Александр Дюма - Графиня Салисбюри
Ужасное молчание последовало за этими словами. Все встали со своих мест и, зная вспыльчивость короля, устремили взоры на этих двух людей, из которых один осмелился сделать другому такое смертельное оскорбление. Однако все ошиблись. Лицо Эдуарда приняло важное, спокойное выражение; он покачал головою, как будто для того, чтобы стряхнуть смущение с чела своего; потом положил тихо руку на плечо Роберта и сказал ему кротким голосом:
— Ты прав, Роберт… я забыл, что я внук Карла IV, короля Франции; ты мне напомнил это, благодарю тебя; и хотя причина, побуждающая тебя к этому, происходит от ненависти твоей к Филиппу, который изгнал тебя, а не от признательности ко мне, который тебя принял, но все-таки я тебе за это обязан; потому что благодаря тебе вспомнил, что я настоящий король Франции, будь покоен, я этого не забуду; и в доказательство истины слов моих, выслушай обет, который я произнесу. Садитесь, господа, и выслушайте.
Все повиновались; только двое не сели — Эдуард и Роберт.
Тогда король поднял правую руку и сказал:
— Клянусь мясом этой малодушной и трусливой птицы, которая стоит передо мною и которая есть самая малодушная и трусливая из всех птиц, что раньше шести месяцев, я с моей армией буду во Франции, проникнув в нее через Гейнау, Гиен, или Нормандию; клянусь победить короля Филиппа везде, где только его встречу, хотя бы войска его были в десять раз многочисленнее моих. Клянусь, наконец, ранее шести лет стать лагерем в виду церкви Сент-Дени, в которой похоронен мой предок; клянусь в этом, невзирая на присягу мою в подданстве королю Филиппу, к которой меня ребенком еще принудили в Амьене. А! Граф Роберт, ты желаешь войны; итак! Обещаю тебе, что ни Ахиллес, ни Парис, ни Гектор, ни Александр Македонский, завоевавший столько государств, — ни один из них не оставил на пути своем столько опустошений, сколько оставлю я во Франции, разве только Всевышнему угодно будет прекратить жизнь мою, воспрепятствовать исполнению моего обета. Я кончил. Теперь прикажите, граф, снять цаплю и садитесь подле меня.
— Нет, ваше величество, — отвечал Роберт, — еще необходимо, чтобы цапля была обнесена вокруг стола, — может быть, кто-нибудь из благородных рыцарей вменит себе в честь присоединить и свой обет к клятве короля.
При этих словах он дал знак двум девицам взять блюдо с цаплей и пошел, в сопровождении своей свиты играющих музыкантов, к которым присоединились голоса девиц, певших песнь Гильберта Берневильского; дойдя до графа Салисбюри, который сидел, как сказано выше, возле прекрасной Алиссы Гранфтон, Роберт остановился, блюдо с цаплей было поставлено против него.
— Прекрасный рыцарь, — сказал Роберт, — вы слышали слова короля Эдуарда, во имя Христа Царя небесного заклинаю вас произнести обет над нашей цаплей.
— Вы хорошо сделали, — сказал Салисбюри, — что закляли меня именем Христа Спасителя; я осмелюсь умолять мою милую соседку, в которой в одно время соединяются и благородная гордость, и красота, и добродетель, и ум, которую вполне можно почесть небожительницей, положить свой пальчик на глаза мои.
— Признаюсь, — сказала нежно Алисса, — дама, которая пользуется до такой степени уважением своего рыцаря, не должна огорчить его отказом. Вы просили, граф, один из моих пальцев, но я буду так щедра к вам, что дам всю мою руку.
Салисбюри схватил с восхищением и поцеловал несколько раз хорошенькую ручку, закрыл ею совершенно свой правый глаз. Алисса улыбалась, не понимая ничего, что он хотел этим объяснить. Салисбюри, заметив это, спросил:
— Как вы думаете, вижу ли я этим глазом?
— Конечно, нет, — отвечала она.
— Итак, — продолжал Салисбюри, — клянусь не открывать этот глаз мой до тех пор, пока не в состоянии буду увидеть им Францию; клянусь, что ничто на свете не принудит меня взглянуть им раньше того часа, как стану лицом к лицу с неприятелем. Обет мой произнесен, — что будет, то будет. Теперь ваша очередь, неужели вы ничего пе скажете?
— Напротив, граф, — отвечала Алисса покраснев, — я тоже клянусь, что в день возвращения вашего из Франции в Лондон я отдам вам мое сердце, с той же искренностью, как дала сегодня руку, и в залог исполнения моего обещания вот вам мой шарф, да будет он облегчением к совершению вашего обета.
Салисбюри преклонил колено, Алисса опоясала его шарфом при рукоплескании всех присутствующих. Тогда Роберт велел опять взять блюдо с цаплей и в сопровождении музыкантов и скомороха пошел к месту Иоанна Гейнау.
— Благородный господин Бомон, — сказал Роберт д’Артуа, — как дядя короля Англии и как один из самых храбрейших христианских рыцарей, не угодно ли вам произнести обет над моей цаплей — совершить какой-нибудь важный подвиг против королевства Франции?
— Охотно, — отвечал Иоанн Гейнау, — потому что я такой же изгнанник, как и вы, — изгнанник за то, что помог королеве Изабелле покорить Англию. Итак, я клянусь, ежели королю угодно только будет принять меня квартермейстером и идти через мое графство Гейнау, провести его армию во Францию, чего, впрочем, ни для кого другого в свете не сделал бы, кроме него. Но если сверх чаяния мой истинный властитель, король Франции, возвратит меня из моего изгнания, то я прошу племянника моего Эдуарда возвратить мне мое слово, которое я ту же минуту буду просить у него обратно.
— Это справедливо, — сказал Эдуард, — я соглашаюсь, потому что по душе и сердцу вы более Француз, нежели Англичанин. Клянитесь же смело; ибо я клянусь моей короной в таком случае возвратить вам ваше обещание Граф Роберт, велите поднести цаплю к Готье-Мони.
— Нет, ваше величество, позвольте, — сказал молодой человек, — двух обетов исполнить сразу невозможно, а вам известно, что я уже произнес один, это — отомстить за смерть отца моего, который умерщвлен в Гвиенне, найти его могилу, чтобы на ней убить его убийцу. Но будьте покойны, ваше величество, расчет мой с королем Франции будет достаточен.
— Мы вам верим, — сказал король, — и ваше обещание для нас столько же достаточно, как и клятва.
В продолжении этого разговора Роберт д’Артуа, приблизившись к королеве, приказал блюдо с цаплей поставить против нее и, преклонив колено, в молчании ожидал, что она скажет. Королева, обратясь со смехом к нему, сказала:
— Граф, чего вы хотите от меня? Вы знаете, что женщина не может произвольно произносить клятвы, она в зависимости от мужа. Да будет стыдно той, которая в подобных обстоятельствах забудет свои обязанности до такой степени, что без позволения своего повелителя решится на что-нибудь.
— Произносите смело обет ваш, Филиппа, — сказал Эдуард, — клянусь вам, что с моей стороны вы найдете всегда помощь, но не сопротивление в исполнении его.
— Итак, — сказала королева, — я еще не говорила вам, что я беременна, потому что до сих пор сама сомневалась в этом, но в эту минуту я чувствую, что младенец во мне шевелится. И поэтому слушайте меня, — по данному вам мне позволению, я клянусь Спасителем Иисусом и Пресвятой Девой Марией, что я не освобожусь от бремени нигде, кроме как во Франции; и если у вас не достанет мужества способствовать исполнению этого моего обета, то клянусь в минуту моего разрешения лишить себя жизни, для того, чтобы от исполнения этой клятвы зависела жизнь моего младенца и спасение души моей. А вы, ваше величество, кажется, не так много имеете наследников, чтобы рисковать жизнью жены вашей и вашего ребенка.
— Теперь никто не должен произносить более ни одного слова, — сказал Эдуард в смущении, — и так уже довольно клятв, да простит нас Всевышний за них!..
— Ничего, — сказал Роберт д’Артуа вставая, — я надеюсь: благодаря моей цапле, теперь совершилось столько обетов, что король Филипп должен будет раскаиваться вечно, что изгнал меня из Франции.
В эту минуту дверь в залу отворилась, и герольд, приблизившись к Эдуарду, известил его о приезде посланного из Фландрии от Иакова Дартевеля.
Глава II
Эдуард задумался; потом, обратясь с улыбкой к присутствующим, сказал:
— Господа, вот еще союзник, соединяющийся с нами, кажется, я бросил семена вовремя, и в хорошую землю, потому что замысел мой начинает расцветать в самое настоящее время, и я теперь смело могу предсказать, с какой стороны мы вступим во Францию. Граф Бомон, я назначаю вас нашим маршалом.
— Любезный племянник и. король, — сказал граф, — вы лучше бы сделали, если бы предоставили самым благородным рыцарям избрать себе вождя; каждый из них опасен для врага по желанию соблюсти свои выгоды, в поддержании войны между державными особами. А когда дворянство и короли сражаются вместе, то народу достается добыча, а волкам мертвые тела. И к тому же, разве презренные фламандцы не успели во время наших смут свергнуть с себя власть нашу? И теперь управляются сами, как будто Фландрия машина, которой можно управлять так же, как суконной фабрикой или пивоварней.
