Иво Андрич - Травницкая хроника. Консульские времена
Но об этом мы поговорим в одной из последующих глав. Сейчас на очереди другое, более важное событие, знаменующее большую перемену в жизни французского консульства: прибытие долгожданного противника – австрийского генерального консула.
V
Проходили месяцы, год уже кончался, а австрийского консула, который, по слухам, собирался прибыть вслед за французским, еще не было. Люди стали о нем забывать. Но вот в конце лета вновь пронесся слух о скором его приезде. Весть облетела город. Снова появились усмешки, начались подмигивания и перешептывания. В напрасном ожидании прошло еще несколько недель. И только в конце осени он приехал.
О том, что и австрийское правительство собирается открыть в Травнике консульство, Давиль узнал еще в Сплите, до вступления на боснийскую землю. И целый год, уже в Травнике, мысль об этом витала над ним в виде какой-то угрозы. Но теперь, когда после долгих месяцев ожидания угроза осуществилась, она беспокоила его меньше, чем можно было предполагать. Ибо с течением времени он примирился с ней. А кроме того, по странной логике человеческих слабостей, ему льстило, что еще одна великая держава придает значение этому захолустью. Он вырастал в собственных глазах, ощущал прилив сил и способность к борьбе.
Уже с середины лета Давна начал собирать сведения, распространять вести о скверных поползновениях Австрии и плести нити вокруг приезда нового консула. Прежде всего он стал разузнавать, как в разных кругах относятся к этой вести. Католики ликовали, монахи готовы были предложить свои услуги новому консулу столь же сердечно и преданно, сколь холодно и недоверчиво они встретили французского консула. Православные, преследуемые из-за восстания в Сербии, чаще всего избегали открыто говорить об этом, а по секрету продолжали упорно твердить, что «без русского консула не обойтись». Османские турки в Конаке с ленивой презрительностью молчали, сохраняя свое достоинство, занятые главным образом личными заботами и взаимными интригами. Местные же мусульмане взбудоражились еще больше, чем при известии о приезде французского консула. Если Бонапарт представлялся им отдаленно надвигающейся и отчасти фантастической силой, с которой временно необходимо было считаться, то Австрия, напротив, была близкой, явной и хорошо известной опасностью. Безошибочным чутьем народа, который столетиями владеет страной и господствует в ней исключительно в силу установившегося порядка, они ощущали всякую, даже малейшую опасность, угрожавшую этому порядку и их господству. Турки прекрасно знали, что каждый иностранец, приезжающий в Боснию, понемногу прокладывает к ним путь из враждебной чужой страны, а консул, обладающий особой властью и средствами, может широко открыть эту дорогу, по которой для них ничего не может прийти, кроме плохого. Они были крайне недовольны Стамбулом и турецкими властями, допускавшими это, но не хотели показывать Давне свою озабоченность. На его настойчивые расспросы отвечали уклончиво, не проявляя ненависти к нашествию иностранцев, но и не скрывая презрения к его назойливости. А когда он хотел все же заставить одного из торговцев сказать, какой консул ему приятнее – французский или австрийский, тот спокойно ответил: «Оба псы, один пегий, другой черный».
Давна проглотил этот ответ, ясно поняв, что думают и чувствуют люди, и не знал лишь, как перевести это консулу, чтобы его не обидеть.
Французы делали все возможное, стараясь помешать врагу работать и затруднить его пребывание здесь. Пространно объясняя визирю, какую опасность для Турции представляет новый консул, Давиль тщетно доказывал, что самое лучшее – не давать ему берата и разрешения на жительство. Визирь глядел перед собой и сохранял непроницаемый вид. Он знал, что берат уже готов, но не мешал французу высказываться, прикидывая про себя, какие потери он понесет и какую выгоду может извлечь из борьбы, которая, очевидно, возникнет между двумя консулами.
Но все же Давне удалось благодаря новым подкупам и старым связям оттянуть посылку берата. И австрийского генерального консула полковника фон Миттерера ждало в Броде неприятное разочарование, так как ни фирман султана, ни берат не были получены тамошним австрийским комендантом, как было обещано. И фон Миттерер просидел в Броде целый месяц, попусту рассылая курьеров в Вену и Травник. Наконец он получил извещение, что берат послан в Дервенту, к тамошнему коменданту Наил-бегу для вручения консулу.
Фон Миттерер немедленно выехал из Брода в сопровождении переводчика Николы Ротты и двоих слуг. Но в Дервенте его ожидало новое разочарование. Комендант заявил, что ничего для консула не получал – ни берата, ни распоряжений. И предложил ему расположиться вместе со свитой в дервентской крепости, то есть в сыром каземате, так как дервентский постоялый двор незадолго перед этим сгорел. Как ни был искушен полковник, состарившийся в борьбе с оттоманскими властями, он был вне себя от ярости. А комендант, упрямый и мрачный босниец, угрюмо советовал ему, потягивая кофе:
– Подожди, господин. Если, как говоришь, и фирман и берат тебе высланы, они прибудут. Иначе быть не может. Все, что посылает Порта, должно прийти. Подожди здесь. Мне ты не мешаешь.
А когда он это говорил, фирман и берат на имя господина Иосифа фон Миттерера, императорского и королевского генерального консула в Травнике, лежали сложенные и завернутые в клеенку под подушкой, на которой он восседал.
Полковник, взволнованный и обескураженный, снова принялся писать срочные письма в Вену, умоляя запросить берат из Стамбула и не оставлять его в таком оскорбительном для его страны положении, уже заранее подрывающем деятельность Миттерера в Травнике. Свои письма он заканчивал так: «Написано в крепости Дервента, в мрачной комнатушке с земляным полом». Одновременно он отправлял специальных гонцов к визирю с просьбой прислать ему берат или разрешить въехать в Травник без такового. Наил-бег задерживал курьеров полковника, отбирая его письма как подозрительные и преспокойно клал их под подушку, рядом с фирманом и бератом.
Так полковник провел в Дервенте еще две недели. В это время его посетил еврей из Травника и предложил свои услуги, уверяя, что имеет возможность шпионить за французским консулом. Недоверчивый по натуре и привыкший иметь дело со шпионами, полковник не пожелал воспользоваться услугами этого человека, но послал его в качестве курьера с письмом к визирю. Получив за это деньги, еврей доставил письмо в Травник и отдал Давне, который специально нанял его и отправил в Дервенту словно бы в распоряжение австрийского консула. Из письма Миттерера Давиль понял, в каком трудном и смешном положении находится его противник, и с удовольствием прочел его мольбы и бесплодные жалобы визирю. Письмо было снова запечатано и доставлено в Конак. Визирь, очень удивленный, приказал произвести расследование и узнать, куда девались фирман и берат, посланные им еще пятнадцать дней тому назад Наил-бегу, с которыми тот должен был встретить нового консула в Дервенте. Архивариус визиря несколько раз перерыл свой пыльный архив, силясь вспомнить, куда мог запропаститься пакет. Гонец, отвозивший письмо в Дервенту, клялся, что доставил его коменданту в полной сохранности. Словом, все было в порядке, но австрийский консул продолжал сидеть в Дервенте, напрасно ожидая берат.
А дело было чрезвычайно просто и ясно. Через Давну и упомянутого еврея Давиль подкупил Наил-бега, с тем чтобы тот как можно дольше промедлил с вручением берата. Комендант охотно согласился просидеть двенадцать дней на подушке, под которой лежали и фирман и берат, ежедневно нагло и хладнокровно отвечать полковнику, что ничего еще не пришло, и получать за это по маджарии в день. С комендантом же никто ничего сделать не мог, потому что он и так давно не отвечал на нежелательные ему жалобы и письма, а в Травник и вообще не считал нужным показываться.
Наконец все уладилось. Полковник получил от визиря послание, извещавшее, что документы разыскиваются, а его приглашают немедленно прибыть без берата. Полковник в тот же день с радостью покинул Дервенту и направился в Травник. А на следующее утро комендант Дервенты послал визирю документы консула, принося извинения за то, что они были затеряны.
С австрийским генеральным консулом случилось то, что постоянно случалось с иностранцами, приезжающими в Турцию. Иногда намеренно и сознательно, а иногда и невольно, просто по стечению обстоятельств, турки с первых же шагов так раздражали, утомляли и унижали вновь прибывших, что те приступали к делу, ради которого приехали, уже с ослабленной энергией и с меньшей уверенностью в себе.
Правда, и фон Миттерер, дожидаясь берата в Броде, начал тайком вскрывать почту, поступавшую в адрес французского консула из Любляны.
Въезд императорского и королевского генерального консула в Травник произошел так же, как и въезд Давиля. Разница была лишь в том, что фон Миттереру не пришлось останавливаться в еврейском доме, потому что все католики принялись хлопотать, как пчелы в улье, и самые богатые дома предлагали ему свое гостеприимство. Прием у визиря был, по сведениям Давны, несколько короче и холоднее, нежели прием французского консула. Встреча же со стороны местного турецкого населения была не лучше и не хуже. («Оба псы!») Вслед новому консулу неслись брань и проклятия женщин и детей, из окон летели на него плевки, а торговцы и ремесленники, сидевшие в лавках, не удостоили его ни единым взглядом.
