Фаина Гримберг - Княжна Тараканова
Ее поселили в большой спальне с послушницами. У двери, по обеим сторонам, прикреплены были: распятие и рельефное изображение Богоматери. На кроватях – все те же соломенные тюфяки. Она решила смирить свою гордыню и старательно исполнять все, что ей будут поручать. Ведь она здесь по своей доброй воле, ее никто не заставлял приходить сюда. И она покорно мыла пол и оттирала песком посуду. Она любовалась юной послушницей, когда ту, одетую в подвенечный наряд, окружали родные и близкие в день принятия облачения. В сумраке, царившем в церкви, она поднималась на хоры. Чувствуя себя почти в экстазе, она опускалась на колени у ног матери-настоятельницы… В половине шестого утра она спешила к мессе вместе с прочими монахинями и послушницами. Ее все более занимала эта жизнь: молитвы, мессы, долгие вечерние службы и утренние, когда приходилось одолевать сонливость, тщательное соблюдение постов… Молитвы розария, «Отче наш», «Богородице, Дево, радуйся»… Жизнеописания и труды Блаженного Августина, святого Фомы Аквината, святого Франциска Ассизского и святого Бенедикта[22]… Елизавета уже испытывала чувство сильной любви к настоятельнице, матери Терезе, бывала счастлива, когда та взглядывала на нее, слушала почти с восторгом ее слова:
– …все под солнцем – суета и томление духа. Единственное благо – от всего сердца любить Бога и быть на земле нищей духом…
Матушка действительно была хорошо образованна, цитировала наизусть послания к коринфянам и святого Иеронима и многие и многие труды отцов церкви. Елизавете очень хотелось поговорить с матушкой, искренне высказать свои сомнения, но когда она решилась подойти к настоятельнице и попросила позволения поговорить, та отвечала сурово:
– Молчание более угодно Господу, и умиротворение лучше приходит со слезами и покаянием, нежели с красноречием, каковое забавляет большее число людей, нежели обращает…
Нет, Елизавета не была обижена; более того, она помнила, что мать Тереза права. Она искренне и даже и с отчаянием убеждала себя в том, что ей нужна эта правота матери Терезы, нужна!..
Елизавета гнала от себя сомнения, но все же ей казалось все чаще и чаще, что ее окружают легковесные слова, слова и слова… Множество слов о Боге она уже слышала в доме Лойба и в доме родственника своей матери… «…Любить Господа Бога вашего и служить ему всем сердцем и всей душой…» Впрочем, слова в трудах отцов церкви были для нее значительно более интересными «…свободная воля каждого человека позволяет ему следовать по пути добра, воспринимая Благодать, которая в данном случае становится действенной…» Но она все чаще думала, что рассуждать о таких понятиях, как Благодать, возможно бесконечно, потому что буквально все подобные понятия туманны, в сущности, и расплывчаты. В доме родственника ее матери также говаривали с почтением о людях, посвятивших свою жизнь изучению Священного писания и многочисленных комментариев к Священному писанию, то есть посвятивших жизнь изучению туманных и расплывчатых понятий.
Было удивительно, но матушка Тереза, казалось, угадала чувства и мысли Елизаветы. Однажды, когда послушницы в саду собирали опавшие сливы сорта «империал», настоятельница, проходя мимо, вдруг заметила:
– Образованность и талант зачастую приводят к дерзости поступков и размышлений, потому что людям образованным и талантливым зачастую недостает простоты. Простота значительно важнее для посвятивших себя Господу, нежели умножение познаний…
И снова Елизавета подумала, что мать Тереза совершенно права! Оставалось только решить мучительную задачу: насколько правота матери Терезы необходима Елизавете?!.
Елизавета узнала, кто такие приорессы и викарии, кармелитки и клариссы[23]… Она говорила себе, что следует стремиться к простоте, но вместо простоты вновь и вновь увлекало ее к познаниям книжным. «В конце концов, – убеждала она себя, – ведь эти книги написаны святыми! Почему же следует пренебрегать писаниями святых?..» Это было вполне логичное рассуждение и все же в этом рассуждении заключалось нечто неправильное… Что же именно? Елизавета не могла понять. Она углублялась в строки «Внутреннего замка» святой Тересы Авильской:
«…Хотя, как я говорила, душа и томится, ведь она видит много неблагоприятного, да и пророчество она слышала давно, оно уже не так действует, и душа не так уверена, что это – от Бога, а не от беса, не от воображения. Раньше она готова была умереть в доказательство того, что это – правда, но теперь ничего такого не осталось. А ведь бес, чтобы опечалить и устрашить душу, чего только не сделает…»[24]
Эти слова казались такими верными, правильными. Но тотчас Елизавета начинала думать, что ведь и это всего лишь слова, слова, которые возможно толковать так или иначе; слова, которые возможно толковать так или иначе сотни и тысячи раз, бесконечно, в сущности!.. И мать Тереза, быть может, и не настолько догадлива, не настолько проницательна и не настолько внимательна к Елизавете, чтобы советовать именно ей, предупреждать именно ее!..
* * *Мучительные размышления не давали Елизавете покоя. Она решила, что спасением от них должна быть простая работа, труд, причиняющий крайнюю усталость. Если бы ей позволили, она с наслаждением перетаскивала бы кирпичи и тяжелые бревна, но приходилось ограничиваться мытьем полов, мытьем и чисткой посуды, а также стиркой. Стирка была серьезным испытанием. Послушницы и молодые монахини теснились у бассейна, наполненного холодной водой, было ветрено, под навес летели капли мелкого дождя и мочили белые головные повязки, а брызги грязной воды то и дело попадали в лицо…
Но, кажется, уже ничто не могло окончательно прогнать сомнения… И ей все чаще и чаще представлялось, что она всего лишь променяла одно рутинное существование на другое, такое же по своей сути!.. Развитию этого чувства способствовало и постоянное общение с послушницами. Сама Елизавета еще не была объявлена послушницей официально. Она ждала с нетерпением, когда же это произойдет, но послушницы стремились разочаровать ее, уверяя, что ее никогда не сделают послушницей:
– …ты ведь даже самый маленький взнос не сможешь сделать, никогда не сможешь!..
Семьи многих этих девушек были издавна связаны с монастырем, издавна младшие дочери этих семей поступали в монастырь. И родные монахинь всячески поддерживали монастырь, производя богатые вклады. Девушки из состоятельных и тесно связанных с монастырем семей проходили сокращенный срок послушничества и скоро принимали постриг и занимали различные монастырские должности.
Послушницы пересказывали истории о чудесных исцелениях. Внезапно всех будоражили слухи о том, что сказал в своей проповеди тот или иной епископ или архиепископ, как повел себя некий викарий или капеллан… Какая-нибудь из послушниц вдруг спохватывалась и говорила, что не следует толковать так много о страстях, свойственных, в сущности, мирянам, о тщеславии, к примеру. Но другая возражала:
– Мы же не сестры-затворницы!..
И снова увлекались разговорами о чудесах, сотворенных тем или иным святым, о том, как та или иная монахиня исцелилась от лихорадки, помолившись своей наставнице-настоятельнице, уже к тому времени умершей и пребывающей на небесах, о том, как умирающие исцелялись посредством причащения Святым дарам или посредством предсмертного причащения…
Послушницы, случалось, ссорились, сплетничали и даже и завидовали друг дружке, когда какая-нибудь из них удостаивалась похвалы от матери-настоятельницы. Все стремились отзываться с высокомерным презрением обо всем мирском, презирали танцы и прочие развлечения. Молоденькая Анна рассказывала, как однажды ее старшая сестра очень хотела танцевать на масленичном балу, и вот…
– …я помолилась горячо и она, несмотря на свое самое искреннее желание поплясать мазурку или полонез, никак не могла заставить себя войти в круг танцующих!..
Елизавета очень хотела возразить, сказать, что ведь это нелепо: беспокоить Бога для того, чтобы он не дал танцевать легкомысленной девице; и это в то время как тысячи людей бедствуют, обретаются в крайности! Не лучше ли помолиться о благополучии подобных несчастных!.. Однако Елизавета подавила свое желание говорить такое. Зачем? Анна скажет запальчиво, что заботилась о спасении души своей сестры! Нет, незачем вступать в бессмысленные споры…
Все чаще она задумывалась о том, что снова очутилась среди людей, которые должны, обязаны слушать одни и те же слова в храме, читать одни и те же книги, верить в одно и то же. Елизавета все более и более укреплялась в мысли, что в основе той или иной религиозной системы обретается в качестве краеугольного камня отнюдь не попытка постичь некую божественную суть и не философические выкладки об устройстве бытия, но именно ревностное, бездумное соблюдение обрядности и – самое, пожалуй, важное! – ненависть к иноверцам и неверующим!.. Теперь Елизавета задавала себе вопрос: что она делает здесь, в монастыре? С таким же успехом она могла бы подчиниться покорно обычаям, принятым на еврейской улице, в доме родственника ее покойной матери и в других домах. Она могла бы выйти замуж за молодого Шмуэла, уехать с ним в Германию, вести жизнь бедной, но честной и благочестивой еврейской женщины… Но она хотела найти какую-то совсем иную жизнь! Она бежала наугад, бежала туда, где происходила эта иная, неведомая ей жизнь, то есть происходила одна из разновидностей этой неведомой, иной жизни… И что же, что она нашла? Все ту же самую рутину, скуку обыденного серого существования, узость мысли, наслаждение неприязнью…
