Всеволод Соловьев - Счастливый день
— Вѣра Павловна, о чемъ же это вы хотѣли поговорить со мною?
— А вы о чемъ, Юрій Михайловичъ?
— Именно о томъ-же, вѣроятно, о чемъ и вы… о нашей сосѣдской враждѣ, которая все усиливается… Право, если мы съ вами не примемъ рѣшительныхъ мѣръ, то, или вашъ управляющій совсѣмъ съѣсть моего, или мой вашего, а въ убыткѣ и въ отвѣтѣ будемъ мы съ вами…
О, какъ она мило взглянула, какіе у нея глубокіе, добрые, заманчивые глазки. Отчего она никогда ни разу еще не была такой?!
— Вы правы, — сказала она, — и что же, по вашему, надо дѣлать, чтобы избѣжать всѣхъ этихъ непріятностей?
— Надо прежде всего быть строже съ управляющими и рѣшительно обуздать ихъ предпріимчивость…
— Покажите мнѣ примѣръ…
— Я и показываю. Только благодаря моему строгому запрещенію у васъ до сихъ поръ не было дѣла въ мировомъ судѣ… Между тѣмъ вашъ управляющій уже подалъ жалобу и очень вѣроятно, что мнѣ предстоитъ быть вызваннымъ по меньшей мѣрѣ въ качествѣ свидѣтеля…
— Богъ съ вами! откуда вы это взяли? Я разъ навсегда объявила Петрову, что не желаю никакихъ мировыхъ и чтобы этого никогда не было…
— Однако, я сейчасъ своими глазами видѣлъ повѣстку.
Вѣра Павловна разсердилась, вспыхнула и стала еще милѣе.
— Ну что мнѣ дѣлать съ этимъ невозможнымъ Петровымъ?! — воскликнула она съ самой искренней печалью. — Онъ меня ни въ чемъ не слушается, иногда позволяетъ себѣ такой тонъ… и увѣряетъ меня во первыхъ въ томъ, что я ровно ничего, какъ есть ничего не смыслю и никогда не буду смыслить въ хозяйствѣ, и, во вторыхъ, въ томъ, что вы, понимаете, вы сами, лично, только и дѣлаете все лѣто, что сманиваете моихъ коровъ и чѣмъ-то окормили мою любимую тирольку… А теперь вотъ и мировой, несмотря на мое формальное запрещеніе!.. Юрій Михайловичъ, милый, помогите мнѣ… посовѣтуйте…
«Милый» — съ этимъ словомъ много разъ обращались къ нему хорошенькія женщины. Это слово могло напомнить ему много блаженныхъ мгновеній. Но никогда еще, даже въ лучшее время юности, не наполняло оно его такимъ тепломъ и свѣтомъ. Онъ вдругъ понялъ что давно ужъ скучаетъ, что скука его непремѣнно будетъ все расти и расти, если онъ теперь же не убьетъ ее, не уничтожитъ, не вырветъ съ корнемъ.
Онъ отвернулся отъ широкой, залитой солнцемъ, знакомой равнины, гдѣ терялся его взглядъ, прилегъ на травѣ, подперъ рукою голову и пристально, не отрываясь, сталъ глядѣть въ глаза Вѣрѣ Павловнѣ. Ему показалось, что въ этихъ глазахъ можно все увидѣть, всѣ ея мысли, ея чувства… Сердце его странно замерло, почти остановилось. Во рту пересохло, такъ что трудно было говорить, но онъ — все же заговорилъ, не спуская глазъ съ Вѣры Павловны:
— Вы просите моего совѣта… Положеніе трудное… Вашъ Петровъ плутъ и обманываетъ васъ жестоко — я это знаю и берусь доказать вамъ. Хорошаго управляющаго найти трудно… Сами вы дѣйствительно ничего не знаете въ хозяйствѣ… При этомъ, съ двумя такими имѣніями какъ наши, гдѣ всѣ межи перепутаны, гдѣ моя земля то и дѣло съ трехъ сторонъ врѣзается въ вашу, а ваша — въ мою — всегда будутъ происходить непріятности… Наши два имѣнія должны составить одно, — и тогда хозяйство пойдетъ прекрасно…
И они не отрываясь глядѣли въ глаза другъ другу. Вѣра Павловна вспыхнула. Грудь ея порывисто дышала.
— Такъ что же? — какъ-то неувѣренно, почти задыхаясь прошептала она, — вы хотите предложить мнѣ… купить мое имѣніе… или продать мнѣ ваше?..
Онъ вдругъ опустилъ глаза и проговорилъ быстро, не переводя духа:
— Нѣтъ, я хочу предложить вамъ соединить наши имѣнія другимъ способомъ — за меня замужъ…
Краска сбѣжала съ ея щекъ.
Нѣсколько мгновеній продолжалось молчаніе. Далеко гдѣ-то прокричалъ журавль. Мопсикъ всталъ на ноги и потянулся зѣвая. Наконецъ, она подняла глаза и встрѣтилась снова съ его блестящимъ, ожидающимъ взглядомъ.
— Для округленія имѣнія и удобства? — едва слышно произнесла она.
Улыбка озарила все лицо его и быстрымъ движеніемъ онъ протянулъ къ ней руки. Мопсикъ зарычалъ, косясь на него однимъ глазомъ.
Ясная улыбка разлилась и по лицу Вѣры Павловны.
— Я такъ беззащитна, что поневолѣ должна на все согласиться, — сказала она, отвѣчая ему крѣпкимъ пожатіемъ. Онъ склонился къ ней и покрывалъ долгими поцѣлуями ея бѣлыя, нѣжныя руки.
Мопсикъ все косился, и вдругъ заметался на мѣстѣ и отчаянно залаялъ.
1917
