Василий Аксенов - Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине
– А все-таки большая умница наш Никитич, хорошо, что он с нами…
СОСТАВ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ,
ВЫБРАННОГО НА III СЪЕЗДЕ:
Ленин – ответственный редактор Центрального Органа и представитель ЦК за границей, Красин (Зимин) – ответственный техник, финансист и транспортер, Богданов (Максимов) – ответственный редактор и организатор всей литературной части ЦК в России, Рыков (Сергеев) и Постоловский (Михайлов) – заведуют партийно-организационной работой в России.
На случай большого провала кандидатами в ЦК назначались: Эссен (Бур), Румянцев (Шмидт) и Гусев. Любимов (Зоммер) и Бибиков (Клещ) выделены в помощь Красину.
Ленин осуществляет связь с ЦК через секретарей Бюро ЦК в России – Афанасьеву (Серафима) и Стасову (Абсолют).
Они шли по узкому переулку, который запирало белое в черном переплете карнизов и рам то ли старинное, то ли стилизованное под старину здание крупного магазина.
В витрине магазина Красин увидел галстуки, повязанные виндзорским узлом. Он остановился в некотором замешательстве. Цены были сумасшедшие для члена ЦК РСДРП, но вполне по плечу инженеру Красину.
– Если бы мы могли приодеть своих агентов, – вздохнул Красин. – Российский жандарм благоговеет перед белой манишкой, а на черную косоворотку сразу же делает стойку, как гончая.
Ленин прищурился и, отступив на полшага, осмотрел Красина с головы до ног, удовлетворенно усмехнулся.
– Скажите, Леонид Борисович, правда, что вы в Баку спасли во время шторма несколько человек? О вас рассказывали, что вы прямо в вашем комильфотном облачении бросились в бушующие волны и…
– А знаете, что о вас говорят партийцы на Кавказе, Владимир Ильич? Один из них уверял, что вы двух саженей росту, с длинными черными усами и креститесь четырехпудовой гирей.
Ленин захохотал, схватил Красина за пуговицу.
– Сознайтесь, сознайтесь, Леонид Борисович, спасали утопающих?
– Участвовал в спасении, – сказал Красин.
Ленин пуговицу отпустил.
– Хорошо, что вы сильный. Мы должны быть сильными. Кто знает, что нас ждет впереди. Физические упражнения – великая штука. Любой свободный час надо использовать для бега, плаванья, коньков, гимнастики…
– Помните Фауста? – улыбнулся Красин. – Готов продать душу черту за вечную молодость, а ведь об утренней гимнастике – ни слова!
Ленин усмехнулся:
– Это фольклорный Фауст. А у Гете речь идет не о молодости, а о познании жизни. «Суха, мой друг, теория везде, а древо жизни вечно зеленеет…» Вообще-то, – продолжал он с улыбкой, – утренняя гимнастика – вещь препротивная, но нужная. Согласны?
– Согласен.
Они вышли на респектабельную Риджент-стрит. Толпа здесь значительно отличалась от разношерстного месива Оксфорд-стрит. Тон тут безусловно задавали собаки, огромные, чинно выступающие лоснящиеся доги, колли и сенбернары, маленькие пушистые японки с бантиками, тибетские терьеры, пудели.
– Так вы отбываете завтра? – спросил Ленин.
– Да, в Виши. Морозов мне назначил там встречу.
– Что он за человек?
– Раздвоенный, мечущийся, может быть, даже больной. Умница высшего толка.
Между тем они вышли на Пиккадилли-серкус, маленькую площадь с золоченой статуей Эроса посредине, вокруг которой кружили экипажи и открытые автомобили с обитыми мягкой кожей сиденьями, напоминавшие коляски без лошадей.
Большие часы царили над площадью, а под ними была надпись: «Ginnes Time».
– Время: Гиннес, – сказал Ленин. – Видите, какая хитрая реклама под часами? Сколько бы ни указывали стрелки, всегда будет «время Гиннес», то есть время промочить глотку темным ирландским пивом «Гиннес».
– Я не прочь, – сказал Красин.
На Пиккадилли они зашли в обширное сумрачное помещение какого-то солидного паба с деревянными панелями и бронзовыми бра, с массивной, обитой медью и обтянутой кожей стойкой, над которой возвышался настоящий иконостас разномастных бутылок.
Они сели к столику в центре зала. Ленин вынул из кармана блокнот.
– Перед тем как проститься, Леонид Борисович, я хочу с вами еще раз поговорить о нашей «тайной» резолюции… вот это место… – он открыл блокнот.
Красин оглянулся – в пабе было пусто. Ленин коротко хохотнул.
– Вы часто оглядываетесь. Молодец. Конспиративные привычки у вас выработаны крепко. Впрочем, сейчас мы здесь совсем одни.
– Вот еще одна персона появилась, – Красин кивнул на забавного молодого субъекта смуглой окраски в ярком кашне вокруг шеи, похожего на обиженного индюка.
Субъект под взглядом Красина вдруг растерялся, поскользнулся, уронил стойку с газетами, шляпу, трость и в полном смятении ринулся в самый дальний угол зала.
– Вы скучаете по России, Владимир Ильич? – спросил Красин, глядя на массивный склонившийся к открытому блокноту лоб.
Не отрываясь от записей, Ленин коротко и сухо ответил «да», как бы закрывая перед Красиным некую дверку: мы, мол, с вами, батенька, еще мало вместе соли съели, чтобы задавать друг другу подобные вопросы. Красину стало неловко.
– Да, так вот именно это место, – отчеркнул ногтем Ленин.
Красин прочел отмеченное:
«…Принимая во внимание возможность того, что некоторые меньшевистские организации откажутся признать решения III съезда, съезд предлагает ЦК распускать такие организации и утверждать параллельные им, подчиняющиеся съезду организации, как комитеты, но лишь после того, как тщательным выяснением будет вполне установлено нежелание меньшевистских организаций и комитетов подчиниться партийной дисциплине…»
– Извините, Леонид Борисович, хоть вы и голосовали за эту резолюцию, – мягко сказал Ленин, – но, учитывая ваше «примиренческое» прошлое, я еще раз хочу обратить на нее ваше внимание. Убежден, пусть нас будет меньше, но мы должны быть твердыми и надо отказаться от болтовни…
Снова они шли вдвоем, теперь уже по Кенсингтон-роуд, и не смотрели больше на солнечные блики в витринах, на встречных дам и собак, вообще они забыли, что идут по Лондону в редкий для этого города солнечный день.
Вновь и вновь они обсуждали вопросы временного боевого соглашения с партией социалистов-революционеров, вопросы отношения к либералам, к крестьянскому движению…
«Да ну их к черту, – подумал тем временем субъект в ярком кашне. – Сколько можно плестись за ними? Все равно ничего не слышно».
Он кликнул кеб и через пятнадцать минут вошел в небольшое кафе на Стрэндс. Кафе было какое-то очень мягкое, покрытое стеганым плюшем – диванчики, пуфики, подушечки, и столь же мягким, стеганым, плюшевым казался толстый господин в углу, читавший «Панч». Это был глава русской заграничной агентурной службы коллежский советник Гартинг.
– Садитесь, «князь», – кивнул Гартинг и, вынув изо рта дешевую ямайскую сигару, выжидательно уставился цепкими рыжими глазами на субъекта в цветастом шарфе.
Тот фуфукнул носом, бубукнул, выдавив пухлыми губами желтенький пузырек, в глазах его появилась влага.
– Договаривались о закупке оружия в… в… в Японии, – пробормотал он.
– Только не врать! – оборвал его Гартинг. – Я полпути ехал за вами. Вы и на двадцать шагов к ним не приближались!
– Несколько раз приближался… – пролепетал «князь».
– О чем они говорили?
– Они смеялись, говорили о спорте, об уличных торговцах, о рыбе… В одном пабе они вынули какие-то бумаги, но я… но я в этот момент… упал… и…
– Все еще боитесь своих тифлисских дружков? – презрительно скривился Гартинг и пристукнул ладошкой по столу. – Ну-ну, еще заплачьте! Черт знает с кем приходится работать… – он вынул из портфеля конверт. – Сегодня же отправитесь обратно в Женеву и совершенно секретно передадите это письмо Георгию Аполлоновичу.
– Гапону? – глаза «князя» подскочили.
– Именно, – усмехнулся Гартинг. – Его можете не бояться. Через него получите дальнейшие распоряжения. Идите.
«Князь» – Арчаков вышел из кафе, и к Гартингу тут же подсел с улыбочкой человек в пенсне, в хорошем, очень добротном костюме берлинского бюргера.
– Вот с кем приходится работать, Андре. Что бы я без вас делал, не знаю, – проворчал Гартинг.
Сосед по купе, сидящий напротив, чем-то волновал, почти раздражал Красина, хотя более безликую, незаметную личность придумать было трудно.
Короткий ежик полуседых волос, выцветшие голубые робкие глазки, целлулоидовые полукружия оттопыренных ушей, пожелтевшие уголки целлулоидового воротничка. О такой персоне ничего и не скажешь, кроме «сосед», «пассажир», «покупатель», «прохожий»… Впрочем, может быть, именно эта неприметность одежды, манер, общее выражение лица и раздражали Красина. Он закрылся французской газетой и стал читать различные прогнозы предстоящей схватки русской армады с японцами.
Красин был в дурном настроении. Он думал о последней своей встрече с Морозовым. Суетливость, беспричинный дребезжащий смех, темные блики страха в глазах Саввы Тимофеевича выбили его из колеи. Он чувствовал, что в душе Морозова происходит какой-то неотвратимый, роковой процесс. Он отогнал тогда от себя это ощущение, но оно возвращалось снова и снова.
