Евгений Салиас - Свадебный бунт
— Вотъ на!.. За прощеньемъ, съ повинной?!
— Въ чемъ мнѣ виниться? Я не злодѣй.
— А какъ же сказывали, ты, Провъ Иванычъ, купца, вишь, Ананьева ограбилъ.
— Ладно. Провъ Куликовъ никого не ограбилъ… А хоть бы онъ чего и натворилъ, такъ то не моя забота. Я его знать не знаю.
— Кого?
— Прова-то Куликова твоего.
Мѣщанинъ удивленными глазами уперся въ лицо молодца и ротъ розинулъ.
— Себя самого, стало быть, признавать не хочешь! Ловко, парень.
— Я не Провъ Куликовъ, меня звать Степаномъ, а попрозвищу Барчуковымъ.
— Во какъ… Да. То ино дѣло… Понятно, понятно, Только вотъ что, милый человѣкъ, — усмѣхнулся мѣщанинъ: — какъ ты ни зовися теперь вновѣ… да рожа у тебя старая осталась. Потому и полагательно, что Провомъ ли, Степаномъ ли, а сидѣть тебѣ къ вечернямъ въ острогѣ.
Пріѣзжій разсмѣялся весело и пошелъ ставить лошадь въ конюшню.
II
Воеводское правленіе помѣщалось въ кремлѣ, около собора, на площади. Когда Барчуковъ приблизился къ казенному зданію, то невольно ахнулъ и замоталъ головой. Ему, очевидно, приходилось потерять тутъ немало времени, и между тѣмъ хотѣлось поскорѣе навести справки и имѣть свѣжія вѣсти о своемъ сердечномъ дѣлѣ.
У подъѣзда воеводскаго правленія стояла густая кучйа народа, а войдя на крыльцо и съ трудомъ протолкавшись въ прихожую, Барчуковъ нашелъ еще человѣкъ съ тридцать разнохарактерныхъ просителей, ожидавшихъ своей очереди по своему дѣлу до начальства.
Если бы Барчуковъ явился сюда въ первый разъ въ жизни, то, конечно, подивился бы тому, что онъ здѣсь увидалъ. Какъ въ городѣ, такъ и здѣсь, въ прихожей воеводы, собрался самый разнокалиберный народъ. Здѣсь были, конечно, русскіе люди — купцы, посадскіе, стрѣльцы, мелкіе подъячіе, но вмѣстѣ съ ними и не въ меньшемъ количествѣ всякая татарва, калмыки, бухарцы, хивинцы, киргизцы, а вмѣстѣ съ ними и азіаты, извѣстные подъ общимъ именемъ индѣйцевъ. И вдобавокъ здѣсь въ углу сидѣли на лавкѣ молча и угрюмо три армянина, а рядомъ съ ними громко тараторили между собой два красивыхъ грека, которыхъ было немало въ городѣ. Въ прихожей раздавалось, по крайней мѣрѣ, шесть, а то и восемь разныхъ языковъ и нарѣчій.
Когда Барчуковъ вошелъ въ прихожую и помѣстился на свободномъ краѣ огромнаго ларя, то въ горницѣ шумѣли больше всего въ одномъ углу, гдѣ два стрѣльца помѣстили приведеннаго ими съ базара буяна, связаннаго веревками по рукамъ. Тутъ же около нихъ сидѣлъ одинъ персъ въ своемъ національномъ костюмѣ, сильно изорванномъ.
Человѣкъ съ десятокъ подъячихъ перешептывались между собой и съ своими просителями, за которыхъ они взялисъ ходатайствовать у воеводы. Въ просторной прихожей гулъ многихъ голосовъ не прерывался. Изрѣдка появлялся въ дверяхъ изъ сосѣдней горницы старикъ въ длиннополомъ сизомъ кафтанѣ, съ длиннымъ перомъ за ухомъ и вскрикивалъ на галдѣвшую толпу, унимая ее. Голоса притихали на нѣсколько минутъ, но потомъ снова начинался прежній гамъ.
Въ то же время за три горницы отъ прихожей, въ чистой и свѣтлой комнатѣ, сидѣлъ за большимъ столомъ пожилой человѣкъ, воевода Ржевскій, поражавшій прежде всего своей тучностью, короткой красной шеей, опухшимъ, тоже краснымъ лицомъ, съ маленькими сѣрыми глазами. Совершенно сѣдые, не по лѣтамъ бѣлые волосы не были подстрижены, а падали длинными прядями на плечи, завиваясь въ локоны, и воевода прической своей походилъ скорѣе на духовное лицо. Въ этой особѣ олицетворялась высшая власть всего края на сотни верстъ кругомъ — власть военная и гражданская, судейская и полицейская.
Воеводское правленіе состояло изъ нѣсколькихъ разныхъ отдѣленій съ многочисленнымъ штатомъ всякихъ дьяковъ, подъячихъ, приказныхъ и повытчиковъ, и въ ихъ распоряженіи было до сотни стрѣльцовъ для исполненія всякаго рода порученій.
Но главный начальникъ всего, съ неограниченной властью и отвѣтственный лишь передъ дальней Москвой, — былъ воевода. Ржевскій уже давно правилъ должность и былъ хорошо извѣстенъ во всемъ краю. Его дѣятельность привела къ тому, что обыватели за него Бога молили. Онъ явился послѣ многихъ воеводъ свирѣпыхъ, жестокихъ до дикости или лихоимцевъ и пьяницъ, которые терзали и разоряли Астрахань. А Ржевскій былъ человѣкъ справедливый, кроткій, безусловно честный, и хотя вспыльчивый, но добрый и ласковый съ «подлымъ» народомъ.
У воеводы были только двѣ слабости, двѣ страсти, два занятія. Онъ любилъ до безумія птицу всякаго рода. У него были мѣстные красные гуси, которые ловились на Эмбѣ, сизыя чапуры, неклейки и другія дикія птицы, а равно сотни жаворонковъ, канареекъ и соловьевъ. Помимо разведенія домашнихъ и пѣвчихъ птицъ, воевода обожалъ пѣтушиные бои и владѣлъ десяткомъ такихъ пѣтуховъ, которые забивали всѣхъ. Однажды знакомый воеводѣ купецъ выписалъ даже пѣтуха изъ Сызрани, бился съ воеводой объ закладъ и проигралъ. Лихой боецъ воеводы, большой пѣтухъ, съ прозвищемъ «Мурза», побѣдилъ, конечно, и пріѣзжаго сызранскаго противника.
Страсть эта, хотя невинная, разумѣется, отражалась на управленіи Астраханскимъ краемъ. Такъ, когда зашла рѣчь о выписываніи изъ Сызрани пѣтуха для боя и все время, что длилась эта хлопотливая затѣя путешествія, а потомъ отдыха бойца съ дороги и, наконецъ, сраженія, т. е. болѣе мѣсяца времени, воевода ни въ какія дѣла положительно входить не могъ отъ тревоги самолюбія. Все управленіе, судъ и расправа какъ бы замерли на протяженіи сотенъ квадратныхъ верстъ.
Другая слабость или склонность воеводы былъ сонъ. Воевода любилъ «отдыхать», и ему случалось спать сподрядъ до четырнадцати и шестнадцати часовъ. Если прибавить закуски, утренникъ, полдникъ, обѣдъ и ужинъ, занимавшіе время, то на дѣла оставалось уже мало свободныхъ минутъ.
А между тѣмъ, дѣла шли какъ по маслу, и весь Астраханскій край былъ доволенъ и очень любилъ своего воеводу. При немъ совершалось менѣе беззаконій, воеводское правленіе менѣе тѣснило и обижало обывателей, а подъячіе менѣе привязывались ради лихоимства къ пріѣзжимъ гостямъ и купцамъ, которыхъ бывало постоянно очень много въ городѣ, со всѣхъ концовъ свѣта, какъ изъ Персіи, или Бухары, или Крыма, такъ и изъ Греціи, Англіи и Голландіи.
За нѣсколько лѣтъ управленія Ржевскій не воспользовался ни рублемъ, тогда какъ лихоимствомъ могъ бы нажить громадныя деньги. Астрахань была единственнымъ торговымъ центромъ всего юга Россіи, гдѣ купецъ-голландецъ сталкивался на одномъ базарѣ съ купцомъ-бухарцемъ.
Въ это утро Ржевскій былъ въ особенно добродушномъ настроеніи духа. У него случилось особенно пріятное происшествіе въ домѣ. Диковинный даже для Астрахани пестрый чапуръ, насѣдка, вывела и уже гуляла въ клѣти съ дюжиной такихъ же, какъ и мать, красноватыхъ чапурятъ. Два года не давалась воеводѣ эта затѣя, и всѣ пріятели убѣждали его, что неслыханное дѣло вывести дома, какъ простую птицу, выводокъ такихъ чапурятъ.
Воевода, толстый, полусонный на видъ, разсѣлся теперь грузно въ большомъ креслѣ, вытянувъ толстыя ноги и положивъ толстыя красноватыя руки на колѣни. Передъ нимъ стоялъ посадскій человѣкъ, хорошо ему знакомый астраханецъ Носовъ. Воевода давно зналъ Носова и изрѣдка, раза два въ годъ, бесѣдовалъ съ нимъ, когда у Носова было какое дѣло до правленія и ему приходилось являться. Но каждый разъ послѣ этихъ бесѣдъ нѣкоторое раздумье нападало на лѣниваго и сонливаго воеводу.
— Чудной человѣкъ, — думалъ онъ и шепталъ по уходѣ Носова.
Воевода былъ правъ.
Посадскій Носовъ, съ прозвищемъ «Грохъ», смыслъ котораго былъ никому неизвѣстенъ, безъ сомнѣнія, былъ человѣкъ странный, или «чудной», какъ говоритъ народъ.
Носовъ былъ уроженецъ астраханскаго пригорода. Когда ему было двадцать лѣтъ, онъ лишился отца, остался одинъ въ небольшомъ домишкѣ и продолжалъ мастерство своего «тяти», строилъ лодки, ладейки и душегубки, но относился къ этому дѣлу холодно и равнодушно. Скоро онъ бросилъ отцово мастерство и пошелъ въ наймы къ богатому рыботорговцу Тихону Лошкареву, у котораго на рыбномъ промыслѣ было болѣе полуторы тысячи рабочихъ и громадный денежный оборотъ. Всѣмъ было извѣстно, что у Лошкарева денегъ куры не клюютъ. Послѣ двухъ, трехъ лѣтъ службы у богатаго рыботорговца Носовъ исчезъ изъ Астрахани, но, вернувшись снова лѣтъ черезъ пять, купилъ землю, и уже въ самомъ городѣ, въ Шипиловой слободѣ, выстроилъ себѣ большой домъ и приписался въ посадскіе люди. Вскорѣ послѣ того женился онъ на дочери армянскаго купца и зажилъ мирно и богато, сталъ сразу человѣкомъ, всюду знаемымъ. Всего было у новаго посадскаго Носова вдоволь. Никакимъ дѣломъ, никакимъ мастерствомъ или торговлей онъ не занимался, а тратилъ много; очевидно, онъ владѣлъ капиталомъ и работать не хотѣлъ. Красавица жена его обожала, двое дѣтей съ мамушками жили какъ боярскія дѣти. Половину дня Носовъ читалъ книги и почти половину посвящалъ на игры съ дѣтьми или на заботы о нихъ. Говорили, что деньги Носова «отъ своихъ» согласниковъ явились. Носовъ былъ старовѣръ.
