Василий Величко - Кавказ
Из всех этих племен наибольшую способность к государственности проявили грузины, но и им не удалось создать государство в полном смысле этого слова. Мешала тому, во-первых, орография страны, открывавшая широкий простор феодальному обособлению; во-вторых, серьезным препятствием служила хроническая анархия извне: налетали нежданно дикие орды, столь многочисленные, что отпор был не всегда успешен; от вторжений оставались надолго печальные последствия и вся жизнь страны была подвержена постоянным случайностям. Отсюда — резко бросающееся в глаза, почти повсеместное в Закавказье отсутствие домовитости и комфорта , плодов долгого мира. Даже у крупных помещиков лишь за самое последнее время стали появляться хорошо обставленные усадьбы. В общем, жизнь доселе носит следы бивачного характера: так крепка исторически сложившаяся привычка ожидать вооруженного нападения, скрывать или увозить имущество; многовековая привычка, став чертой характера, мешает, конечно, и поныне расцвету мирной культуры и развитию так называемых буржуазных добродетелей.
Климатические условия и, в частности, разнообразная по симптомам, но почти повсеместная в Закавказье малярия — тоже крупная помеха в прошлом и даже в настоящем для культурного развития края. Кочевой образ жизни значительной части закавказского населения, обыкновенно приписываемый поверхностными наблюдателями врожденным инстинктам кочевников, находит себе более разумное объяснение и оправдание, именно, в климатических условиях: кочевники спасают свою жизнь и здоровье, переходя летом на высоты из малярийных долин и степей, где и стада их не нашли бы себе пищи. Какова бы ни была причина кочевок, бытовым результатом их является опять таки отсутствие домовитости и некультурности.
Влияние климатических и вообще естественных условий на общественно-государственную жизнь чрезвычайно серьезно: и малярия, и горные реки, то иссякающие, то принимающие чудовищные размеры, и бури, и ливни, и градобития, и тяжкий зной, — все это, губительно отражаясь на народном хозяйстве, оставляет глубокий отрицательный след и на самом духовном складе населения, сглаживая общими недостатками племенные различия; мысль утрачивает последовательность, воля — выдержку, нравственность — свой катехизис, труд — систему, жизнь в совокупности — разумные устои.
Весьма замечательно, что еще разновременно в древности культурнейшие племена, — греки, римляне, персы (времен расцвета персидской цивилизации), потом генуэзцы и др. — пытались заводить на Кавказе колонии, — и это никогда никому не удавалось. По всему Закавказью разбросаны следы разных стилей архитектуры, имена, названия и легенды, явно наносного происхождения; на разнообразных народных лицах видны следы скрещивания многих рас; но в итоге мало крупного, цельного, не стертого другими влияниями или просто временем.
В связи с этим признаком следует отметить, что ни одно из соседних с Закавказьем государств до началаXIXстолетия не имело возможности прочно водвориться в этом крае. Правда, объяснения этому следует искать не только в местных причинах, но и в характере и политических изъянах государств и племен, посягавших на данный край; тем не менее, местные особенности имели значение преобладающее, как это показывает даже история края со времени присоединения его к России и чрезвычайно тугая ассимиляция местных племен с государственной народностью.
Из всех следов, оставленных в Закавказье его соседями, наиболее наглядным и даже довольно глубоким является отпечаток персидского строя , или, вернее нестроения. Ханства восточного Закавказья, образовавшиеся путем измены правителей обязанностям перед далекой центральной персидской властью, юридически считались персидскими провинциями, а на деле были независимыми деспотическими владениями, уменьшенными копиями с персидских образцов. Причины тому были отчасти расовые, так как большинство повелителей в этих владениях были более или менее персиянами по происхождению; частью же влияли тут недостатки персидской государственной организации и, между прочим, широко практиковавшаяся наследственность административных должностей.
Ясно, что в гористых местностях, обладающих всеми естественными данными для вооруженного обособления, этот обычай не мог не усиливать именно феодального склада жизни, и без того вызывавшегося местными условиями; несомненно, что одним из факторов феодализма является также расовая разница между повелителями и их подданными, — а этот фактор периодически насаждался при каждом подъеме персидского воздействия на Закавказье. В частности, собственная Грузия (тифлисская и часть Елизаветпольской губернии) сильно испытала на себе персидское влияние, а Имеретия и другие западно-картвельские владения — влияние турецкое, менее интенсивное, но в итоге однородное по последствиям. Политические изъяны административный, духовный и бытовой склад обоих этих соседей, на почве различных местных условий отразились, однако, на пестром Закавказье, несомненно, объединяющими, нивелирующими чертами, преимущественно отрицательного характера.
В обоих восточных деспотических государствах, Турции и Персии, династии не очень долговечны, и власть их, подобно горным речкам, подвержена резким колебаниям; бюрократической системы, обеспечивающей устойчивость политических направлений, интересов народного благополучия, прав и спокойствия, — налицо не было; все основывалось на подкупе, лести, силе и гаремных интригах, т.е. на скверных случайностях. Государственные доходы, отдававшиеся на откуп, своими колебаниями влияли на политическую неустойчивость и на народные настроения.
Вчерашний мятежный феодал, хищный администратор, разбойник или предатель, вместо заслуженной кары, мог в один миг снискать почести и власть, ублаготворив азиатского повелителя красивой женщиной, конем, драгоценностями или просто искусной лестью.
Глубочайший, всесторонне охватывающий жизнь материализм был руководящим началом, исключающим всякую принципиальность в европейском смысле этого слова; гаремные интриги и вообще чувственно-восточная психология играли преобладающую роль даже в местностях, озаренных светом христианства. Даже в Грузии, в течение многих веков боровшейся за свою веру и племенную самобытность, христианство, в силу указанных выше могущественных причин, приняло особую местную окраску, вместо того, чтобы глубоко озарить миросозерцание обывателей и принести разнообразные плоды своих основных созидательных идей.
Так как при подобном анархическом беспорядке вещей возможны лишь несложные группировки людей, вызываемые вдобавок инстинктом самосохранения, то такой группировкой явилось родовое начало со своей узкой моралью и слабой принципиальностью. Тесные границы этой последней заключены между следующими формулами: «моего родственника обидели или убили, а потому я должен выступить защитником и мстителем» и «мой родственник совершил преступление, но так как это мой родственник, то он прав, и я приму все меры, чтобы защитить его от наказания».
Глубокие следы такой психологии остались там и доселе. Ясно, что знатные или честолюбивые роды, которые путем воинской доблести, искусной политики, накопления богатств, гаремных успехов, запасались средствами для борьбы за свое преобладание, — являлись поочередно хозяевами и нарушителями какой бы то ни было независимой правды. Им ничего не стоило изменить неожиданно своим царям и иным повелителям, попрать интересы и заветнейшие чувства подневольного народа, даже в крайних случаях надевать маску иноверия или вовсе отрекаться от веры отцов.
Народная масса, сидящая на земле и обрабатывающая ее, всегда тяготится подобной анархией, — и вот почему, например, грузинский народ доселе свято чтит память царя Давида Возобновителя и «царицы царей», великой Тамары, при которых установился было более нравственный порядок, озаренный славой побед над внешними врагами; вот почему народная масса Закавказья в громадном большинстве стихийно верит в силу и правду Белого Царя, невзирая на многие отрицательные стороны управления краем.
Однако хотя в течение многих веков пестрая масса кавказского населения (за исключением горских патриархальных республик), была преимущественно пассивным, страдальческим элементом в местной истории и не могла особенно любить своих капризных повелителей, сознательно разделять их воззрения, — эти последние на ней глубоко отразились; порядки восточных деспотий и вытекшие отсюда понятия проникли в правосознание населения до низших его слоев. И западно-грузинский крестьянин, и кахетинец, и подданный хана ширванского или гянджинского одинаково знали, что золотом, лестью, женщиной, юношами можно откупиться и от неправых притеснений, и от исполнения государственных требований, разумность которых ни для кого не была ясна, и от заслуженных последствий преступления.
