Григол Абашидзе - Лашарела
Это была любимая песня царя, и написал ее придворный поэт Турман Торели. Не раз, чтобы разогнать тоску, Лаша упрашивал своего неразлучного друга спеть именно эту песню.
Царь взглянул на Торели. Тот опустил глаза и покраснел, в радостном смущении от того, что стихи его известны в народе.
— Все эти песни ты сам сочинил? — спросил царь, когда слепец кончил петь.
— Моя только первая, — отвечал хевсур, ладонью накрывая струны.
— А песня о Мхаргрдзели?
— Ее Шота сочинил, Руставели.
— А это, последняя, чья? — допытывался царь, с улыбкой взглядывая на Торели.
— Ее тоже Шота написал, чьей же ей быть еще! — недоуменно вскричал певец, сдвигая густые брови над незрячими глазами.
Только теперь поднял голову Турман Торели и широко улыбнулся царю:
— У царей и поэтов схожая судьба, государь! После царицы Тамар сколько ни возводи крепостей, сколько ни проводи каналов, народ все припишет ей, и сколько ни сочиняй стихов после Руставели, народ все отдаст ему.
Тамада встал, чтобы произнести новый тост, и за столом снова стало тихо.
Пиршество продолжалось.
Вначале царю нравился этот шумный народный праздник. Но когда к его столу отовсюду потянулись изрядно захмелевшие пховцы, хевсуры и тушины, настроение Георгия изменилось. Какой-то горец нагнал на царя тоску длиннющей здравицей, другой хрипло затянул песню, третий, согнувшись в почтительном поклоне, просил о чем-то. А самые хмельные лезли целоваться вымазанными жиром губами.
Запах водки, чеснока и овчины донимал изнеженного, привыкшего к благовониям царя, и он с трудом удерживался, чтобы не уйти.
Вдруг до слуха его донеслись воинственные выкрики и звон мечей.
Неподалеку от царского стола рослый, широкоплечий кахетинец отбивался от трех хевсуров.
Задорные, как петухи, хевсуры, обнажив мечи, окружили юношу.
Но огромный, на первый взгляд неповоротливый, молодец с удивительным проворством отражал удары вражьих франгули, с молниеносной быстротой оборачивался он в ту сторону, откуда грозила опасность, и разил без промаха своим гвелиспирули. Искусно прикрываясь щитом, он удачным ударом обкорнал у одного противника ухо и выбил меч у другого.
Оступившись, он едва не упал. Хевсуры оправились, воспрянули духом и снова стали наседать на богатыря. Они все больше теснили смельчака, который медленно отступал, прикрываясь щитом и не переставая размахивать мечом.
Вокруг сражавшихся сгрудились любопытные.
Царь восхищенным взором следил за богатырем, с таким мужеством и ловкостью отражавшим атаку трех горцев.
— В присутствии царя драться не след. Вели, государь, прекратить… шепнул царю Ахалцихели, но Георгий только отмахнулся от него.
Сам же боец ничего не видел вокруг себя, кроме противников своих, только раз, повинуясь какому-то странному чувству, он глянул в сторону. И взгляд его встретился с глазами молодой девушки в голубом платье, напряженно следившей за поединком. Она нервно теребила концы платка, накинутого на плечи, словно повторяя движения юноши, то нападавшего, то отступавшего.
Мать девушки, стоявшая рядом с ней, только изредка взглядывала на сражавшихся, глаза ее были устремлены на царя.
Как ни был увлечен сечей юный витязь, он узнал обеих женщин, и память подсказала ему, что утром они пробирались сквозь толпу, чтобы увидеть царя.
Почувствовав необыкновенный прилив отваги под пристальным взглядом восторженно горящих глаз девушки, кахетинец с силой замахнулся мечом на отступавшего хевсура, у которого из уха сочилась кровь, но тот ловко отразил удар своим франгули, и все услышали, как задребезжал сломанный клинок. В руках у богатыря осталась одна лишь рукоять меча.
Он еще не успел осознать происшедшего, как вдруг с плеч девушки сорвался платок и, затрепетав птицей в воздухе, опустился между сражавшимися.
Руки с занесенными мечами медленно опустились — по обычаю горцев, женский платок, брошенный между противниками, прекращает поединок.
Толпа заволновалась. К бойцам подходил царь, на ходу отстегивая меч, сверкающий драгоценными камнями. Он обнял богатыря, похвалил его за храбрость и протянул ему свой меч.
— Ты заслужил его. Защищай этим мечом царя и отечество! — проговорил Лаша, похлопывая юношу по плечу.
Тот стоял, застыв от радости и неожиданности, держа в руках драгоценный дар. На рукояти царского меча было вытиснено изображение святого Георгия. Покровитель земли грузинской был облачен в белые одежды и сидел на белом коне. В самое сердце дракона, распростертого под копытами коня, вонзал свое копье Победоносец.
Наконец награжденный пришел в себя и поднес меч к губам, опустившись на колени перед царем. Царь ласково велел ему подняться и спросил:
— Как тебя зовут, храбрец?
— Я из рода Мигриаули, зовусь Лухуми, — ответил богатырь.
— Из-за чего вы повздорили? — Царь перевел взгляд на стоявших в стороне хевсуров.
Они все еще держали в руках обнаженные мечи, и, в бессильном гневе воткнув клинки в землю, глазами пожирали счастливца.
— Они хотели отомстить мне за кровь, пролитую моим отцом. Мы отсюда родом. Их отец не поладил с моим отцом и пал от его руки. Чтобы спастись от кровной мести, отец переселился в Кахети. Его давно нет в живых, а я первый раз пришел из Велисцихе поклониться нашей Лашарской святыне. Кровники узнали мою мать и напали на меня…
— Хочешь стать моим телохранителем? — спросил Георгий.
— Если сочтешь меня достойным, государь… — Лухуми, не в силах продолжать от радости, бросился в ноги царю.
Царь поднял своего нового слугу, позвал его противников и пригласил всех четверых к столу. Им поднесли турьи роги, наполненные вином:
— Пусть не будет отныне меж вами крови и вражды, — сказал Георгий, обнимитесь и поцелуйтесь!
Когда стемнело, пир стал совсем уж шумным и беспорядочным.
К царю подошел пховский хевисбери Чалхия и тихонько спросил, не желает ли он отойти ко сну.
Георгий встал, дал знак Ахалцихели, Маргвели и Торели следовать за ним и незаметно удалился. Только Лухуми видел, как они скрылись меж крытых коврами арб.
Образ девушки в голубом, которая спасла его от верной гибели, неотступно стоял перед глазами Лухуми. После ухода царя он решил, что теперь и ему позволительно уйти, и неприметно спустился вниз, туда, где пировал простой люд.
Еще издали он заметил велисцихцев, освещенных факелами. Там, наверное, была и его мать, но сердце тянуло его в другую сторону, и он направился к шатру тушинов.
У шатра, перед скатертью, разостланной прямо на траве, сидели незнакомые Лухуми тушины. Захмелевшим гулякам не по душе пришлось появление незваного гостя. Они поглядели на него косо, но обычая гостеприимства не нарушили — протянули пришельцу полный турий рог.
Лухуми принял рог, все еще беспокойно оглядываясь по сторонам.
— Кого ты там ищешь, пей! — сверкнул на него глазами тушин, стоявший на коленях у скатерти.
Лухуми поднял рог и только приник к нему, как услышал голос матери:
— Это мой Лухуми, ищет меня, верно!
Мигриаули осушил рог и, удивленный, оглянулся на шатер: у входа стояла девушка в голубом. А ее мать рука об руку с его матерью приближались к нему. Мать девушки на этот раз не закрывалась платком, приветливая улыбка озаряла ее все еще красивое лицо.
— Пожалуй к нам, Лухуми! Кетеван — наша гостья, и ты заходи! — ласково проговорила она.
Лухуми с изумлением глядел на женщин, не в силах двинуться с места.
— Хорошо, что ты нашел меня, сынок. Я просила наших передать тебе, что буду у Цицино. — Кетеван с любовью улыбнулась сыну.
Она взяла его за руку и повела за собой в шатер.
Лухуми жизни бы не пожалел, лишь бы очутиться в этом шатре, но ноги не повиновались ему, он едва ковылял, спотыкался на каждом шагу, и обе женщины чуть ли не силой тянули его.
— Лилэ, дочка, поди сюда — принимай гостя! — окликнула Цицино дочь.
Смущенная девушка стояла, низко опустив голову.
Лухуми тоже понурился и стоял, огромный, плечистый, неловкий, даже не догадываясь поздороваться с девушкой. Не вымолвив ни слова, опустился он на скамью.
Женщины завели беседу, но им не удалось вовлечь в нее Лухуми, он словно онемел от смущения.
— Твоему сыну скучно с нами, Кетеван! Ему, конечно, будет веселее с мужчинами, — обратилась наконец Цицино к матери Лухуми.
Она встала, выглянула из шатра и окликнула одного из тушинов:
— Утурга! К нам в гости пожаловал Лухуми Мигриаули — телохранитель царя. Примите его и попотчуйте по достоинству!
От группы пирующих отделился тот самый молодец, что давеча так грозно глядел на Лухуми, вразвалку подошел к шатру, взял гостя за руку и повел его к своим сотрапезникам.
Только глубокой ночью затихла Лашарская гора. Богомольцы спустились в лесок и расположились там на ночлег.
