Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Прозябавшая в бедности в Митаве Анна, разумеется, согласилась на столь соблазнительное предложение и двадцать пятого января поставила свою подпись под документом. Однако спустя месяц, приехав в Москву и получив мощную поддержку гвардейских офицеров, потребовавших от Анны быть такою же самодержицей, как и ее предки, разорвала подписанные ранее бумаги. И объявила себя самодержавной императрицей.
В конце 1731 года она переехала из Москвы в Петербург, и с этого времени небывалую силу и влияние набрали бывшие при дворе немцы — ее фаворит обер-камергер Эрнест-Иоганн Бирон, а также кабинет-министр Генрих-Иоганн Остерман и президент Военной коллегии генерал-аншеф Бурхард-Христофор Миних, получивший через несколько месяцев фельдмаршальский жезл. А вскоре, под их нашептывания, злопамятная императрица начала сводить счеты со своими недругами: и с родовитыми князьями, стремившимися ограничить ее самодержавие при избрании на трон, и с чиновными особами, кто промедлил сразу присягнуть новой императрице, и с теми знатными людьми, кто вообще не признавал за ней права на занятие русского престола.
И более всего бед и невзгод обрушилось на князей Долгоруковых.
Княжич Василий по своему малолетству не понимал, в чем обвиняют его батюшку, но хорошо запомнил отцовские слова, сказанные незадолго до ареста:
— Ты, Василий, злых голосов не слушай. Мало ли что тебе люди обо мне наболтают… Знай только, что Долгоруковы на поклон к немцам не пойдут. Поэтому будь готов ко всему…
Князь Михаил Владимирович как в воду смотрел — грозная императрица распространила свою ненависть к Долгорукову и на его детей. По изданному в начале 1736 года ее именному указу 13-летнему Василию категорически запрещалось обучаться любым известным наукам, даже обыкновенному письму и чтению. И еще было велено записать долгоруковского отпрыска в армию, в которой он должен был служить всю свою жизнь в чине рядового.
Княжеская прислуга с плачем и причитаниями стала собирать мальчика в долгую и опасную дорогу. А сестры его Авдотья и Аграфена, грозя пальцами, наставляли старого лакея, отправлявшегося в путь вместе с княжичем:
— Смотри там в оба! Не зевай!.. Сохрани Васеньку в добром здравии, коль жизнь дорога!..
Ехать предстояло далеко, на юг, к загадочному, овеянному таинственными легендами и страшными слухами Крыму, куда уже маршировали полки армии генерал-фельдмаршала Миниха, двинутые против крымских татар.
Находящееся в вассальной зависимости от Турции Крымское ханство испокон веков было, пожалуй, самым опасным соседом России. Частые набеги татар и ногайских орд, с завидным постоянством разорявших южные земли империи, оставлявших после себя сожженные села и нивы, угонявших в рабскую неволю тысячи подданных ее величества, чрезвычайно беспокоили российский двор. Однако предъявляемые им Оттоманской Порте[2] многочисленные жалобы и протесты турецкий султан оставлял без какого-либо внимания и ответа. И тогда в Петербурге решили силой приструнить зловредных соседей.
Собрав у крепости Царичанка 54-тысячную армию, к которой присоединились еще 13 тысяч запорожских казаков, Бурхард Миних десятого апреля 1736 года выступил в Крым.
Поход по маловодным причерноморским степям был делом непростым, и чтобы ускорить движение дивизий, армия шла сразу пятью колоннами, которыми командовали генералы Шпигель, Измайлов, Леонтьев, Тараканов и принц Гессен-Гомбургский. Ближе к Перекопу, опасаясь наскоков татарской конницы хана Каплан-Гирея, колонны снова соединились вместе, построились в одно гигантское каре и, спрятав внутри него в невероятной тесноте все обозы, продолжили марш.
Здесь, на подступах к Перекопу, армию догнала простенькая, потрепанная многоверстными перегонами карета Долгорукова.
Передав в штаб главнокомандующего сопроводительные бумаги, Василий уже на следующий день — семнадцатого мая — был зачислен капралом в Троицкий драгунский полк, находившийся в ведении генерал-фельдцейхмейстера принца Людвига Гессен-Гомбургского.
Высокомерный и сварливый 30-летний принц, относившийся к князьям Долгоруковым с крайней недоброжелательностью, презрительно оглядел вытянувшегося перед ним нового солдата. Потом вызвал командира одного из эскадронов и, небрежно кивнув в сторону мальчика, дрогнул насмешливо уголком рта:
— Ружье дать от больных, но пальбе не обучать! Не ровен час еще пристрелит кого-нибудь… А слугу, что с ним приехал, отправить назад вместе с каретой.
И добавил, зыркнув колючим глазом на Василия:
— Идти будешь в общем строю!.. Пошёл вон!..
Не ожидавший такого злого приема, Василий побледнел, наклонил голову, чтобы принц не увидел вспыхнувший в его глазах огонек ненависти, и, мысленно казня генерала на дыбе, поплелся вслед за офицером к своему эскадрону.
Армия подошла к Перекопу девятнадцатого мая.
Известная по рассказам бывавших тут людей, Перекопская линия представляла собой 7-верстный — от Черного моря до Сиваша — вал высотой до семи сажен, с тремя бастионами и шестью каменными башнями, из бойниц которых торчали десятки пушечных стволов. В середине вал разрезали тесные сводчатые ворота; перед ними пролегал узкий деревянный мост, поднятый турками еще минувшим днем. Вдоль всего вала с северной стороны тянулся широкий и глубокий ров; когда-то, по древним преданиям, он якобы мог заполняться черноморской водой, превращая Крым в неприступный остров. За сотни лет линия сильно обветшала, но все же при умелой обороне оставалась достаточно сложным для штурма препятствием.
Как стало известно от захваченных в плен татар, защищал линию 2-тысячный турецкий гарнизон с мощной артиллерией, насчитывавшей 184 орудия. Кроме того, поблизости от расположенной за линией крепости Ор-Капу стояла в готовности 100-тысячная конница хана Каплан-Гирея.
Понимая, что баталия предстоит серьезная, в полдень девятнадцатого мая Миних лично провел рекогносцировку. Тяжело взгромоздившись на каурую вислоухую лошадку, он в сопровождении генералов и охраны неторопливо проехал вдоль линии, несколько раз останавливался, чтобы осмотреть ее в зрительную трубу и, вернувшись в лагерь, собрал военный совет.
— Из того, что я увидел, — сказал фельдмаршал неприятным скрипучим голосом, — могу судить о заметной слабости левого фланга неприятеля. Там, у Сиваша, и ров местами не столь глубок, и артиллерии для надежной его обороны недостаточно. Потому наиболее разумными шагами мне видятся следующие… Сначала надлежит провести фальшивую атаку на правом фланге, а когда турки поверят, что штурм будет именно там, и передвинут свои силы вместе с татарской конницей к Черному морю, нанести главный удар слева. Отважный и быстрый штурм обеспечит нам безусловную викторию на этом фланге, что и решит исход всей баталии.
Принц Гессен-Гомбургский, еще с Петербурга конфликтовавший с Минихом, не удержался от язвительных замечаний по поводу предлагаемого плана, однако предложения Миниха принял. А затем обсудил вопрос, какие силы следует выделить для диверсии и главного удара. Мнения высказывались разные, но в конце концов властью главнокомандующего Миних назначил на Сивашский фланг 15 пехотных и 11 кавалерийских полков, а также почти всю имевшуюся у него артиллерию.
Поздним вечером, когда южная звездная ночь окутала непроницаемым покрывалом цветущую степь, разделившиеся на несколько колонн войска стали подтягиваться к указанным в ордер-де-баталии местам для атаки. Спешенный Троицкий полк был определен в одну из штурмовых колонн и вместе со всеми терпеливо ждал сигнала на приступ.
Ближе к рассвету, вспугнув задремавших обозных лошадей, гулко прогрохотала сигнальная пушка, отправившая своим выстрелом к линии 2,5-тысячный диверсионный отряд. По звуку доносившихся с правого фланга залпов турецких орудий, огонь которых все усиливался, стало ясно, что турки попались на фельдмаршальскую уловку. И выждав для верности около часа, чтобы турецкие янычары и татарская конница успели сдвинуться на правый фланг, Миних послал на штурм главные силы.
Громовые раскаты русских батарей, обрушивших на вал и башни десятки ядер и бомб, казалось, заполнили все пространство Присивашья. Над росистой землей белыми облаками расплывались клубы орудийных дымов, солоновато-горький ночной воздух пропитался кислыми запахами сгоревшего пороха.
Обхватив обеими руками тяжелое ружье, дрожащий от небывалого доселе возбуждения, Василий Долгоруков вместе с другими драгунами Троицкого полка шагал ко рву.
Для юноши, всего два дня назад записанного в полк и еще не успевшего научиться владеть оружием, это был первый в жизни бой. Первый, который одновременно мог оказаться и последним. Но княжич не задумывался об опасности и, увлеченный всеобщим порывом, наталкиваясь на семенивших рядом драгун, побежал вперед. В багровых отблесках разрывов рвавшихся на валу ядер и бомб он, кувыркаясь, скатился в глубокий ров, поднялся на ноги и в нерешительности стал озираться по сторонам.
