Мирей Марк - Варьельский узник
— Все же началось с него! — горячился он.
— Вы в самом деле настаиваете, чтобы я его наказал?
— Я просто хочу понять, почему вы этого не сделали.
Эммануэль терпеливо изложил ему свои доводы. Олег принял их к сведению, но не скрывал своего негодования.
— У вас есть один существенный недостаток,— невозмутимо заметил Эммануэль.— Вы неспособны принимать взвешенные решения. Всегда нужно думать о последствиях.
— Я способен принимать взвешенные решения, но иногда вынужден мириться с последствиями,— улыбнулся Олег.
— Да-да, понимаю. Что-то вроде: «Попробую сбежать, а там будь что будет?!» — беззлобно пошутил де Лувар.
— Но мой побег грозит скверными последствиями только мне одному.
— Ошибаетесь. А начальник караула? А мой палач? Его силы небеспредельны, да и мне придется потратить драгоценное время, дабы ночью опять спасать вас от жажды.
— Молю Бога, чтобы это случилось. Так или иначе, но когда-нибудь мой побег удастся! — воскликнул юноша, но тут же поспешил сменить тему, поняв, какой опасный оборот принимает разговор.—А ведь хорошенькая жена сапожника без устали строила вам глазки, монсеньор...
— Я заметил,— улыбнулся Эммануэль.— Она очень мила. Подмастерью повезло...
* * *В декабре зарядили проливные дожди, превратив северные тракты в непроходимые болота. Лувар оказался отрезанным от остальной части Систели на несколько месяцев. Лишь одинокие всадники — гонцы по разным поручениям — изредка пересекали подъемный мост.
Из-за бездорожья Алексис де Шевильер безвылазно сидел у себя в замке. Похоже, это было даже к лучшему. Он не мог спокойно наблюдать за нечеловеческими мучениями своего друга и ждать его приближающуюся с каждым днем смерть. А приступы между тем становились все чаще и продолжительнее. Сальвиус по-прежнему пытался вычислить их закономерность, но потерпел полную неудачу и погрузился в меланхолию.
— Он носит браслет уже год, с 22 декабря.
— Ты просто так это говоришь или к чему-то клонишь? — отозвался Эммануэль.
Олег же оставался безучастным к их волнениям. Он вообще ненавидел, когда люди обращали на него слишком много внимания. К тому же практически непрекращающиеся припадки вконец его измучили.
Он избегал Сальвиуса, чье навязчивое сострадание раздражало, и Эммануэля, так как был вынужден стоять в его присутствии, если рядом находились посторонние люди. В конце концов, Проклятый стал выходить из своей комнаты только для обязательных вечерних встреч с сеньором.
За короткое время узник снова стал похож на себя самого в день приезда в Лувар — побледнел, осунулся и замкнулся. Вечерами он стоял на аудиенциях, прислонившись к стене, неподвижный, измученный и безучастный ко всему.
* * *Однажды вечером Эммануэль застал Сальвиуса у дверей зала для приема просителей, тот ходил из угла в угол, не находя себе места. Глаза старика полнились тревогой и отчаянием.
Де Лувар недавно вернулся от Ривеса, с его одежды еще стекали струйки дождя. Он снял плащ и кинул его стражнику:
— Что случилось?
— Приступ длится уже два часа. Этот браслет вскоре окончательно сведет его с ума...— Сальвиус поднял глаза.— Надо что-то делать, мой господин.
Эммануэль молча снял перчатки. Он догадался, к чему клонит лекарь, не смея произнести это вслух, и ответил немного раздраженно:
— А что ты хочешь от меня?! — Потом вздохнул и покачал головой: — Этого нельзя делать, Сальвиус... Что бы ни случилось. Никогда.
В кои-то веки Сальвиус действительно разозлился, его лицо исказилось от гнева:
— Благодарю Бога, что я не сеньор Лувара!
— И я благодарю Бога за то же! — в тон ему ответил Эммануэль.
Ученый поднялся и, ни слова не говоря, удалился прочь. Прежде чем войти в приемную, Эммануэль в раздумье несколько секунд смотрел вслед удаляющемуся старику. При появлении сеньора два стражника, приставленные к Олегу, вышли из зала. Их присутствие требовалось, только если в комнате больше никого не было.
Проклятый сидел на своем любимом месте, у окна, и смотрел на море.
— Сальвиус бродит по замку, как неприкаянная душа. Приступ продолжается? — спросил Эммануэль вместо приветствия.
— Да,—кивнул Олег.—Но понемногу слабеет.
Он шумно и прерывисто дышал, почти хрипя. Узник хотел встать, но Эммануэль жестом остановил его:
— Сидите, прошу вас.
«Во вторник ему исполнится двадцать лет, всего-то. Пути Господни воистину неисповедимы»,— вздохнул он про себя, глядя на юношу.
— Если приступ не прекратится, Сальвиус повесится,— криво улыбнувшись, попытался пошутить Олег.
— А вы?
— Не дождетесь,— Проклятый с вызовом глянул на Эммануэля.
Тот сел за стол и принялся разбирать бумаги. Когда пробило девять, вошел охранник и связал юноше руки. За окнами не прекращался проливной дождь. Эммануэль листок за листком подписывал расходы провизии на зимние месяцы, изредка украдкой бросая взгляды на узника, сидящего вполоборота к нему. Лицо юноши время от времени кривилось, браслет продолжал свою работу. Когда боль была слишком сильной, Олег глухо стонал. Один раз он с трудом удержался от крика и потом долго не мог отдышаться.
В тот вечер у Эммануэля было несколько посетителей. При появлении очередного визитера узник поднимался со скамьи, но иногда после его ухода забывал сесть, и сеньору приходилось напоминать ему об этом. Во время доклада капитана Сент-Люка боль настолько усилилась, что Проклятый не смог сдержаться и громко застонал. Рыцарь бросил на юношу тревожный взгляд — среди солдат поползли слухи, что браслет мучает Проклятого все больше, сводя его с ума. Они любили Олега и искренне переживали за него.
Через какое-то время боль все же утихла. Узник выпрямился, его дыхание понемногу начало выравниваться.
— Сегодня я больше никого не жду. Хотите пить? — обернулся к нему Эммануэль.
— Со связанными руками это будет несколько затруднительно, если только вы не сыграете роль виночерпия,— Олег попытался улыбнуться, но получилось у него плохо, только слегка дрогнули уголки губ.
— Думаю, я смогу что-нибудь придумать,— ответил Эммануэль и налил в стоявшую на столе кружку воды. Затем кивнул узнику и развязал ему руки.
— Как вы решились на это? — удивился юноша, поморщился, растирая затекшие кисти, и залпом осушил кружку.
Припадок утих, узник оживился и снова захотел пить. С недавних пор жажда у него была постоянной. Де Лувару пришло в голову, что в клетке Проклятый страдал несравнимо сильнее остальных приговоренных.
— Вы иногда напоминаете мне губку. Вы всегда пили столько воды?
— Не знаю. У меня ведь нет прошлого, монсеньор,— ни прошлого, ни чести. В документах об этом ясно сказано. Вы хотите меня поймать на нарушении протокола? — Он осушил еще две кружки, затем повернулся к Эммануэлю спиной. Тот связал ему руки и просунул под веревку палец, пробуя, не сильно ли сдавлены запястья.
Это рассмешило Олега:
— В замке всего трое человек, которые проверяют, не ранят ли меня веревки.
— Кто еще? — спросил Эммануэль, усаживаясь в кресло.
— Один из помощников палача и начальник моей охраны,— сообщил Проклятый и добавил с иронией: — Мое положение дает мне отличную возможность наблюдать за людьми.
— Да вы в любом положении не откажете себе в этом удовольствии. У вас очень острый ум, да и внимательностью Бог не обидел, такое встречается редко. И как же завязывают веревки другие?
— Это зависит от их характера. Большинство затягивают узлы крепко, наверняка. Двое завязывают так слабо, что я в любой момент могу освободиться,— признался он и тут же рассмеялся.— Само собой, если осмелюсь.
— Само собой,— в тон ему ответил Эммануэль.
— А вот еще четверо всегда проверяют на моих веревках собственную силу. Первый так жестко затягивает узлы потому, что все делает крепко-накрепко — в этом его сущность. Слишком большой, слишком толстый, слишком сильный... По большому счету, мне не за что на него обижаться. Даже если бы он заматывал руки себе, то, уверен, проделал бы это с такой же основательностью.
Эммануэль улыбнулся. Меткие описания Олега ему всегда нравились.
— Что насчет второго?
— Второй молод и постоянно волнуется, не сбегу ли я. Мысль о проблемах, которые у него возникнут, если я скроюсь, приводит его в ужас. Его мы тоже можем извинить.
— Прощаем,— согласно кивнул Эммануэль.— Следующий?
— Следующий не слишком-то умен. Раз надо связать, значит, надо, приказы не обсуждают.
— Он похож на предыдущего.
— Вовсе нет! Тот знает, что причиняет мне боль, но поддается страху. Этому же просто не придет в голову мысль спросить меня. Я для него не существую. Всего лишь пара рук, которые надо хорошенько связать.
— Он достоин прощения?
— Сложно сказать. Я пробовал... Но, честно говоря, надо ли прощать глупость и равнодушие? Они могут причинить немало горя.
