Андрей Упит - На грани веков
После легкого пути по сухому взгорью еще противнее было снова забираться в топь. Реки еще не видно, можно только угадать, где она скрывается за мокнущим в воде и трясине осокорем, рогозом и мелкими кустиками. Ливни здесь были, по-видимому, сильные; озеро и исток речки набухли, березы и сосны в низинах на добрый локоть погрузились в воду. Надо идти прямо на запад, искать место, где можно перебраться через речку, иначе на тот берег озера не попасть. После полудня солнце било между деревьями прямо в глаза — значит, они уклонились от нужного направления. Те, что послабее, в трясине снова стали отставать, лапотники жаловались на сопревшие пальцы, а комары и усталость донимали всех. Покачав головой, Мартынь глянул на старшого лиственцев — Симаниса.
— Этак мы уйдем черт знает куда. Может, речка-то все только по болотам и тянется.
Симанис потряс головой и указал пальцем.
— Нет, скоро будет посуше, — погляди, камыш кончается, только осока видна, и кусты куда гуще.
Он оказался прав: трясина все мельчала, пока, наконец, войско не выбралось на сухую, поросшую вереском поляну шириной в две проезжих дороги, тянущуюся прямо к северу, к реке. Речка была узкая, но очень глубокая. Опустили жердь в двенадцать вершков, но дна так и не достали. Короткие сосенки не достигали того берега, разве что связать их березовыми ветками, чтоб получились мостки. Сухая полоса продолжалась и на той стороне, хотя все гнула к западу. Леса окрест озера, видать, богаты живностью. Еще в топи ратники спугнули три стада козуль, а теперь и четвертое, мелькая серыми подбрюшьями, умчалось по вереску. Пока есть мушкеты и порох, с голоду не помрут.
Мартынь понял, что людям надо как следует отдохнуть, все выглядели вконец измотанными, угрюмыми. Болотненские сразу же сняли лапти, чтобы хоть немного отошли сопревшие ноги. Предводитель отозвал в сторону старших, чтобы ратники не слышали, какие его донимают заботы.
— Эта сухая полоса уведет нас к черту на кулички, — гляньте, солнце клонится к вечеру и уже по правую руку, — мы идем аккурат в другую сторону, не туда, куда хотели.
Симанис, до сих пор гордившийся тем, что первый угадал близость сухого пути, грустно кивнул головой.
— В другую сторону, ясное дело. Заливы да заводи у озера, вот они и загибают путь.
Клав даже пригорюнился.
— Я еще давеча видел, как сквозь кусты вода поблескивает, только не сказал ничего, чтобы ребят не расстраивать. Озеро за нами следом гонится, делать нечего — придется опять брести по болоту и попробовать перейти эту топь. Берег на той стороне болотистый, а вот дальше леса синеют, там, видать, опять пойдут места повыше и посуше.
Мартынь сам уже это все заметил, и ему казалось, что единственная дорога — через топь. Но старшой болотненцев Букис сердито затряс свалявшейся паклей бороды.
— Мои люди больше в бучила не полезут, и так уж у всех ноги до мяса сопрели. Они говорят: либо тонуть в этих вадьях, либо домой поворачивать.
Вожак дернулся, как ужаленный, — вот этих слов он уже давно ожидал, все время по разным признакам чуял, что эти лапотники втайне вынашивают. Он хлопнул тяжелой ладонью по рукояти меча.
— Пусть лучше никто и не заикается о доме! Нам надобно перебраться на ту сторону озера и дойти до эстонских рубежей. И доберемся, хоть до подмышек топь будет!
Кивком приказав Клаву следовать за ним, он быстро ушел, шаркая по вереску ржаво-красными сапогами. Старшой сосновцев понял: вожак решил разведать, не сворачивает ли все-таки песчаная полоса к востоку и не огибает ли озеро. Нет, не огибает. Солнце все так же сияло справа. Они не обмолвились ни словом, у обоих были одинаковые мысли. Клав раз-другой тяжело вздохнул, на что Мартынь повернул назад голову и сердито сверкнул глазами.
К песку взгорья теперь примешивался чернозем и глина, вереск постепенно вытеснили огромные папоротники, березовая и рябиновая поросль, по обе стороны внизу в соснах мелькала черная ольха. По всему видно, что песчаная полоса скоро оборвется и снова пойдет вязкая и липкая топь. Внезапно ратники разом остановились, глянули друг на друга и снова уставились вперед. В двадцати шагах впереди из чащи, словно призрак, торчала серая с проседью голова с большими ушами и круглыми глупыми глазами. Вот она нагнулась, вздрагивающие влажные ноздри обнюхали точно такого же серого телка, который хотел просунуться вперед, верно, чтобы разузнать, кто же это так необычно продирается сквозь папоротник. Потом ланка медленно повернулась и ленивым прыжком исчезла в молоди, за нею следом засеменил телок. Когда Мартынь с Клавом продрались сквозь чащу, огромная олениха со своим детенышем находилась посреди небольшой полянки. И там они узрели нечто совсем неожиданное.
Из зарослей рябины вылезло медведеподобное существо, косматое, с шерстью какого-то зеленовато-рыжего цвета, держалось оно на задних лапах, точно человек. Потом увидели, что это и впрямь человек: правая рука его поднялась и с удивительной сноровкой метнула топор; тот, свистнув в воздухе, врезался в заднюю ногу олененка, как раз в сустав. Животное осело задом на землю, застонало, не переставая растерянно бить передними ногами, пытаясь следовать за маткой, уже исчезнувшей в кустах по ту сторону поляны. Косматый прыжками, точно лесной зверь, подскочил к раненому телку, схватил его за горло и стал душить, даже издали было слышно хриплое звериное дыхание. Не сказав друг другу ни слова, ратники бросились к нему. Сивый четвероногий и зеленоватый двуногий, сплетаясь в один сопящий клубок, катались по папоротнику, но вот животное перекинуло морду через истоптанный куст, глаза у него подернулись белесой пленкой, а душивший его откинулся и сел.
Его выцветшие голубые глаза с тупым страхом уставились на людей с мечами, вставших по обе стороны и следивших за его малейшим движением. Вот он взглянул в ту сторону, где в папоротнике лежал его топор, но нечего было и думать добраться до него, потому что тогда надо миновать ратника, а тот, похоже, шутить не любит. За несколько мгновений ратники хорошо рассмотрели этого странного человека. Рыжевато-седой, одет вместо кафтана и штанов в какой-то позеленевший, перевязанный лыком ворох лохмотьев, ноги, обмотанные тряпьем, обуты в лапти, также перевязанные лыком. Вожак кивнул Клаву.
— Это калмык, приглядывай хорошенько. Ежели вздумает напасть или бежать — приколем.
Но тут им пришлось изумиться еще больше. Рыже-серая борода раздвинулась, и, точно сквозь кусты, послышался тонкий сдавленный голос, произнесший с хорошо знакомым эстонским выговором:
— Я никакой калмык, я есть эстонес, я пеку ис руской семли.
Сосновцы переглянулись, Мартынь пожал плечами.
— Бес его знает, может, и правду говорит. На всякий случай прибери-ка топор, он, видать, мастак его бросать, а у нас и мушкетов с собой нет.
Покамест Клав поднял топор и перекинул его через левый локоть, Мартынь глаз не спускал с пленника.
— Лучше и не пробуй — видишь меч? Он у меня конопляную бечевку в воздухе разрубает.
Но сидевший и не думал ничего пробовать, а тяжело откинулся на папоротник и закрыл глаза: верно, вконец обессилел и отощал. И только проскрипел еще слабее:
— Никута я не попеку. Второй тень лезу стесь и зду, не потойтет ли кто, кого мозно съесть. Оленей тут мноко и косуль, та только пекают они, серти — не поткрасться на просок. Эту веть вы не отперете, а то пропал я токта — то утра не дозыть.
Когда же он сочно вымолвил свое «куррата»[2], сосновцы уже были почти убеждены, что имеют дело с настоящим эстонцем. Клав толкнул его концом меча.
— Ну, так подымайся на ноги, пошли к нашим. Ежели ты и впрямь тот, за кого себя выдаешь, — все расскажи по правде, что и как, и поесть получишь. Мы идем с калмыками биться, может, и ты на что-нибудь сгодишься.
Рыже-седой попытался подняться на ноги, но зашатался как пьяный. В то время как Мартынь встал в двух шагах за ним, Клав своим оружием прикончил олененка, который еще дрыгал ножками. Потом они повели пленного к месту привала, зорко следя, не вздумает ли он вдруг запрыгать, как давеча. То, что он обессилел и шатается, может, еще хитрость, а упускать этого зеленого медведя нельзя ни за что.
Все ополчение обступило их, чтобы подивиться и порасспросить. Но пленник снова сел на землю и, тупо глядя, казалось, ничего не слыша, непрестанно хрипел одно: «Есть, есть!» Притащили прирезанное животное, освежевали и наварили два полных котла. Сожрав три больших куска мяса и выпив чуть ли не полведра воды, космач обессилел еще больше, — как куль откинулся на спину и мгновенно захрапел. Мартынь отогнал толпу любопытных, чтобы не мешали отоспаться бедняге, одного человека с мушкетом выставил караульным, а всем остальным велел отдыхать. Когда часа через два старшие подняли ратников, пленник все еще храпел — караульный утверждал, что он даже не шелохнулся. Но когда его хорошенько потрясли, эстонец поднялся, сел, долго протирал сонные глаза, никак не соображая, где же он находится, и, только услышав латышскую речь, просветлел и снова попросил пить. Теперь уж он мог говорить внятнее и рассказал, что сам он — кузнец; находясь в русском плену, работал в разных городах, пока, наконец, не удрал из Печор. Родом он из-под Тарту — сторона эта вконец разорена и обезлюдела. Он хотел укрыться у латышей, но, не зная места, заблудился в болотах вокруг Плиен-озера, а тут его и забрали в плен. О дорогах и направлениях он ничего не знал и утверждал только одно, что заросли этого вереска скоро кончатся, а там опять пойдет мокрая мшарина. Пленника поставили в передней шеренге ополчения, вожак тайком наказал всем хорошенько поглядывать за ним — ручаться за него твердо нельзя, кто его знает, что за птица этот космач. А тот, поев, попив и отоспавшись, ожил на глазах, распрямился во весь рост, и тут стало видно, что мужик он сильный, чуть ли не великан, на полголовы выше самого высокого из ратников. Даже белые зубы злобно сверкнули сквозь космы бороды, когда он потряс кулаком в сторону севера.
