Брэд Брекк - КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ
В такой дали религия у всех одинакова – глубоко в душе, и никого не интересует, во что ты веришь или, скажем, что делаешь.
Вера во что-то большее, чем ты сам, во что-то невидимое – одна из величайших потребностей на войне, когда ты бессилен справиться с ситуацией, в которую попал. И нужно прилепиться к чему-нибудь, что даёт твоей такой короткой жизни хоть какой-то смысл.
Солдаты снимают вещи с убитых вьетконговцев не только на сувениры, но и чтобы взять часть их силы. В стальных касках они носят всякую дребедень : локоны волос, розовые трусики подружек, фотографии семьи, старые монеты, пули на счастье – всё, что, по их мнению, помогает остаться в живых.
Католическая месса начинается в 7 часов.
Солдаты с винтовками молча подходят один за другим, капеллан творит крестное знамение во влажном воздухе джунглей, и начинается литания и служба святого причастия.
– Kyrie eleison, – произносит священник.
– Помилуй нас, Господи, – вторят солдаты.
Дюжина человек опускается на колени для молитвы. Они покрыты грязью боя и в своих плащ-палатках кажутся зловещими приведениями.
– Отче наш, прости нам прегрешения наши …
– Упаси нас от зла. Аминь, – наконец шепчут они, крепче сжимая винтовки.
Дождь припускает сильнее, смешивается с вином, и посвящённое воинство Святого причастия как будто растворяется.
– Всемогущий Боже, которому открыты сердца, ведомы все помыслы и для которого нет тайн, очисти сердца наши дыханием Святого Духа…
Капли дождя падают на лица и смывают набежавшие слёзы.
С широко открытыми глазами солдаты благодарят Господа, останавливаясь перед статуей Христа, установленной на ящике из-под 81-мм миномётных мин. Молитвенных скамеечек нет – отбивают поклоны прямо в грязь. Рядовой с винтовкой прислуживает у алтаря. Остальные несут караульную службу в блиндажах, устроенных по периметру, у проволочной спирали.
– Dominus vobiscum, – говорит капеллан.
Да пребудет с вами Господь.
– Et cum spiritu tuo.
И с духом вашим.
Священник, высокий человек с капитанскими шевронами и эмблемой воздушно-десантных войск, родом из маленького городка в Канзасе. Ему всего 35 лет. Он говорил просто, ибо не было времени на красноречие. Ни слова не сказал в утешение, но посоветовал просто верить – на всякий случай…
Дождь переходит в муссонный ливень.
Священник кланяется распятию и говорит последние слова; вода течёт по его лицу.
Потом он оборачивается и даёт последнее благословение.
– Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Солдаты становятся на колени, крестятся и расходятся. Священник складывает влажные белые одежды, кладёт вещи в сумку и исчезает в ночи так же быстро, как и появился.
Я зрил Его в сигнальных огнях,
Внимал Ему в рокоте барабанов,
Но воздвигнут был алтарь Ему
Из вечерней росы и туманов…
Слава, слава, аллилуйя,
Правда Его грядёт.
Вернувшись в палатки, солдаты пьют пиво, курят 'камбоджийскую травку' и перебрасываются шутками.
Включают транзистор. Армейский капеллан читает рождественскую проповедь войскам во Вьетнаме.
– 'Чарли' по большей части атеист, не христианин. И хотя он тоже дитя Господа, он, как Люцифер, лишился Его благодати.
– Конечно, некоторые американцы тоже атеисты, – продолжает капеллан, – но мир – вот христианская цель, и, может быть, когда-нибудь, очень скоро, Он остановит эту войну.
– Чёрт бы побрал этого Иисуса, проповедник! – говорит солдат по кличке Ковбой, – Выключи это драное радио. Мне наплевать на душевное состояние вьетконговцев, у меня и со своим возни хватает!
Кто-то просто лежит на койке под москитной сеткой и мечтает о том, что будет делать, когда его война кончится официально, и на 'Большой пёстрой птице свободы'* он вернётся на Большую Землю*, на землю больших гарнизонных магазинов и женщин с круглыми глазами.
У одних такие мечты не появятся вовсе : они не повзрослеют уже никогда.
Другие же вернутся и продолжат войну внутри себя, и остаток дней будут пытаться понять, что же здесь произошло, и будут искать часть своего 'я', которая не вернулась с войны. И никогда не найдут…
Перемирие вступило в силу в 6 часов, но засадный патруль за периметром уже вступил в бой с неизвестным числом партизан-вьетконговцев. Винтовки М-16 отплясывают рок-н-ролл, выплёвывая по ночным теням по 750 выстрелов в минуту.
Вспышки света на горизонте расцвечивают тучи и окружающие джунгли как рождественскую ёлку – это лётчики пикируют на бомбардировщиках 'Фантом' Ф-4, сбрасывая 'конфетки' и 'чулочки с подарками' на противника : 750-фунтовые бомбы и напалм.
С праздником, Чарли! Хо-хо-хо…
Небо окрашивается осветительными ракетами во все оттенки цвета крови.
Почта приносит письма и посылки из дома : бутылку пойла, зажигалку 'Зиппо', сыр, туалетную бумагу, горсть жевательной резинки.
Отбой. Бойцы ещё глубже замыкаются в себе. Они надеются, что дело их справедливо. Молят, чтобы их усилия и жизнь не пропали даром и, если суждено умереть, чтобы смерть была не напрасна.
Они страдают особенно сейчас. Страдают, потому что это ночь перед Рождеством и они далеко от родных в непонятной стране, где смерть приходит стремительно, приходит без предупреждения, исподтишка, не давая никакого шанса защитить себя.
Они наверняка могли бы укрыться от противника в одиночном окопе или в обложенном мешками с песком блиндаже, но какая броня сможет защитить их от одиночества и страха, терзающих изнутри?
В Штатах мирные граждане ходят в гости к друзьям и родным, спокойно говорят о котировках на Уолл-Стрит и пьют гоголь-моголь с ромом. Или будут пить. А между Вьетнамом и Нью-Йорком 12 часов разницы.
В 10 часов граждане включат новости, но когда диктор – Дядюшка Уолтер – перейдёт к сообщениям о потерях во Вьетнаме на сегодняшний день, нахмурятся и переключатся на другой канал. Они устали от военных новостей. Ведь пришло время счастья и радости, а не траура и печали.
Дома граждане убаюкают детей спать, чтобы тем приснились леденцы. Детям тепло и покойно, животы полны и не болят от дизентерии; они знают, что Санта Клаус скоро наполнит чулочки, которые висят у очага, и положит под ёлку игрушки в красивой обёртке.
У палаток болтается картонка с каракулями, предупреждая о границе боевой зоны :
'ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!'
Уже полночь. Бой за периметром стих. Далеко-далеко на санях звенят бубенцы. Заступившие в караул вглядываются в небо…
Чу! Ангелы-вестники поют –
Славу новому царю воздают.
Звезда встаёт на востоке, но дым боя скрывает её.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 'ВОЙНА'
'Это не просто война в джунглях, но борьба за свободу на всех фронтах человеческой деятельности'.
– Линдон Б. Джонсон, Президент США, 1964 г.
Приземление в Сайгоне было мерзким. Подлетая к аэропорту, самолёт ястребом, настигающим кролика, с большой высоты нырнул в крутое пике и сел на взлётную полосу, пронзительно визжа тормозами.
К юго-востоку от аэропорта Тан Сон Нхут широко раскинулся Сайгон, город с населением в три миллиона жителей, 'Восточный Париж' и 'Жемчужина Востока' – Содом и Гоморра современности.
По внутренней связи пилот объяснил, что в Тан Сон Нхуте надо приземляться круто, с большой высоты, потому что если садиться с малой, как на других аэродромах, можно попасть под ракету или снайперский выстрел.
Из иллюминатора мы с Сейлором увидели вьетнамских солдат с полной боевой выкладкой, заряжающих винтовки. В небе сверкали сигнальные ракеты. Совсем рядом гремели артиллерийские залпы, и мы поняли, что аэропорт атакован.
– Ну, Сейлор, – сказал я, – вот и приехали… Прекрасный Сайгон. Всего 365 дней – и домой.
На выходе стюардесса помахала на прощанье рукой и пожелала удачи : 'Удачной войны, ребята! Увидимся, когда ваша служба закончится!'
Мы сошли по трапу, волоча свои 'походные' мешки. Первое, что поразило в Сайгоне, был влажный воздух. Мы задохнулись, будто от нехватки кислорода.
Ночью в Сайгоне не становится прохладней, и, несмотря на 10 часов вечера, воздух оставался по-прежнему горячим, тяжёлым и гнилым.
Два сержанта бегом увели нас со взлётной полосы, так как вьетнамцы могли запросто запустить в самолёт ракету или открыть миномётный огонь. Меня покрыло нервной испариной.
Наши мешки вьетнамцы составили в длинные ряды вдоль взлётной полосы. Пройдя таможню, мы разобрали вещи и построились. Нас разбили на группы и отвезли в автобусах в небольшую зону ожидания сразу за Тан Сон Нхутом.
По дороге в зону – так называемый лагерь 'Альфа' – попадались целые вьетнамские семьи, живущие в картонных лачугах. За аэропортом городская вонь стала тяжелее. Мы не знали, что и думать о Вьетнаме. И были выбиты из колеи сменой часовых поясов.
