Иван Вазов - Под игом
Богослужение окончилось, и, по заведенному обычаю, люди направились в школу узнать об успехах учениц. Гирлянды цветов украшали двери, окна и кафедру; а икона святых Кирилла и Мефодия[36] была обрамлена великолепным венком из роз и полевых цветов, еловых веток и самшита. Вскоре передние парты заполнились школьницами, а все свободное пространство — публикой, причем наиболее важные гости стояли впереди, а некоторые даже сидели на стульях. Среди присутствующих были и наши знакомые. Несколько стульев оставалось свободными в ожидании важных гостей, пока еще не пришедших.
Рада усаживала школьниц за парты и, явно стесняясь, шептала им какие-то наставления. Ее миловидное лицо с большими блестящими глазами, оживленное волнениями этого торжественного часа, было прелестно и обаятельно. Нежный румянец, игравший на щеках, выдавал трепет ее застенчивой души. Рада чувствовала, что на нее устремлены сотни любопытных взглядов, и это смущало ее до потери самообладания. Но как только старшая учительница, начав свою речь, привлекла внимание публики к себе, у Рады стало легче на душе. Осмелев, девушка посмотрела вокруг. С радостью заметила она, что Кириака Стефчова в зале нет, и к ней вернулось мужество. Старшая учительница закончила речь среди торжественной тишины, — в те времена еще не было принято аплодировать. В соответствии с программой начался экзамен первоклассниц.
Добродушное и спокойное лицо главного учителя Климента и его теплые слова внушили девочкам уверенность в своих силах. Рада с напряженным вниманием слушала, как отвечают ее ученицы, и стоило им запнуться, как это болезненно отражалось на ее лице. Эти маленькие розовые губки, которые хотелось расцеловать, эти звонкие, чистые голоса сейчас решали ее судьбу. Рада согревала девочек своим ясным взглядом, ободряла их ласковой улыбкой и готова была вложить всю душу в их трепещущие уста.
Но вот у дверей толпа расступилась и дала дорогу двум опоздавшим гостям; стараясь не шуметь, они сели на свободные стулья. Рада бросила взгляд на вошедших. Один из них, старший, был чорбаджи Мичо, попечитель школы, а другой — Кириак Стефчов. Девушка слегка побледнела, но решила не обращать внимания на этого неприятного человека, который ее всегда смущал и пугал.
Кириак Стефчов кивком ответил на приветствия, но с доктором Соколовым, своим соседом, не нашел нужным поздороваться; а доктор, тот и не взглянул на него. Положив ногу на ногу, Кириак хмуро и высокомерно разглядывал присутствующих. Слушал он рассеянно, а больше смотрел в ту сторону, где стояла Лалка, дочь Юрдана. Раду он только раз или два смерил с головы до ног суровым пренебрежительным взглядом. Лицо его отражало душевную сухость и жестокость. Время от времени Кириак подносил к носу гвоздику, потом снова смотрел перед собой, важно и безучастно. Главный учитель протянул учебник Михалаки Алафранге и предложил ему задавать вопросы ученицам. Михалаки отказался, заявив, что будет экзаменовать по французскому языку. Учитель повернулся направо, к Стефчову, и повторил предложение. Кириак согласился и передвинул свой стул вперед.
В толпе стали шушукаться. Все устремили глаза на Кириака. Экзамен шел по истории Болгарии. Стефчов положил учебник на стол, почесал себе висок, как бы желая сосредоточиться, и громко задал вопрос экзаменующейся ученице. Она молчала. Холодный, неприветливый взгляд Стефчова замораживал детскую душу. Девочка так смутилась, что позабыла вопрос, и жалобно взглянула на Раду, словно прося у нее помощи. Стефчов повторил вопрос. Опять молчание.
— Пусть сядет, — сухо проговорил экзаменатор, обращаясь к учительнице, — вызывайте следующую.
Вышла другая девочка. Стефчов задал вопрос ей, Она выслушала его, но не поняла и стояла, не говоря ни слова. Молчали и все присутствующие, испытывая мучительное чувство. Девочка стояла как вкопанная, на глазах у нее выступили слезы, но заплакать она тоже не смела. Сделав над собой усилие, она попыталась что-то ответить, но запнулась и умолкла. Стефчов бросил на Раду ледяной взгляд и проворчал:
— Преподавание велось небрежно. Вызовите следующую ученицу.
Рада глухим голосом произнесла новую фамилию.
Третья ученица ответила невпопад: она тоже не поняла вопроса. Заметив во взгляде Стефчова неодобрение, она пришла в замешательство и безнадежно оглянулась кругом. Стефчов задал ей другой вопрос. Девочка не ответила. Взгляд ее помутнел от смущения, побледневшие губы задрожали, она внезапно разрыдалась и побежала к матери. Это произвело на всех очень тяжелое впечатление. Женщины, дочери которых еще не были вызваны, озирались в недоумении и тревоге. Каждая дрожала от страха, боясь услышать фамилию своего ребенка.
Рада стояла как громом пораженная. Ни кровинки не было в ее лице; ее бледные щеки подергивались, с чистого, ясного лба скатилось несколько крупных капель пота. Молодая учительница не смела поднять глаза. В пору было хоть сквозь землю провалиться. Что-то сдавило ей грудь; хотелось громко заплакать, и она с трудом удерживалась от слез.
Публика беспокойно зашумела. Все растерянно смотрели друг на друга, как бы спрашивая: что здесь происходит? Каждому хотелось найти выход из положения. Одно лишь торжествующее лицо Стефчова выражало самодовольство. Шум и ропот нарастали. Но вдруг наступила гробовая тишина, и все взоры обратились в одну сторону. Из толпы вышел Бойчо Огнянов, который до сих пор стоял поодаль, стараясь остаться незамеченным, и, подойдя к Стефчову, проговорил решительным тоном:
— Господин, не имею чести быть с вами знакомым, но прошу извинить меня. Ваши вопросы недостаточно ясны; они носят отвлеченный характер, и ответить на них было бы трудно даже ученицам пятого класса… Пожалейте этих неискушенных детей… Разрешите мне, госпожица? — обратился он к Раде.
И попросил вызвать одну из проэкзаменованных девочек. У всех точно гора с плеч свалилась. Своим поступком Огнянов вызвал сочувственный и одобрительный гул, привлек к себе все взгляды, завоевал все симпатии. Клевета Хаджи Ровоамы в миг была забыта. Одухотворенное лицо молодого человека, бледное от перенесенных страданий и освещенное смелым взглядом живых глаз, подкупило все сердца. Лица людей прояснились, все вздохнули свободно. Все поняли, что Огнянов нашел выход, и были довольны.
Огнянов спросил девочку то же самое, что спрашивал Стефчов, но вопрос задал в самой простой форме. Девочка ответила. Матери облегченно вздохнули и с благодарностью посмотрели на Огнянова. Его имя, незнакомое и странное, стало передаваться из уст в уста, запечатлеваясь в сердцах.
Вызвали другую девочку. И она ответила вполне удовлетворительно для своего возраста.
И вот все эти дети, напуганные до полусмерти предыдущим экзаменатором, устремили дружеские взгляды на Огнянова. У всех поднялось настроение. Девочки заспорили, кому выходить раньше и отвечать этому доброму дяде, которого они уже успели полюбить.
Рада снова оживилась. Удивленная, до слез растроганная и растерянная, она с благодарностью смотрела на великодушного человека, который помог ей в такую тяжелую минуту. Впервые она встретила теплое, дружеское участие — и со стороны незнакомого человека. Это он-то шпион? Да он сейчас стал ее ангелом-хранителем! Он раздавил Стефчова, как червя. Рада торжествовала; снова воспрянув духом, она гордо и счастливо оглянулась кругом и встретила лишь сочувственные взгляды. Сердце ее забилось от взволнованной признательности, и слезы затуманили ее взор…
Третьей девочке Огнянов задал такой вопрос:
— Райна, ну-ка скажи мне, при каком болгарском царе болгары крестились и стали христианами?
И он ласково, по-дружески заглянул в детские заплаканные глазенки, доверчиво смотревшие на него.
Девочка немного подумала, беззвучно пошевелила губами и выкрикнула чистым, тонким голоском, звонким, как голос жаворонка, поющего по утрам в небе:
— Болгар крестил болгарский царь Борис![37]
— Очень хорошо, молодец, Райна… Теперь скажи мне: кто составил болгарскую азбуку?
Этот вопрос озадачил девочку. Стараясь вспомнить, что нужно ответить, она молча мигала глазками; раскрыла было рот, но так и не решилась произнести ни слова.
Огнянов ей помог:
— Наши буквы, Райна, кто первый их написал?
