Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
Полк пробился из окружения.
Японцы не решились преследовать этих окровавленных, обезумевших людей, умиравших и убивавших под томные звуки какого–то русского вальса…
— Кусков, живой? — постепенно начал приходить в себя Глеб. — А где Ковзик? — осёкся, увидев как тот, шатаясь от напряжения, тащил на плечах Фигнера. — Давай помогу. Он ранен?
— Уйди! Сам справлюсь.., — с трудом переставляя ноги, нёс на себе товарища, голова которого безвольно моталась на расслабленной шее, а открытые глаза глядели уже в пустую бесконечность…
И то ли здесь, на земле.., в густом сером дыму, то ли где–то там, в небе, в синей его выси, Глеб услышал звуки вальса. А может, он звучал у него в голове… Или в сердце… Или в напряжённых нервах…
Мандаринскую дорогу запрудили отступающие войска и обозы.
Скинув с артиллерийской запряжки, которую катили шесть коней–тяжеловесов, какие–то вещи, Ковзик устроил на ней тело погибшего друга, и, держа в руке наган с пустым барабаном, мрачно шёл рядом, не обращая внимания на шум, гам, сутолоку, ругань и крики повозочных.
По мёрзлой, с вытоптанным снегом земле, с краю дороги, потоком текла пехота. В стороне от них, на измотанных тощих лошадях, безо всякого строя, шли эскадроны и сотни.
Следом за артиллерийской упряжкой, чуть позади Ковзика, цепляясь ногами за камни и выбоины, брели Рубанов с Кусковым.
Глеб, сжав зубы, наблюдал, как подъесаул заботливо поправляет одеяло, коим укрыл друга. И вдруг увидел повозку с намалёванным красным крестом, и на ней Натали.
Сначала подумал, что это морок: «Не можем мы вот так неожиданно встретиться?!» А в голове вдруг раздались звуки вальса, что выдувал духовой оркестр из семи музыкантов.
Натали, как ему показалось — нереально плавно и замедленно выбралась из повозки и, глядя сухими, воспалёнными от бессонницы глазами, как–то неуверенно побежала к артиллерийской упряжке с укрытым одеялом телом.
— Ранен? — ровным, безмерно уставшим голосом спросила у Глеба, не выказав удивления от встречи.
И на отрицательное покачивание головой, с дрожью произнесла:
— Кто? — Хотя и сама уже догадалась, видя оставшихся в живых казаков.
— Димка Фигнер, — зашмыгал носом Кусков.
Подойдя к убитому, Натали жалостливо погладила давно остывшее тело.
Ковзик не обратил на неё внимания, как не обращал внимания на грохот и шум, будто на всей дороге были только он и его погибший друг.
Скрывая даже от себя неуместную в данный момент радость, Глеб осторожно взял Натали под локоток и немного отстал от артиллерийской упряжки.
Растерявшись и не зная с чего начать разговор, вспомнил о собаке.
— Натали, что–то я не вижу Ильму? — с удовольствием ощутил у засаленного своего полушубка женскую руку, подумав, что жизнь продолжается, если рядом любимая девушка. В том и заключается парадокс, что именно за это чувство он и убивал под звуки вальса «Ожидание».
«Как они с Акимом в первую встречу всегда оригинально одеты», — покосилась на драные сапоги и с вылезшим мехом папаху. — Ильма поймала зайца и пошла на кухню, распорядиться, чтоб приготовили: «Боже, что я говорю… Или просто счастлива его видеть?» — Я её отмыла после пребывания в вашем полку и откормила… Не узнаешь псину, — затараторила, отчего–то тоже застеснявшись… — У меня раненый на подводе, мне пора, — с некоторым усилием высвободила руку. — Позже увидимся, — помахала обернувшемуся к ним Кускову и пошла к санитарной двуколке.
— Японовская земля… То — яма, то — канава, — морщась от боли, встретил её раненый. — Сестричка, дай попить, — попросил её.
Держа кружку у губ раненого, она подумала, что при встрече с Глебом сердце так не колотится, как при встрече с Акимом.
Не долечившийся от ран генерал Мищенко вновь вступил в командование Западным конным отрядом, с трудом формируя боевую единицу из полков, разбросанных по всему Маньчжурскому фронту.
И тут пришла новость, что в далёком Петербурге император собрал военный совет из генералов: Драгомирова, Гродекова, Роопа для решения вопроса о командующем.
— Тон задал Драгомиров, — в деталях, словно сам там присутствовал, рассказывал окружившим его офицерам Кусков. — Я не люблю куропатку под сахаром, — заявил императору и генералам Михаил Иванович. Монарх, зная эксцентричную натуру своего генерал–адьютанта, посмеялся и снял Куропаткина с должности, поставив вместо него папашу Линевича.
— Променяли шило на мыло, — пришли к выводу офицеры.
Русская армия остановилась на Сипингайской позиции.
Тело подъесаула Дмитрия Серафимовича Фигнера друзья предали земле на харбинском кладбище.
В апреле русские войска полностью восстановились и были готовы к новым боям.
Из России составы каждодневно везли подкрепления и вооружение.
— Да подумаешь, Ляоян с Мукденом потеряли и лесные концессии на реке Ялу, — философствовал начитанный Кусков. — В 1812 году Москву оставили, а француза всё равно победили. Кутузов в таких же годах был, как и Линевич… Но голова работала…
— Может и Линевичу следует глаз выбить, на пользу отечеству, — высказал своё видение будущей победы Глеб.
— Но–но, Рубанов, не забывайтесь. Вокруг вас не одни студенты, но и верные воины царя–батюшки, — сделал ему выговор Ковзик, начавший приходить в себя после гибели друга. — Сипингайская позиция для Линевича — то же, что Тарутинский лагерь для Кутузова. Отъедимся, отоспимся и в бой.
— Как бы так не получилось, что только отъедимся–отоспимся, — возразил Кусков, покрутив анненский темляк на шашке.
— Вам, господин бывший студент, царь клюкву пожаловал, чтоб от кислоты челюсти свело и говорить не хотелось, ан нет… Несёте бог весть чего…
— Это оттого, что третью степень хочется, — погладил новенький орден на груди Рубанов. — Осталось Владимира получить — и брата догоню, — вывернув шею, с гордостью оглядел три звёздочки на погонах. — Сотником стал, что равно армейскому поручику.
— А вы, господин сотник, язвите оттого, что неприятель ваш любимый городок Бодун занял… Наслышаны про ваши похождения-с, — огрызнулся Кусков.
Сказать что–либо Ковзику не посмел.
— Бодун жалко, спору нет, — взгрустнул Глеб, но у нас ещё Харбин остался… А за ним Владивосток и все другие города по железнодорожной ветке транссибирского экспресса. Что–то нехорошо вы хихикаете, господин вольнопёр, — осудил он товарища.
— Это я сейчас вольнопёр, а вот подготовлюсь, сдам экзамены экстерном за Николаевское кавалерийское училище и корнетом стану, — вдохновился Кусков. — Вы поднатаскаете меня по некоторым дисциплинам, господин подъесаул? — обратился к Ковзику.
И на утвердительное кивание начальской головы поинтересовался:
— Господа! А была ли пощёчина генерала Самсонова генералу Ренненкампфу после Мукденского сражения? Казаки балагурят, что была.
— А вы слушайте их больше, мсье Кусков, — улыбнулся Рубанов. — Ещё ни то услышите.
— А что ещё? — затаил тот дыхание.
— Ну-у, что папашка Линевич укусил генерала Сахарова…
— Ага! Дёснами, — захохотал Кусков. — В это я не поверю.
— Пощёчины не было, но повздорили, — командирским басом завершил спор Ковзик. — За пощёчину дуэлью расплачиваются… В их судьбе так получается, что всю военную карьеру неподалёку друг от друга служат. Сначала в Ахтырском полку Александр Васильевич Самсонов служил, а в 1895 году этот полк получил под командование Павел Карлович Ренненкампф. Сейчас он командует Забайкальской казачьей дивизией, а Самсонов — Сибирской. Из ахтырских гусар казаками стали… Чего им драться–то?
— Февральские и мартовские газеты пришли, — потряс толстенной кипой Глеб. — Пишут, что учреждён Совет Государственной Обороны. СГО, если коротко. Коллегиальный орган, в который вошли: военный министр и начальник генштаба. Морской министр и начальник морского генштаба. А возглавил Совет Обороны великий князь Николай Николаевич… Та–а–к. Что ещё интересного? В начале марта уволен с должности Лопухин.
— Это что за фрукт? — удивился Ковзик.
— Полицейский чин, что прохлопал события девятого января.
— Да пёс с ним, что про нас–то пишут? — заинтересовался подъесаул.
— Сейчас найду. Вот, — развернул газету Рубанов: «В бою под Мукденом были окружены несколько рот 55‑го пехотного Подольского полка. Командир полка полковник Васильев передал знамя ординарцам, чтоб вынесли его к своим. Роты прикрывали их отход. Погибли все. Васильева японцы подняли на штыки, но стяг не попал в руки врага».
— Молодцы подольцы, — похвалил полк Ковзик. — Мы вот тоже знамя пехотного полка вынесли, хоть бы кто написал об этом. Ну, что там ещё?
«При отступлении от Мукдена 1‑й Восточно—Сибирский стрелковый полк вышел из боя с японцами в составе 3‑х офицеров и 150 нижних чинов. Но сохранил знамя.
— А в Мокшанском полку сколько осталось? И никто не напишет… Обидно… Героически дрались, а в России о мокшанцах никто не узнает… И про Фигнера никто не вспомнит, — расстроился он.
