Эрик Хелм - Критская Телица
Честно отплавав свое с грозным этруском, раб неукоснительно получал свободу и награду.
Новые же гребцы орудовали сосновыми лопастями не за страх, а за совесть, и любили Расенну, словно псы, угодившие от злобного и жестокого владельца к доброму и ласковому.
Сокровища, зарытые им в одной из пещер на юге острова Корассин, объявились лишь тысячелетие спустя, когда Поликрат, с уже неведомой целью, выслал туда многочисленный отряд гоплитов — тяжеловооруженной пехоты. Гадайте сами, для чего потребовался тирану островок, о котором и слова-то доброго не скажешь. Однако на золотые слитки, драгоценные камни и разноликие монеты, по чистой случайности откопанные седоусым Проклом и его бойцами, любой нынешний миллиардер спокойно мог бы приобрести в пожизненное и наследственное владение и маленький Корассин, и величественный Самос, и добрую половину Крита, о котором, по большей части, и пойдет речь в этой повести.
Однако всякой, даже превосходящей пределы вообразимого, удаче рано или поздно приходит конец.
На тридцать пятом году жизни и двадцатом году пиратства Расенна столкнулся с боевым судном критян.
* * *
Штиль стоял совершенный, и маленькая десятивесельная ладья при всем желании была не в силах оторваться от огромной палубной пентеконтеры, чей капитан за три-четыре мгновения до страшного таранного удара выкрикнул короткую команду, и туча безошибочно жаливших стрел осыпала изготовившихся дорого продать свои жизни разбойников.
А лучниками жители Крита были непревзойденными.
Как, впрочем, и мореходами.
«Тархна», буквально разваленная пополам, исчезла под водою почти тотчас, и корабль победителей прошел над ее обломками всей громадой исполинского корпуса.
Расенна, единственный, не наповал убитый, а навылет раненный в плечо, неминуемо бы погиб со всем остальным экипажем, но многоопытный противник велел заранее сушить весла, и метнувшегося в море пирата не размозжило и не утопило тяжкими ударами.
Захлебывавшегося этруска быстро выудили из разволновавшейся хляби, наградили несколькими злобными ударами, скрутили по рукам и ногам и доставили прямиком в Кидонию, третий по величине критский город, где владычествовала двадцатисемилетняя царица Арсиноя, где окаянного грабителя и человекоубийцу ждала примерная и показательная казнь и где судьба Расенны приняла направление новое, с трудом вообразимое и уж совершенно и всецело нежданное.
* * *
Причины и следствия, безусловно, сочетаются, подчиняясь неким таинственным связям, Однако прослеживать упомянутые связи — дело бесполезное. Их можно перечислить, — но только задним числом, а уж заверять, будто способен объяснить ту либо иную последовательность разворачивающихся во времени событий, дерзнет разве что ясновидящий волшебник — я с такими не встречался, — или непроходимо глупый наглец — таких я навидался немало, но себя к этой малопочтенной братии не отношу.
Ограничусь предположением: не существуй между Критом и Та-Кеметом незапамятных сношений, не позаимствуй островитяне египетского обычая августейших браков меж единородными братьями и сестрами, не выйди Арсиноя замуж в одиннадцать лет и не яви Элеана весьма необычной заботы о взошедшей на супружеское ложе отроковице — нырнул бы пленный этруск в неглубокий, уютный котел с кипящим маслом. И не головою вниз. И не сразу, а постепенно.
И уж отнюдь не по собственной воле.
Но теперь, семью годами позднее, Расенна застыл на горячей палубе корабля, лежавшего в дрейфе напротив острова Мелос, и пристально следил за крошечной темной точкой, медленно скользившей по зеркальной глади.
Разумеется, проще всего было бы двинуть судно вперед, навстречу пловцу, но критяне плавали ничуть не хуже, чем стреляли из лука, а оказывать Гирру излишние любезности этруск вовсе не собирался. Пусть обходится своими силами.
К тому же, береговая линия виднелась вдали тоненькой полоской, и приближаться к ней на лишний десяток стадий, дабы потом удаляться вновь, было бы попросту неразумно. «Левка» стояла с убранным парусом и опущенной мачтой. Выкрашенная в цвет морской волны, она полностью сливалась с водой.
А скрытность и внезапность Расенна ценил сейчас превыше всего.
Глава первая. Береника
Нет, не Афродита это, Эрос это бешеный
Дурачится, как мальчик.
Кареглазая красавица рабыня, жена митиленского аристократа, привезенная в Кидонию ровно три недели назад, продолжала отвергать царицу со спокойным и решительным упрямством, точно ее родиной была суровая, целомудренная Энниада, а не легкомысленный Лесбос, давно и навеки прославившийся обилием чересчур нежных подруг.
Арсиноя не знала, смеяться, гневаться или плакать.
Отведя Беренике пышную и уютную спальню в самом сердце огромного, похожего на лабиринт, Кидонского дворца, она окружила молодую гречанку всемерной заботой и лаской, чтобы та окончательно оправилась от пережитого потрясения и разлуки с близкими. Сорок столетий назад, когда вчерашний царь зачастую впрягался в колесницу завоевателя и влачил ее, понукаемый ударами бича, перемены судьбы воспринимались куда легче и проще, нежели в нынешнем, душевно изнежившемся веке.
Через несколько дней Береника впервые улыбнулась, потом отведала за вечерней трапезой красного хиосского вина и, подперев округлый подбородок руками, пристально смотрела на изгибавшихся под напевы флейты и переборы лютни египетских танцовщиц.
Умная, изощрившаяся в любовных играх до последнего предела, к тридцати четырем годам успевшая утолить почти все вообразимые и с трудом вообразимые страсти, Арсиноя не торопила событий. Потихоньку велев амазонке Эфре приглядывать за новенькой в оба, повелительница во всеуслышание объявила Беренику под своим особым покровительством, самолично проводила до опочивальни, легко поцеловала и попрощалась до утра.
Ревновать Арсиною обитательницы и обитатели бесчисленных дворцовых покоев отвыкали раз и навсегда, посему Елена и Сабина, которым часок спустя предстояло взойти на ее ложе, лишь лукаво переглянулись.
— Ты влюблена? — полюбопытствовала Сильвия, пристроившаяся на краю мраморного бассейна, где царица нежилась, уже почти готовая к вечернему омовению.
При беседе с глазу на глаз прибавлять «госпожа» было не принято.
— В тебя, — чистосердечно сказала Арсиноя, слегка поворачивая голову. — Но сегодня отдамся на растерзание двум бешеным кошкам, завтра овладею этой милой девочкой, а послезавтра... еще не знаю. Пора, моя хорошая.
— Как пожелаешь, — вздохнула Сильвия и соскользнула в бассейн, по колено полный душистой розоватой водой. — Вот разыщу Рефия и попрошу прислать ко мне полдесятка самых неукротимых воинов.
Единственная критянка в смешанном гареме царицы, Сильвия также была единственной, кто попал туда по доброй воле.
Принадлежа к роду знатному и древнему, она должным образом посетила дворец, выйдя замуж и переселившись в Кидонию из города Закро на восточной оконечности острова. Арсиное в ту пору сравнялось двадцать девять, Сильвии — семнадцать, но сходство темпераментов и склонностей оказалось разительным.
Протомившись от взаимной страсти с первого взгляда ровно столько времени, сколько заняли положенный обмен приветствиями да короткая учтивая беседа, обе отправились полюбоваться чудесной терракотовой вазой, расписанной лилиями. Царь Идоменей, суровый и воздержанный мореплаватель и воин, давным-давно терпел привычки единокровной супруги лишь из высочайших государственных соображений. Он припомнил, где обретается несравненная ваза, слегка дрогнул желваками и любезно предложил мужу Сильвии познакомиться с богатейшим собранием всевозможных боевых трофеев, рассыпанным по мужской половине дворца, едва ли не превосходившей размерами женскую.
И принять в подарок любое оружие, какое придется по вкусу.
Хотя исключительный восторг простака Талфибия вызвала недавно изобретенная мастером Эпеем и выставленная посреди Зала Быков, прямо под световым колодцем, катапульта — длинный деревянный желоб, оснащенный исполинским луком и воротом; оружие, способное метать стрелу длиною в два локтя на добрых десять плетров и навылет пробивать борт небольшого судна, — гость, разумеется, не смог унести это новейшее чудо, и ограничился изящным двуострым топориком-лабрисом.
А Сильвию так очаровала красно-коричневая стройная ваза, украшавшая далекую опочивальню, что молодая прелестница внезапно охладела ко всему и всем — особенно к мужу.
Стискивая свое сокровище в жарких объятиях, Талфибий искренне дивился его непостижимой вялости.
Даже в первую ночь, когда таран сладострастия проломил борта целомудрия и немало крови пролилось на волны белоснежных простынь, Сильвия сперва завизжала, дернулась, а потом обхватила жениха ногами, запустила длинные, нервные пальцы в его курчавые волосы и примерно исполнила танец, который пляшут лежа. Да так, словно занималась этим искони свойственным роду человеческому делом в несчетный раз.
