А. Марченко - Диктатор
— Сперва я просто не поверил, посчитав это донесение вздорным наветом,— продолжал Сталин, внимательно разглядывая свою трубку, которая давно погасла.— Но после того как мне передали ваше письмо, я предположил, что такое досье вполне реально. Однако мне непонятна ваша позиция. Зачем вам такое досье? Все, что необходимо знать о товарище Сталине, хранится в архивах.
Он помолчал, откинувшись на спинку кресла.
— Может быть, товарищ Грач серьезно уверовал в то, что в недалеком будущем он сменит товарища Сталина на его посту и все дальнейшее развитие мировой истории пойдет по его, товарища Грача, предначертаниям? И для изучения опыта ему понадобилось вникнуть в жизнь и деятельность товарища Сталина?
То, что медленно, будто разжевывая слова, произносил сейчас Сталин, казалось, должно было заключать изрядный запас иронии и звучать как шутка, но Тимофей Евлампиевич чувствовал, что вопросы задаются очень серьезно. Удивительно было и то, что Сталин, задавая их, как бы не ожидал никаких ответов, будто в его словах ответ подразумевался сам собой.
— Но согласитесь,— продолжал между тем Сталин,— история еще не знала правителя с такой, мягко говоря, оригинальной и даже несколько комичной фамилией, как Грач. Насколько я разбираюсь в орнитологии, это не более чем птица. Хорошо еще, что не Гусь.
Слова, которые только что позволил произнести себе Сталин, Тимофей Евлампиевич воспринял как личную обиду, как стремление с первых минут разговора унизить и парализовать его волю. И он ринулся в атаку.
— Это не препятствие для властелина,— отважно сказал он — Не составляет труда, пораскинув мозгами, взять себе псевдоним, к примеру, Орлов. Это будет соответствовать российскому гербу. Вы же, Иосиф Виссарионович, насколько мне известно, просто Джугашвили. А с фамилией, оканчивающейся на «швили», едва ли не пол-Грузии. Что же вы, стыдитесь своей подлинной фамилии и, кажется, еще в тысяча девятьсот двенадцатом году взяли себе псевдоним Сталин?
Сталин слушал эти стреляющие слова, как бы превратившись в изваяние. В прошлом он не раз слышал голоса своих противников и недругов, да и по сей день еще слышит. Они не соглашались с его мнениями, его речами, но он еще никогда в своей жизни не испытал, чтобы его вот так, как сейчас делал это некий никому не известный доморощенный философ Грач, раздевали словами, не боясь, что его раздавят как букашку.
— Вы — обычный человек.— Тимофей Евлампиевич совсем потерял голову. Создавалось впечатление, что он «препарирует» Сталина, причем не где-то за углом или на кухне, на каком-нибудь тайном сборище, а прямо лицом к лицу с «объектом» своих дерзких откровенных высказываний.— И только безграничная власть делает вас другим — могучим, хитрым, коварным, деспотичным, уверенным в том, что никто не знает ваших тайн и пороков. Власть скрывает все это от людей, как броней, и в их глазах вы всегда выглядите одним и тем же — мудрым, справедливым, умным, непобедимым, прозорливым и кристально чистым…
Тимофей Евлампиевич вдруг осекся. «Кажется, я и в самом деле, как выразился Андрей, сам ищу себе палача. И уже намылил веревку»,— встревоженно подумал он, предполагая, что Сталин сейчас взорвется, прикажет охране вышвырнуть его из кабинета и расстрелять в подвале Лубянки. Но он ошибался.
— Продолжайте,— все тем же бесстрастным тоном милостиво разрешил Сталин, хотя в душе его, как в вулкане, бурлил гнев.— Это крайне интересно.
Тимофей Евлампиевич решил, что терять ему больше нечего.
— Иосиф Виссарионович, скажите честно, вам не страшно находиться на троне такой великой империи? — Его глаза лихорадочно заблестели, голос окреп, он сдерживал себя, чтобы не сорваться на крик.— Ну как вам, не знающему жизни русского народа и владеющему лишь простейшими лозунгами, как вам совладать с этой дикой, не обузданной еще никем страной, объятой истерией разрушения, погруженной во тьму и смуту, разноплеменной и непредсказуемой? Господь на эту чудовищно громадную территорию, которую решил наречь Россией, высыпал столько разноязычных особей, что и Сам пришел в ужас. Он предвидел, как нелегко им будет жить друг с другом и сколько диких схваток между ними произойдет. В сущности, никому не удавалось овладеть такой отчаянной страной, даже Ивану Грозному, даже Петру Первому, даже Екатерине Великой с ее изощренным женским умом.
— Что же им не удалось? — осведомился Сталин.
Тимофей Евлампиевич будто ждал этого вопроса и тут же пустился в объяснения:
— Не удалось достичь главного — чтобы народ российский жил нормальной человеческой жизнью. Вместо этого Россия кровоточила от бесконечных войн, задыхалась в смрадной атмосфере деспотизма, корчилась в муках восстаний и революций, вымирала от голода и эпидемий, затевала безумные же реформы. И чего она достигла, Россия? Народ остался таким же бесправным, нищим, низведенным до положения раба.
— Однако вы весьма любопытный историк,— оживился Сталин.— Вы что, не верите в идеалы социализма?
— Верю или не верю — разве в этом дело? Идеалы прекрасны, прямая аналогия с христианскими заповедями. Но в условиях беспощадной диктатуры они недостижимы! Помните, у Соловьева о Смутном времени: «Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев…»
— У вас хорошая память,— заметил Сталин, и Тимофею Евлампиевичу почудилось, что он слегка усмехнулся в жесткие усы.
— Не жалуюсь,— сказал Тимофей Евлампиевич даже горделиво.— Могу еще из Костомарова: «Были посулы, привады, а уж возле них всегда капкан… Поднялись все азиатцы, все язычество, зыряне, мордва, чуваши, черемисы, башкиры, которые бунтовались и резались, сами не зная за что… Шли «прелестные письма» Стеньки — «иду на бояр, приказных и всякую власть, учиню равенство»! Неужто ни Ленин, ни вы, Иосиф Виссарионович, не задумывались над уроками истории?
— А не слишком ли сложную и непосильную для вас роль учителя истории вы на себя взвалили, товарищ Грач? — выходя из терпения, но внешне никак не проявляя этого, спросил Сталин.
— Иосиф Виссарионович, вы приказали привезти меня сюда, надеюсь, не для того, чтобы я молчал или фальшивил. Вы спросили, почему я собираю на вас досье. «Досье», согласитесь, звучит как-то по-полицейски, ну да Бог с ним, не в этом суть. Цель моих изысканий — диктаторы. Кто они, почему появляются на свет Божий, какие силы руководят ими, как они добиваются высшей власти, почему все диктаторы в конце концов плохо кончают и заслуживают лишь проклятия потомков.
Сталин, не скрывая уже своего удивления, смотрел на Тимофея Евлампиевича как на человека, тронувшегося умом. И все же какая-то непонятная, таинственная сила, подобная той, какая вселяется в человека, смотрящего на землю с большой высоты и вдруг ощутившего, что земля там, внизу, неудержимо влечет его к себе и притягивает так сильно, что у него появляется неудержимое желание ринуться в манящую к себе страшную пропасть,— эта сила влекла его сейчас к размышлениям Тимофея Евлампиевича.
— Слушая вас, невольно приходишь к выводу, что революция вам не по нутру,— констатировал Сталин,— Удивительно, как это вы не переметнулись к белым, а храбро воевали под Каховкой на стороне красных.
— Что правда, то правда,— подтвердил Тимофей Евлампиевич.— Романтика революции — страшная сила!
— Все мы бываем романтиками,— задумчиво произнес Сталин,— Но приходит пора, когда надо становиться реалистами.
— Помните, Иосиф Виссарионович, из Ветхого Завета: и вот приходит еще один вестник к Иову и говорит ему: «Сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего: и вот большой ветер пришел из пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли…»
— А мы, вопреки всему, выстроим такой дом, что никакой ветер из пустыни его не поколеблет,— Тимофей Евлампиевич отметил про себя, что Сталин произнес эти слова с твердой уверенностью,— Вы, товарищ Грач, конечно же за полную свободу, за безбрежную демократию, за разноголосицу? Тогда не возводите домов, тогда гуляйте себе в чистом поле, наслаждайтесь прекраснодушными беседами и дышите воздухом свободы,— Сталин приостановился, словно вспоминая что-то,— Вот как-то один мужичок сказал мне, что волю ему давать нельзя. Сейчас, когда воли нет, говорил он, видишь, какой я смирный, добрый да исполнительный, что скажут, то и исполню. А волю получу — первым разбойником стану. Первым грабителем, первым насильником заделаюсь. Разве вы не помните, товарищ Грач: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет… растащите нас, а то мы перегрызем друг другу горло… усмирите нас — мы слишком жестоки при всем нашем прекраснодушии и малодушии… введите нас в оглобли сохи и принудьте нас пролагать борозды, ибо иначе наша богатейшая в мире земля зарастет чертополохом… словом, придите и володейте нами…»
