Наталья Павлищева - Нефертити и фараон. Красавица и чудовище
Тийе утвердилась в решении передать бразды правления Кемет сыну окончательно, и будь что будет.
Но передать не получалось, Эхнатон не желал не только уезжать из Ахетатона (это было бы удивительно), но и вообще заниматься делами. Еще хуже, что сын оказался по-настоящему болен. Это не так бросалось в глаза тем, кто видел его каждый день, да еще и снизу вверх, стоя в дурацкой позе, когда думать о чужих болезнях просто неудобно. Материнскому глазу Тийе сразу стало заметно, что Эхнатон плохо видит. Приглядевшись, она поняла, что права.
В чем дело, царица поняла в первый же день во время службы – Эхнатон смотрел прямо на восходящий солнечный диск! Захотелось крикнуть: «Что ты делаешь?! Ты же ослепнешь совсем!» Но что-то заставило Тийе промолчать и присмотреться.
Не все было так прекрасно в прекрасном Ахетатоне. Полусогнутые придворные, с трудом выпрямлявшие спины после службы в храме или не выпрямлявшие их вовсе, потому что приходилось присутствовать на каком-то приеме у пер-аа, полуслепой Эхнатон, без конца беременная Нефертити, у которой от стройной фигурки скоро останется одно воспоминание, натянутые улыбки и слова восхваления, произносимые сквозь стиснутые зубы…
Уже к концу первого дня самым сильным желанием царицы было забрать своих детей и внуков из этого прекрасного и страшного одновременно города с собой в Фивы. Но в ее честь царская чета устроила большой пир, пришлось подчиниться правилам этикета и изображать восторг от Ахетатона и мудрого правления сына.
И даже немыслимо устав, Тийе после пира позвала к себе брата. Тот пришел свежий после вечернего омовения, царица даже позавидовала:
– Когда ты успел вымыться?
– Я стараюсь не сидеть до самого конца развлечений, ни к чему.
– Они часто пируют?
– Нет, чаще едят в своей столовой, куда не допускают никого.
Тийе вдруг поинтересовалась:
– Эхнатон слепнет?
– Да.
– Ты видел, что он смотрит на солнечный диск прямо, не прикрывая глаз даже ладонью?
– Нефертити много раз твердила пер-аа, что так нельзя, это приведет к слепоте, но пер-аа возражает, что он сын Атона и один может смотреть на своего отца прямо.
– Сумасшедший!
Эйе чуть склонил голову, не то соглашаясь, не то осуждая за такое резкое высказывание. Но Тийе было наплевать на его мнение.
– Они с Неф по-прежнему милуются.
– Уже не так часто, все же повзрослели. Но пер-аа любит девочек и жену.
– Сколько можно рожать! – поморщилась царица.
– Пер-аа очень нужен сын…
– Сына может родить и наложница! Скажи Нефертити, что я хочу с ней поговорить. Им пора переезжать в Фивы, я устала.
– Нет, пер-аа не покинет свой Ахетатон, он дал клятву.
Тийе с изумлением уставилась на брата:
– Ты это серьезно?
Тот только вздохнул в ответ. Что он мог сказать царице об упрямстве ее сына?
Тийе немного помолчала, потом махнула рукой:
– Иди. Завтра поговорим. Я пока подумаю.
После ухода брата она сначала долго стояла под теплыми струями воды, которую лили сверху рабыни, а потом полежала в ванне с лепестками лотоса, как всегда любила делать, когда требовалось подумать. Почему-то именно лепестки голубого лотоса помогали царице собраться с мыслями.
Отдыха не получалось, она надеялась развеяться и отдохнуть, а вместо этого вынуждена заниматься проблемами Ахетатона.
На следующее утро выяснилось, что Эхнатон так не считает, он не видел в своем городе никаких проблем, как и у самого себя тоже. Он был гладко выбрит, как и полагалось жрецу, видимо, вымыт до и после церемонии в храме, но вид имел уставший.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Нет, с чего ты взяла?
– Вид уставший.
– Тебе показалось.
Тийе надоело играть в прятки, спросила напрямик:
– Эхнатон, ты стал плохо видеть?
– Все, что нужно, я вижу внутренним взором.
– Вчера я обратила внимание, что ты смотришь прямо на солнечный диск. Это может привести к слепоте.
Фараон чуть поморщился:
– И ты, как Неф, та все боится, как бы я не стал, как все! Это вы не можете смотреть на солнце прямо, я его сын и могу!
– Но тебя слепит этот свет, после него ты плохо видишь остальное.
Глаза Эхнатона даже радостно блеснули:
– Ты права! Если бы ты знала, как права! Ты поняла даже то, чего не в состоянии понять Неф. Когда впитаешь в себя этот свет, перестаешь замечать мелочное вокруг! А когда не очень хорошо видишь, то лучше слышишь. Фальшь в голосе куда заметней фальши во внешности.
Царица в ужасе замерла, чтобы ничего не произнести и не выдать свои мысли. Сын воспринял ее молчание как поощрение и принялся рассуждать о преимуществах полуслепой жизни, о правде, искренности, необходимости подчинить свою жизнь служению этой правде…
Тийе слушала и думала о том, что теперь делать. Она приветствовала строительство нового города, только чтобы на время изолировать сына от власти, а теперь пожинала плоды этого необдуманного поступка. Каким правителем огромной страны может стать полуслепой, охваченный отвлеченными, пусть и прекрасными идеями, Эхнатон? Привыкшая отвечать самой себе честно, Тийе мысленно сказала: «Никаким!» Кемет нужна сильная рука, а ее нет со времен Тутмоса. Ее ум искал и не находил выхода.
Царица пробыла в Ахетатоне довольно долго и вдруг засобиралась обратно в Фивы. Эхнатон, раньше надеявшийся, что мать переберется к ним совсем, почему-то не возражал. Он уже понял, что ежедневно слышать ее замечания не сможет, лучше пусть царица приезжает погостить. Конечно, вслух пер-аа ничего такого говорить царице-матери не стал, напротив, убеждал ее не покидать Ахетатон. И, понимая, что лжет, нарушая собственное стремление к правде, чувствовал себя плохо.
Перед отъездом Тийе решила поговорить с Нефертити серьезно, но такого разговора, как ожидала, не получилось.
– Неф, в детстве ты мечтала править, как царица Хатшепсут…
– Это было в детстве, сейчас мне больше нравится быть матерью, – улыбнулась своей спокойной улыбкой красавица.
Хотелось крикнуть: «Очнись! Очнитесь вы все! Перестаньте жить в придуманном мире! Нельзя жить на островке счастья и искренности, когда вокруг столько лжи!» Но Тийе смотрела на спокойную Нефертити и понимала, что все слова уйдут, как вода в песок. И все же она сделала последнюю попытку:
– Ты снова беременна?
– Да.
– Хватит рожать, Неф, ты износишься как женщина.
– Нам нужен наследник.
– Пусть его родит наложница!
– Нет! – В больших глазах красавицы блеснули слезы.
– Неф, обещай мне, что, если со мной что-то случится, ты воспитаешь сына Бакетамон как своего собственного, даже если у тебя уже будут свои сыновья.
– Конечно! Нужно было взять его с собой сейчас!
– Он слишком мал, чтобы путешествовать. Да и для пер-аа это было бы неприятно.
В ответ Нефертити только вздохнула. Подруга детства Бакетамон умерла, едва родив сына. Теперь малыша воспитывала царица Тийе. Тийе вернула ее к действительности вопросом:
– У пер-аа есть гарем?
– Да.
– Он часто ходит туда?
– Когда мне уже нельзя.
– Ты правишь гаремом?
– Нет! Я не хожу туда.
– Ну и глупо. Все жены и наложницы должны понимать, что существуют, только пока ты этого желаешь. И на ложе пер-аа бывают скорее по твоей, а не его милости. Немедленно пойдем в гарем, посмотрим, кого там держат!
Царица-мать действительно провела инспекцию, разогнав половину осевших в гареме сына красавиц. В конце концов она заявила:
– Ты права, Неф, что не ходишь сюда, здесь нет соперниц! Но следить за тем, кто сюда попадает, ты должна. Хозяйка Ахетатона ты, и все должны об этом помнить.
Нефертити завидовала решительности Тийе, ей и самой уже надоело быть послушной и покорной. Но в животе снова толкался ребенок, а в детской ждали другие дети. Неужели ее судьба только рожать и растить детей? А как же Хатшепсут, неужели так и останется детской мечтой? В Ахетатоне Нефертити, окруженная множеством детей, даже забыла о своей детской мечте.
Провожая царицу-мать, Эхнатон и Нефертити думали каждый о своем, но оба о том, что подсказала Тийе. К сожалению, думалось об этом совсем недолго, фараона и царицу отвлекли каждого свои заботы.
Жизнь в Ахетатоне потекла по заведенному порядку.
Еще до света пер-аа поднимался с постели, совершал с помощью верного Несеба омовение, позволял себя гладко выбривать, снова мылся и отправлялся в храм Встречи Атона либо во дворцовый храм. Даже если не служил сам, то выстаивал всю службу, потом легко завтракал и обходил свои владения.
Он подолгу молча стоял подле каждой из собственных статуй, но не смотрел, а словно прислушивался к неуловимым для других звукам. Может, советовался? Неизвестно, что подсказывали пер-аа его изображения, но они явно не желали знать ничего дальше стел, ограничивающих территорию Ахетатона! Вместе с ними этого не желал знать и сам Эхнатон. Все доклады советников, кроме тех, что касались храмовых дел, он практически пропускал мимо ушей, отмахиваясь:
