Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Такая прерывистая линия фронта открывала широкие возможности для проникновения в тыл противника. Финны этим не воспользовались. Советское командование сразу же оценило выгоды создавшегося положения. План, которому оно предполагало следовать, выглядел так. С баз на советской территории в тыл врага будут отправляться отряды. Завершив задание, они возвратятся обратно. Этот план, разработанный НКВД, позволял осуществлять полный контроль над действиями отрядов, так как семьи посланных на выполнение задания оставались заложниками в руках органов.
По всей вероятности, формированием таких отрядов и ограничилась так называемая „боевая деятельность” будущего верховного главнокомандующего. Во всяком случае, он не снискал ни одной боевой награды в те годы.
Напротив Беломорска, при входе в Онежскую губу из Белого моря, находится Соловецкий остров. Некогда знаменитый своим древним монастырем, он в советское время стал известен первым концлагерем, созданным здесь большевиками и вошедшим в историю под именем Соловков. А с началом строительства Беломорканала вся эта территория превратилась в один гигантский лагерь. Столицей его стал Беломорск. И вот теперь в эту лагерную столицу с падением Петрозаводска бежало правительство республики. Кабинет Андропова располагался по соседству с бараками заключенных. Теперь уже он никак не мог бы сказать, что не знал о существовании лагерей уничтожения. Он жил практически на территории лагеря. Он слышал пересчет заключенных на предрассветной вахте, он видел угрюмые колонны измученных людей, гонимых на лесоповал в заснеженную тайгу, он видел и их не укрывающие от мороза лохмотья, которые рвал вьюжный ветер. Он знал, что гибнут они как мухи, и знал, сколько их гибнет.
В таких условиях заключенный мог проработать две недели.
По другую сторону фронта концерн Фарберн вел точный учет расходу рабочей силы, включая ту, что находилась в лагере смерти Биркенау. Там „в среднем теряют от шести до девяти фунтов веса в неделю... таким образом, попавший в лагерь нормально весящий заключенный может продержаться до трех месяцев”.
Андропов ни холода, ни голода не испытывал. Дрова и уголь аккуратно доставлялись, паек он получал из особого распределителя. О том, как снабжала партия своих руководителей, красноречиво говорит такой факт. В блокадном Ленинграде Жданов играл в теннис, чтобы сбросить лишний жирок.
Чтобы увеличить заготовки леса, Андропов устраивает подлинную облаву на женщин. Их отрывают от маленьких детей, не разрешают даже вернуться домой за теплыми вещами и гонят в тайгу, где они сами должны себе вырыть землянки в твердой, как гранит, земле. Он заверяет их, что они пробудут в лесу только три с половиной месяца. Он призывает их перевыполнить и без того непосильную норму. В лесу они пробыли шесть месяцев. Сколько женщин так и не вернулось с андроповского лесоповала — вряд ли когда-нибудь станет известно.
А что же поделывает в эти годы другой будущий герой? К началу войны Черненко исполнилось тридцать лет. Миллионы его сверстников оказались на фронте. Черненко остается в тылу и на фронт, видимо, не рвется. Будь иначе, он со своей настойчивостью этого бы добился. В то же время сказать, что его держали в тылу, поскольку он был незаменим, нельзя. Ничем выдающимся он себя не проявил и славы не стяжал. Пребывает он пока еще в полной безвестности, перебирает бумаги и произносит своим тусклым голосом речи, разъезжая по далекому от ужасов войны Красноярскому краю.
25 июля 1942 года немецкие войска, уже больше года воевавшие на территории Советского Союза, начали от берегов Дона наступление, на пути которого лежало село Привольное.
Очевидцы вспоминают об особенно нестерпимой жаре, стоявшей в те дни. В раскаленном воздухе висели клубы пыли, сдернутой со степных дорог тысячами людей, табунами скота, телегами и машинами, стремящимися в своем громадном большинстве на юг. Двигались к горам Кавказа немецкие войска группы армий „А”, начавшие операцию „Эдельвейс”, отступала на юг Красная Армия, которой командовал хваленый сталинский маршал Буденный. Что же мог противопоставить конник Буденный войскам генерал-фельдмаршала В. Листа после многих лет индустриализации, о которой трубили на весь свет и ради которой в Советском Союзе было принесено столько жертв?
Пройдут десятилетия, и советские люди узнают, что из пяти миллионов солдат Красной Армии три миллиона в самом начале войны оказались в плену. Практически все сколько-нибудь подготовленные кадры выбыли из строя.
В распоряжении Буденного было 2160 орудий и минометов. У немцев — 4540.
Советская авиация на этом участке фронта имела всего 121 самолет.
Господство немцев в воздухе обеспечивала 1000 боевых машин.
На 112 советских танков двигалось 1130 танков врага.
За всей этой массой техники на Северный Кавказ, засучив рукава, прицепив к поясам невыносимые при такой жаре стальные шлемы, с автоматами на груди двигалась пехота. В пропотевших гимнастерках, в сбившихся на бок пилотках, в обмотках, которые приходилось то и дело подправлять, с устаревшими винтовками Мосина образца 1891 года откатывались перед ними красноармейцы. Те самые, о которых еще совсем недавно пионер Миша Горбачев пел песни, прославлявшие их силу и непобедимость.
Мы не знаем, видел ли их, отступавших через Привольное, одиннадцатилетний Горбачев, видел ли он входивших в его родное село победоносных немцев. Но если видел, это должно было запасть ему в память как один из наиболее наглядных примеров сталинской лжи.
Такое не забывается. Та война была настолько огромным событием, что даже те, кого коснулась она в раннем детстве, запомнили ее навсегда.
Через две недели после начала наступления немецкая армия заняла Ставрополь, оставив в тылу Привольное, серьезных боев возле которого не происходило.
Село это, возникшее, по всей вероятности, в конце XVIII века, расположено на сухих плодородных землях в степях между Доном и Волгой. Захват его немцами знаменовал потерю большой территории, издавна бывшей житницей страны. Как и в других деревнях, и здесь все мужчины призывного возраста были забраны в армию, среди них и отец будущего правителя, работавший до войны на местной МТС.
В эти годы рядом с будущим генсеком действуют два человека, с которыми сведет его судьба. Где-то под Новороссийском находился начальник политотдела 18 армии полковник Л. Брежнев, а в тыл вместе с отступающими войсками отошел занимавший с 1939 года пост первого секретаря Ставропольского крайкома М. Суслов.
Колхозов оккупационные власти не распустили. И колхозники, раньше работавшие на Сталина, теперь работали на Гитлера. Естественно, что и мальчишка одиннадцати-двенадцати лет без дела сидеть не мог.
Немцы были выбиты из этих мест в январе 1943 г. Никаких геройских дел будущий вождь не совершил, хотя среди его сверстников были и партизанские связные и разведчики. Миша Горбачев этим не отличился.
В первые дни войны, когда Сталин заперся на своей даче в Кунцеве и, охваченный страхом, отказывался что-либо предпринять, власть перешла к Маленкову, сумевшему значительно улучшить свои позиции в сравнении со ждановскими.
...После смотра войскам на заснеженной Красной площади, к микрофону на трибуне мавзолея подошел Сталин. То, что он сказал, прозвучало полной неожиданностью. Призывая к защите родной земли, он вдруг вспомнил имена Суворова, Александра Невского, Дмитрия Донского, Кутузова. Позднее в разговоре с посланцем президента Рузвельта Гарри Гопкинсом диктатор признает, что боевой дух русского солдата возбудить советским патриотизмом нельзя. Надо было апеллировать к каким-то иным чувствам. Таким чувством избирается любовь к родной земле. Отныне это становится основной темой советской пропаганды, призывающей забыть обо всем: о миллионах замученных до войны, о поруганных и разрушенных церквях, о растоптанной национальной чести ради того, что сейчас превыше всего, — защиты родной земли.
Годами советских людей стремились убедить в том, что свою родину им следует любить и защищать прежде всего потому, что это советская земля, страна победившего социализма, диктатуры пролетариата, коммунистической партии, которая „ум, честь и совесть нашей эпохи”.
Хоть и далеко находится от центра Андропов, но он тут же улавливает новое направление. 13 июня 1943 года в „Комсомольской правде” можно было прочитать статью мало кому известного секретаря комсомола Карелии, озаглавленную — „Любовь к родному краю”.
В ней Андропов подвергает критике тех, кто в предвоенные годы отвечал за идеологическую работу. Каждому, кто читает строки о том, что следовало больше уделять внимания воспитанию любви к родному городу, краю, селу, — понятно: бросает камни карельский комсомольский вожак в огород Жданова.
Пройдет сорок лет, и о том же напомнит молодая поэтесса Ирина Ратушинская. „Что мне считать родиной? — спросит она. — Мы — поколение, родившееся в разгар советской власти и отданное на воспитание специалистам, уже советской властью дрессированными, должны были зазубрить одно: Родина (с большой буквы) — это весь Советский Союз... Если оттяпаем еще кусочек от той же Финляндии, или Польши, или Японии — то и это будет наша Родина, та самая, которую надо любить до слез и жизнь отдать за которую. Ни у одного нормального человека такого ощущения родины быть, конечно, не может”.
