горе, женщина показала рукой на черные клубы дыма, поднимавшиеся над вершинами деревьев. И словно в подтверждение ее непроизнесенных слов, ветер донес оттуда отчаянные вопли.
– В сабли злодеев! – невольно вырвалось у Кондрата. Он повернул коня в сторону, где неистовствовали враги. Еще миг и гневный порыв увлек бы его и всех других конников в атаку.
Но вот тут-то им на пути вздыбил коня Виктор Петрович
– Остановитесь, братцы! Остановитесь! Не пришел еще час мести нашей. Запомните это, – он показал обнаженной саблей на женщину с мертвым ребенком. – Запомните в сердце своем. За все горе народное расплатимся в битве с мучителями нашими. А сейчас – не время…
Слова командира, словно холодной водой, окатили Кондрата. Ему стало стыдно, что он позволил себе поддаться этому гневу и нарушить воинский приказ.
– Слушайте команду его благородия! – крикнул он товарищам и повернул коня.
Его примеру последовали все ополченцы.
– А скоро, ваше благородие, ударим на неприятеля? – не удержался он от вопроса.
– Пожалуй, что скоро, – с жаркой верой ответил Сдаржинский.
И опять потекли затянутые серым осенним дождем дни походные.
Только 15 октября 1812 года генерал-майор Лидерс мог написать главнокомандующему Дунайской армией адмиралу Чичагову: «Сего числа явился ко мне в местечко Колках коллежский асессор Сдаржинский, который прибыл с эскадроном, сформированным из собственных своих людей; я ему приказал, впредь до разрешения вашего высокопревосходительства, где приказано будет ему быть, находиться при вверенном мне отряде».[20]
ХХХШ. Перед «открытием неприятеля»
Вопреки прогнозу Сдаржинского первое боевое крещение одесских ополченцев произошло не скоро. Австрийские союзники Наполеона вели двойственную политику. Австрийцы вовсе не собирались проливать кровь на русской земле за своего завоевателя – императора французов. Меттерних недаром по секрету предупредил царя, что австрийцы будут притворяться, что воюют с русскими. И командующий корпусом австрийских солдат князь Шварценберг, грабя местное население, в самом-то деле почти не беспокоил русские войска. Поэтому генерал-майору Лидерсу, под командованием которого находился теперь эскадрон Сдаржинского, было приказано двигаться на соединение с главными силами Дунайской армии.
За Несвижем, на дороге к Минску, это соединение произошло.
4 ноября 1812 года Минск был отбит русскими войсками авангарда армии Чичагова. Наши гусары, казаки, егеря на плечах отступающего противника ворвались в город.
В панике неприятель не успел уничтожить огромные запасы хлеба, свинца, пороха, приготовленные для бегущей из сожженной Москвы наполеоновской армии.
Отсюда авангард Дунайской армии, который вел генерал от кавалерии К. О. де Ламберт, быстро, делая по 30 верст в сутки, двинулся к Борисову.
Стремительный марш, первые пленные, брошенные поспешно отступающим врагом пушки, фуры, экипажи, трупы убитых, оставленные противником раненые – все это говорило каждому ополченцу о предстоящих боях. Об этом марше, направленном на решительную встречу с врагом, скупо отмечено в донесении генерала, в отряд которого входили одесские ополченцы: «… для безопасности дорог и открытия неприятеля следует по правой стороне эскадрон коллежского асессора Сдаржинского».
И 9 ноября на рассвете, наконец, произошло это «открытие».
Ночью Виктор Петрович вызвал Кондрата к командующему авангардом. При неровном свете чадящего бивуачного костра они увидели полного, круглолицего, похожего на ленивого кота, генерала, окруженного офицерами. Взглянув на Кондрата, генерал ткнул указательным пальцем в лежащую на барабане карту.
– Ты, говорят, понимайт карта. Так смотри, – сказал Ламберт с сильным французским акцентом. – Ну, смотри карашенько… Карашенько…
