Валентин Пикуль - Крейсера
Корабли, как и люди, часто болеют. Тогда их лечат. У них бывают и серьезные травмы. В этих случаях инженеры-хирурги делают сложные операции. Иногда у них что-то даже ампутируют. Что-то к ним добавляют вроде протезов.
«Богатырь» очень долго болел после сильного удара, полученного в область «солнечного сплетения». Все думали, что он умрет. Но крейсер, к удивлению других кораблей, выжил, о чем корабли еще долго сплетничали на рейдах, подмигивая один другому желтыми глазами прожекторов. Рожденный в 1901 году, «Богатырь» прожил до 1922 года и мирно скончался в «постели», о чем записано в его житейских метриках.
Это случилось с ним уже при Советской власти.
………………………………………………………………………………………
Давняя традиция русского флота обязывает командира корабля в воскресные дни обедать в кают-компании; если на борту корабля находится адмирал, командир приглашает к общему столу и адмирала. Но в день 2 мая, казалось, никто не помышлял об обеде – туман был настолько плотен, что, когда «Богатырь» снялся с «бочки», сигнальщики с трудом разглядели боновые поплавки, обозначавшие «ворота» в заграждениях гавани.
– Туман разойдется, – говорил Иессен. – А мне надо быть в Посьете, чтобы проверить тамошнюю оборону…
Золотой Рог с Владивостоком исчезли за кормою, будто их никогда и не бывало на свете, а на входе в пролив Восточного Босфора Стемман отдал якоря. Этот чудовищный грохот якорных цепей, убегающих на глубину, очень обозлил Иессена.
– Очевидно, – сказал он в сторону, но адресуясь к Стемману, – кое у кого здесь трясутся на плечах эполеты.
Стемман ответил, что туман следует переждать.
– Это у меня эполеты трясутся! Я не знаю, как складывалась ваша карьера, Карл Петрович, но мне эполеты капитана первого ранга достались со скрипом…
Наверное, этого не следовало говорить. Иессен сразу обиделся, осыпав Стеммана досадными упреками:
– Александр Федорович, вы воспитывались во времена «Раз–бой–ни–ков», «Герцогов Эдинбургских» и «Русалок», ког–да скорость в восемь узлов считалась опасной. Между тем ан–гли–чане не боятся даже в тумане бегать на пятнадцати уз–лах.
– Я не англичанин, – грустно отвечал Стемман. – Но я вижу, что плывем, как мухи в сметане, а за крейсер отвечаю я!
Панафидин заглянул в ходовую рубку:
– Там скандалят, – сказал он со смехом.
– Я слышу, – отвечал штурман. – Александр Федорович прав, а наш адмирал напрасно бравирует лихостью…
Иессен с а м вывел «Богатыря» в Амурский залив, негласно отстранив Стеммана от рукоятей командирского телеграфа. Он отработал на телеграфе приказ в машину: дать 15 узлов.
Вода шумно вскипела за бортом, и адмирал сказал:
– Александр Федорович, ведите крейсер сами.
– На такой скорости не поведу.
– Отказываетесь исполнить приказ адмирала?
– Да. Отказываюсь…
Жалко было смотреть на несчастного Стеммана, и в этот момент мичман Панафидин простил ему многое… даже глупое преследование им виолончели. Между тем туман снова сделался непроницаем. Положение же самого адмирала было незавидно. Карл Петрович нервно передвинул рукояти телеграфа:
– Так и быть! Уступаю вам: даю десять узлов.
– Дайте семь, – глухо отозвался Стемман.
– Может, все-таки вы поведете крейсер?
Стемман перешел на сугубо официальный тон:
– Господин контр-адмирал, я согласен командовать своим крейсером только в том случае, если вы покинете мостик и перестанете вмешиваться в управление кораблем…
Покидая мостик, Карл Петрович указал на вахту, чтобы за три мили до острова Антипенко изменили курс влево:
– Я буду в низах. Известите меня.
– Есть, – ответили ему штурмана…
Панафидин искоса наблюдал за Стемманом. Время близилось к обеду, и, чтобы остаться верным флотской традиции, они с адмиралом должны быть в кают-компании как лучшие друзья. Обед был необходим, чтобы замять скандал на мостике. По этой причине Стемман даже не велел сбавить скорость.
– Держите на десяти узлах, – обратился он к штурманам и, спускаясь по трапу, напомнил о повороте влево. – В двенадцать тридцать, за три мили до Антипенко… Ясно?
Шли по счислению (как ходят моряки, когда все небесные и земные ориентиры потеряны, доверяясь лишь показаниям приборов). Панафидин только что принял ходовую вахту, теперь не отводил глаз от картушки компаса, слушал ритмичное пощелкивание лага, не упускал из виду колебания стрелок тахометра, отбивавшего количество оборотов винта…
Рулевой за штурвалом сказал вдруг опасливо:
– Мне-то что? Я матрос, а вот вам, офицерам…
– Помалкивай, – круто обрезал его Панафидин.
Ровно за три мили до острова Антипенко (в 12.30) старший штурман спустился в кают-компанию, чтобы продублировать адмиральское «добро» к повороту на левые румбы. Па–на–фидин остался на мостике… Страшный треск, а потом грохот!
– Мина, – не крикнул, а прошептал мичман, и тут же увидел перед собой каменную стенку, на которую с железным хрустом корпуса влезал «Богатырь», сильно раскачи–ваясь.
Вслед за тем наступила гиблая тишина.
………………………………………………………………………………………
В этой тишине раздались рыдания. Приникнув лбом к ледяной броне, громко плакал капитан 1-го ранга Стемман:
– Я же говорил – нельзя… семь узлов – не больше. А теперь… сколько лет… служил… все прахом! Моя карьера…
К нему, скользя по решеткам мостика, подошел Иессен:
– Александр Федорович, вы не виноваты. Виноват в этом лишь я и всю вину за аварию беру на себя…
Крейсер всей носовой частью разодранного корпуса прочно сидел на острых камнях. Как назло, только сейчас туман распался, и штурман сразу определил место аварии:
– Мыс Брюса… бухта Славянка… сидим крепко!
Сели так, что нос крейсера свернуло в сторону. Через громадную пробоину вода уже затопляла отсеки, следующие за таранным форпиком. Стемман кричал в амбушюр переговорной трубы, чтобы в машинах не жалели угля и пара:
– Сколько можете… дайте… самый полный назад!
Винты работали с такой мощью, что из-под кормы искалеченного «Богатыря» вылетала целая Ниагара, но крейсер – ни с места. Зубья скал уже вцепились в его изуродованное тело, не отпуская свою добычу. Из Владивостока вызвали буксиры и ледокол «Надежный»; был объявлен аврал, матросы перегружали уголь из носовых бункеров в кормовые. Все работали не щадя себя, понимая, что бригада, лишенная «Богатыря», останется под тремя вымпелами – против мощной эскадры Камимуры… Ледокол тянул их за корму на чистую воду, но сил не хватало, и адмирал вызвал в бухту Славянка «Россию», чтобы тянули совместно. Андреев привел свой крейсер вместе с миноносцами – для охраны аварийного района.
– Сейчас, – сказал он при встрече с Иессеном, – велика опасность появления японцев. Конечно же, их разведка уже пронюхала об аварии, в городе только и болтают об этом…
Под утро ветер задул с небывалой силой, к вечеру шторм достигал уже 10 баллов. «Богатыря» стало валять с борта на борт, все слышали скрежет раздираемого железа.
– Положение критическое, – рассудил Стемман. – Боюсь, что мой «Богатырь» до конца войны выведен из строя…
Луч прожектора, включенного на мостике, то освещал кусок безлюдного берега, то прямым столбом устремлялся в облака. Механики доложили, что, если вода пойдет дальше носовых отсеков, корма осядет ниже корпуса, и тогда крейсер разломит пополам. Иессон решил свозить команду на берег:
– Пусть разведут костры, обсохнут и обогреются…
Матросы покидали корабль уже с риском для жизни. Ночью бортовые размахи крейсера достигли 22 градусов, при этом, когда «Богатырь» раскачивало, каменные клыки еще больше и глубже вонзались в его днище. Стемман подозвал Панафидина:
– Где вы спрятали свою виолончель?
Притворство теперь было бесполезно:
– Не знаю. Ее укрыли где-то в низах матросы.
– Так скажите им, чтобы забрали виолончель из своих тайников. Вода из носовых отсеков пошла дальше и может залить вашего… как его? «Гварнери», кажется…
К шести утра крейсер последними покинули адмирал с офицерами. Обезлюдевший «Богатырь» громыхал корпусом, ерзая днищем на скалах, потом его чуть развернуло влево. Появилась первая искра надежды. Ветер понемногу стихал. Греясь у потухающих костров, бездомные, как цыгане у разоренного табора, богатырцы рассуждали, что делать дальше:
– Хоть плачь, а надо размонтировать носовую башню, снять орудия, потом спилить мачту… у-у, дел сколько!
Панафидин переживал катастрофу на свой лад.
– Если мы шли по счислению, – признался он Стемману, – то ошибка была допущена в искажении курса. Это значит, что плохо была выверена магнитная девиация путевых компасов.
– Вы это к чему? – насторожился Стемман.
– К тому, что таблицы девиации на все компасы крейсера последний раз выверял я… Наверное, помните?
Стемман набулькал ему в стакан коньяку:
