Маргарет Джордж - Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
С полнейшим спокойствием королева сняла головной убор и ожерелье, готовясь к последнему акту трагедии. Отказавшись от черной повязки, она просто закрыла глаза и опустилась на колени перед плахой.
Потом вдруг смелость изменила ей. Она услышала шорох справа и, охваченная ужасом, глянула на шагнувшего к ней палача. Ее взгляд словно заморозил его, и он отступил обратно. Стараясь унять дрожь, она вновь опустила голову и крепко зажмурилась.
— Господи Иисусе, помилуй мою душу… Господи Иисусе, помилуй мою душу… — быстро повторила она срывающимся голосом.
И опять приподнялась и мельком увидела, как палач взмахнул мечом.
Она заставила себя положить голову на плаху, все ее тело напряглось, словно несчастная силилась услышать взмах клинка.
— Я вверяю душу свою Иисусу Христу, вверяю душу свою Иисусу Христу… О Господи, пожалей мою душу грешную… О Господи, пожалей…
Опытный француз дал условный сигнал помощникам. Они понятливо кивнули и шагнули вперед.
— …мою душу… О Господи…
Анна начала поворачивать голову влево, к помощникам палача. И как только она отвернулась, фехтовальщик нанес удар. Незаметно для обреченной тонкий клинок взметнулся сверкающей аркой за ее головой. Он рассек тонкую шею, как садовый нож разрезает стебель розы: легкое сопротивление плоти, хруст, окончательное отделение.
Голова отвалилась, будто кусок отрезанной колбасы, и с глухим стуком упала на солому. Я невольно отметил, как выглядит шея в разрезе: шесть или семь обрубленных трубочек образовывали странный геометрический узор. Потом из двух или трех трубочек брызнула кровь, сердце Анны продолжало биться. Ярко-алые ручейки крови струились, как молоко из грязного, непотребного коровьего вымени… даже журчание звучало похоже. Струи становились все обильнее. Неужели в ней осталось так много крови?
Поникшие руки упали к подножию плахи. Учтивый французский фехтовальщик шагнул вперед и, коснувшись соломы, нащупал округлый предмет, который был головой Анны. Она откатилась на два-три фута левее. Он поднял голову, ухватив за длинные шелковистые волосы.
И в тот же миг на крепостной стене прогремел пушечный выстрел.
Голова ее казалась еще совершенно живой… Подвижные глаза скорбно взирали на истекающее кровью тело, все еще стоявшее на коленях. А губы шевелились. Она что-то говорила…
Ряды зрителей смешались. Забыв о чинах и званиях, все стремились убраться подальше от этого ужасного места. Не нашлось никого, кто посмел бы рассказать королю о последних мгновениях жизни Анны Болейн; и я, безусловно, был в их числе.
Придворные быстро разошлись, не оглядываясь на отрубленную голову (оставленную на эшафоте фехтовальщиком) и безжизненно обмякшее тело в луже крови.
Король не позаботился о гробе.
В итоге фрейлины нашли в чулане королевских покоев пустой сундук из-под стрел. Он был слишком коротким, чтобы положить туда человека в полный рост, но мог вместить обезглавленное туловище и голову. Француз крайне любезно предложил женщинам черную ткань, и они, завернув остывающие останки, настояли на том, чтобы сторож крепостной церкви Святого Петра в Винкуле вскрыл свежую могилу Джорджа Болейна и опустил в нее сверху новый импровизированный гроб.
Не было ни погребальной службы, ни похорон. Мертвую королеву буквально бросили на произвол судьбы.
Генрих VIII:
Природа за стенами города радовала взор, так же, должно быть, во время оно любовался ее красотой и Юлий Цезарь. Живописный пейзаж сиял весенней первозданностью. Я ехал по лесистым холмам, где в тенистой прохладе воздух полнился животворной майской свежестью, и старался не думать о том, что происходит в Тауэре. Вокруг ликовал обновленный мир. И мне тоже хотелось возрождения!
За моей спиной в низине струилась извилистая Темза, безмятежная лента, играющая с солнечными лучами. Напротив Гринвича стояли на якоре мои корабли, отражения их ощетинившихся мачт дробились в речных волнах ниже по течению, за Тауэром… за Тауэром…
До меня донесся пушечный выстрел: тихий отдаленный звук.
Анна умерла. Колдовская жизнь завершилась, закончился ее земной путь.
Казалось, я должен испытать воодушевление, чувство избавления от опасности. Но на сердце лежал камень. Душа не желала обновляться вместе с природой. Я изменился безвозвратно, и мне уже не стать прежним. Внешне я мог выглядеть как раньше, подобно гниющему изнутри арбузу: он все такой же полосатый и округлый, но в его сердцевине уже происходит губительное разложение.
Пушка сообщила о конце ее жизни. А что стало с моей?
В данном случае неприемлем принцип «все или ничего», попытался успокоить я себя. Мне еще предстоит долгая жизнь. Да, начало ее было непритязательным, здоровым и простым, а итог будет обременен сложными и болезненными компромиссами. Но надо двигаться вперед; в балладах воспевают молодость, будто бросая мне вызов, и я должен наилучшим образом устроить вторую половину своего земного бытия.
* * *— Джейн, — позвал я, въехав во двор. — Джейн.
Это был не приказ, но мольба.
Она появилась в окне верхнего этажа, над входом в особняк Николаса Карью. Леди Сеймур устремилась к спасительной чистоте лугов сразу после того, как Анну отправили в Тауэр, ей стало некому служить и незачем оставаться при дворе.
— Я здесь, — откликнулась она.
Джейн спустилась по лестнице и медленно вышла из парадной двери. Спешившись, я стоял, усталый, в ожидании, уже смирившись с тем, что усталость отныне будет моей постоянной спутницей.
Джейн молча подошла ко мне, протягивая руки. Ее лицо излучало отрешенность от суетного мира, любовь и доброту. Она все поняла, и понимание не погубило ее чувств.
— Джейн, — просто сказал я, не пытаясь коснуться ее. — Вы хотите быть моей женой?
— Всем сердцем… — ответила она. — Я ваша и душой, и телом.
Вот оно, счастье неземное: обретение истины после долгих блужданий.
XI
Переночевав в доме Карью, мы предпочли не возвращаться в Лондон и рано утром отправились в Вулф-холл. Джейн выросла среди уилтширских холмов, в тех краях жили все дорогие и близкие ее сердцу люди. С 1427 года род Сеймуров присматривал за савернейкскими охотничьими угодьями, а владели бедвинскими землями практически с начала четырнадцатого века; да, в том скромном английском поместье заключалась вся их сила и радость, они не стремились к придворной службе. Джейн предстояло выйти замуж, и, как любой сельской невесте, ей хотелось отпраздновать это событие с друзьями и соседями.
Мы добрались до Вулф-холла поздним вечером, когда слуги уже закончили свои труды, накормив старого и немощного сэра Джона и препроводив его на отдых в верхнюю спальню. Джейн взлетела по лестнице, и я вскарабкался вслед за ней, с удивлением обнаружив, что я способен отдать дань уважения отцу возлюбленной и порадовать его, испросив благословения на брак. Я был королем. Но не заблуждался на тот счет, что редкий родитель мог бы с радостью отдать свою дочь мне в жены.
— Отец!
Джейн распахнула дверь. Сэр Джон лежал в кровати, увенчанный, несмотря на теплый май, фланелевым ночным колпаком.
Она подбежала к кровати и опустилась на колени.
— Дженни, — сказал он. — Ты вернулась домой?
— Да. Я хочу попросить вашего благословения. На мою свадьбу с королем.
Я шагнул в кружок света и заявил:
— Я люблю вашу дочь. И хотел бы, чтобы она стала моей женой и королевой.
Он пристально взглянул на меня.
— Моя Дженни? Королевой Англии? Она же не знает латыни.
— Она обладает гораздо более важными знаниями, чем латынь, — возразил я.
— Вы благословите нас, отец? — спросила она.
— М-да. — Он нахмурился, собирая остатки своего разума, словно пастырь свою паству, и произнес, простирая руки к дочери: — Будь для него такой же благословенной, какой Сара была для Авраама. — Потом взглянул на меня и добавил: — А вы берегите ее. Но не балуйте золотыми побрякушками.
И кивнул, явно одобряя собственное благоразумие.
Вскоре в Вулф-холл хлынул поток гостей, уставших от всамделишного и морального зловония Лондона. Эдвард и Томас, разумеется, прибыли первыми на следующее утро. За ними последовали Фрэнсис Брайен, кузен Анны, сбежавший от ее позора; сэр Джон Рассел; Уильям Фицуильям; Джон Дадли. Поздравив нас, Эдвард тут же принялся устраивать обручальное пиршество, положенное каждой родовитой невесте. Его решили провести в амбаре, поскольку в замке не нашлось большого зала для размещения всех доброжелателей. Я предоставил Сеймурам все предпраздничные хлопоты и наслаждался свободой, избавленный от необходимости руководства пышными церемонными зрелищами и королевскими ритуалами.
Огромный амбар очистили от сена и разной живности и на земляном полу быстро соорудили новый настил. Голые стены затянули полотнищами шелка, а соседские дети, потратив три дня на сборы полевых цветов и вьющихся растений, сплели из них пышные гирлянды для украшения стен. По всей полумильной длине сооружения установили ряды светильников. На кухне сэра Джона день и ночь жарили и парили, заготавливая праздничные блюда. Деревенские пекари Тоттнем-парка, забросив повседневные дела, в нескольких печах пекли коржи для громадного торта.
