Иван Ольбрахт - Никола Шугай
«Эх, опустить бы руку в воду, — думает Никола. — Почувствовать напор быстрой студеной струи. Когда же вырвусь я из этой норы и буду опять вольным, как птица?»
Все кругом благоухает солнцем, землей, водою.
— От кого ты узнал, что я здесь?
— Ни от кого, Никола.
— Как же ты нашел меня?
— Долго искал, а сегодня ночью, наконец, дознался, что ты здесь.
Как душно и жарко сегодня! Слишком душно для этого времени года. Сзади над обрывом надвигается туча, она темнеет, закрывает горизонт. Быть буре! Братья долго молчат. В этом краю люди любят молчать. Глубокие горные долины, где можно за долгие часы ходьбы не услышать других звуков, кроме шума воды, дремучие леса, — их тишину не нарушит ни птица, ни зверь, — горные пастбища, где скот бесконечно жует свою жвачку, — все это не располагает к словоохотливости. Слова здесь существуют для выражения бытовых, повседневных понятий. А чувства передаются взглядом, пожатием руки, песней свирели или молитвой.
Юрай пришел к Николе и останется у него. Когда Никола поправится, они вместе уйдут в лес. Юрай не вернется домой. В деревне свирепствуют жандармы. Днем и ночью они поминутно вваливаются в их недостроенную избу, стаскивают семью с кровати, разбрасывают вещи, издеваются. Отец тоже сбежит. Отведет скотину в горы, мать с ребятишками оставит где-нибудь поблизости, а сам уедет в Польшу или в Румынию. А он, Юрай, будет с Николой.
Никола глядит на верхушку горы. Ее заволокла темносиняя туча, страшная туча, она тяжко свисает с неба. По туче бегут белые облачка. Смешно глядеть, какие они маленькие и какие юркие. На избу уже надвинулась тень, а в долине все еще сияет солнце.
— Ты верил, что это все я убиваю?
Юрай удивленно глядит на брата. А почему не верить? Вот и он, пятнадцатилетний парень, пришел, чтобы стать убийцей.
Кто это делает? Игнат Сопко, или Данила Ясинко, или Василь Дербак-Дербачек со своим сыном Адамом Хрептой? Или все вместе, или никто из них? Юрай не знает. Он знает только, что Дербак-Дербачек — предатель, а его мать — ведьма. Что Дербак-Дербачек ходит к жандармам и наводит их на след Николы.
— Кто под моим именем убивает, того убью. Понял?
— Понял.
Чего ж тут понимать? Юрай верит в Николу. Никола может делать все, что ему угодно.
— Дербачка тоже надо убить, — добавляет Юрай.
— Может быть.
Страшная грозовая туча нависла над ними, закрыв всю гору. Видны только отдельные холмики. На туче все еще кудрявится несколько белых облачков. Стало прохладно, даже холодно. Кругом грозная тишина. Деревья не шелохнутся; охваченные жаждой, они ждут первых капель дождя. Стремительно налетел ветер. Низко склонились одинокие деревья. Туча окутала долину, видна только часть крыши над головой и трава под ногами. По крыше стукнули первые крупные капли. Молния прорезала тьму, озарив все небо. Грянул гром. Молнии засверкали там и тут. Небеса разверзлись, исторгая ливень и гром.
Братья не покидают порога. Юрай положил ладонь на колено Николы, тот прикрыл ее своей рукой. Веселыми глазами они наблюдают бурю.
В такую грозу евреи внизу в долине молятся. «Радуемся, о господи, силе твоей». А Никола и Юрай знают, в чем дело: то господь гоняет чорта. «Не убить тебе меня», — сказал чорт богу. «Убью!» — «Спрячусь в скотину». — «Убью скотину, дам людям другую». — «Спрячусь в человеке». — «Убью человека, сотворю другого». — «Спрячусь в щепку…» — и бог молчит: над щепкой, что отрублена в воскресный день, у бога нет власти…
Небо — сплошной огонь, гром гремит не переставая. Молния щелкает по траве. Хлоп, хлоп, хлоп. Видно, чорт спрятался где-то здесь поблизости.
Братьям не страшно. Всего, что приходит из лесу и с гор, не надо бояться. Бойся только того, что снизу, от людей. А гроза — это не страшно. Это не наше дело — счеты дьявола с господом богом.
Рука в руке, братья смело глядят в глаза богу земли. Сейчас одна из тех минут, когда бог земли говорит с ними и с природой. Минута, когда решается жизнь и смерть.
— Ну, что же дальше, Шугай? — доктор вопросительно приподнял брови. Сегодня его последний визит в Зворец. — На что вы надеетесь? На товарищей? Плохая надежда, продадут вас товарищи.
У Николы слегка сжалось сердце.
— Нет, денег ваших я не возьму, — доктор отвел руку Николы, полную кредиток. — Все это я рассматриваю как насилие надо мной, как принуждение, под которым я действовал. Надеюсь, что вы меня не отблагодарите болтовней о моих визитах.
И довольный тем, что нашел удачную формулу, доктор вышел с видом сердитого кредитора.
Никола остался один посреди избы. Ему было немного не по себе. Товарищи предадут его. Доктор прав. А Эржика? Предаст тоже? Ах, как он скучал сейчас по ней. Тело наливалось новой кровью, так хотелось к жене…
Предаст и она, и останется Никола один против всего света? Пусть так!
Повел плечами Никола, точно стряхнул с себя тоскливое чувство. Выпрямился, чувствуя, как крепко стоит на земле широко расставленными ногами. Сила земли вливалась в Николу. Эта сила в нем, и она не изменит. Пускай! Пускай один против целого света!
Вышел на порог. Свистнул в два пальца. Из лесу показался Юрай, он прятался там от доктора.
— Завтра уйдем отсюда, Юра.
С тех пор братья никогда не разлучались.
И снова в лесах и на горных дорогах люди стали встречать Николу Шугая. Но все реже и реже были с ним маскированные сообщники. Теперь ходили двое: Никола в обмотках и альпийских сапогах и долговязый пятнадцатилетний парень в чувяках, узких штанах и армяке из грубой овечьей шерсти, с широким поясом, что предохраняет ребра от ударов.
Колесят по краю Никола и Юрай, сегодня они здесь, завтра там; честные разбойники, не подлые убийцы, врага и друга всегда готовы встретить лицом к лицу.
Снова грабят они проезжих и почту. На дороге появляются двое: паренек с ружьем наготове и злым огоньком в глазах и спокойный Никола. С ружьем в руках он идет вперед и произносит свою магическую формулу: «Я Никола Шугай». Теперь не нужно уже устрашающих оплеух, одно имя делает свое дело, никто не смеет сопротивляться, люди знают Шугая, знает его и почтовый кучер: припрятав денежные пакеты в сапог или под седло, он сидит и усмехается, хоть не без опаски, — шиш ты сегодня возьмешь с нас, Никола.
Какая радость для Юрая быть разбойником! Как приятно тому, кто сам еще недавно трепетал от страха, теперь нагонять страх на других. Какая гордость стоять на шоссе с ружьем наизготовку и думать, глядя на бледных людей с поднятыми руками: «Захочу — пощажу, захочу — пристрелю тебя, господин чиновник, и тебя, позеленевший лавочник с вытаращенными глазами».
Как приятно щекочет самолюбие, когда сидишь с Николой в лесу, за буком, и, глядя сквозь листву на проходящих и десяти шагах жандармов, сознаешь, что их жизнь и смерть зависят от движения твоего пальца. Молитесь, собаки, Юраю Шугаю, чтоб он не сделал этого движения, остерегайтесь малейшего жеста, который разгневал бы владыку ваших животов.
Однажды, выйдя из лесу, братья сидели у шоссе за Синевиром. Долина здесь так узка, что хватает места только для шоссе и реки Тереблы. Расположившись на скалистом берегу, Никола и Юрай провожали глазами пролетавшие стремниной плоты.
— Счастливо доехать! — махали они плотовщикам.
— Спасибо! — кричали те, узнав Николу, но голосов их не было слышно. Они стояли у края и веслами направляли плоты, летевшие, точно в дьявольской гонке, там, где через несколько недель выглянут из-под воды большие камни и плетеные гати, поставленные против оползней.
— Кто-то едет, — сказал Юрай, кивнув в сторону дороги.
По щебню дороги тащился двуконный возок. На возку, в типичной позе еврея-возницы, стоит усатый человек в выгорелом драном сюртучишке. На лице у него кислое выражение, — видно, что он делит свое внимание между управлением лошадьми и какими-то невеселыми размышлениями. Потряхивая вожжами, он рысью гонит своих лошаденок.
— Это Пинкас Мейслер из Негровиц, — говорит Никола. Оба они знают, что с Пинкаса нечего взять.
— Посмотрю-ка, кому что он везет, — отвечает Юрай.
Но Мейслер никому ничего не везет, кроме собственной курицы, зарезанной по всем правилам талмуда. Он только что от резника, потому так и спешит. Сегодня пятница, надо быть пораньше дома, чтобы жена успела приготовить курицу, пока не взошли на небе первые три звезды.
Юрай выскакивает на дорогу.
— Стой! Я Шугай! — И берет ружье наизготовку.
— Смилуйся, Израиль! — вскрикивает Мейслер и, бледный как мел, закрыв глаза, хлещет по лошадям, В голове у него мелькает образ курицы и плиты.
Возок пролетает мимо Юрая.
Бац! — Юрай посылает вслед пулю.
Пинкас Мейслер выпускает вожжи и падает навзничь. Перепуганные лошади несут, щебень хрустит… Ха-ха! Вот смехота!
На шоссе выбегает Никола. Он содрогается, увидев несущихся коней и вожжи, которые волочатся по земле. Ему точно не верится. Потом его охватывает бешеная вспышка гнева. Казалось, он готов одним ударом свалить брата на землю.
