Александр Чеберяк - Македонский. Германцы. Викинги
Но – к бою. В тишине, обманув раджу, форсировали реку передовые отряды македонцев и построились клыкастым вепрем на берегу, давая время основным силам собраться в кулак. Сунулась было конница индусов опрокинуть их в воду – да так и осталась лежать, раскинув чалмы, на земле. Безумные, не знали они, что такое фаланга. А та построилась, ощетинившись копьями, и огромным безжалостным кактусом покатилась сквозь джунгли.
Царь Пор кивнул, и навстречу грекам, грузно сотрясая землю, лениво выдвинулись слоны. Величественные гиганты неотвратимо приближались. Самый огромный, вожак стада, горой наплывал на фалангу. Разогнавшись, затрубил и кинулся на шеренгу гоплитов. Македонцы расступились, освобождая проход для метателей дротиков и пращников. Те закружили перед зверем мухами, осыпая его роем камней и копий. С задних рядов фаланги по остальным гигантам ударили лучники. Раздался свист, и стрелы выкосили возниц-индусов, попутно калеча глаза животных. Над полем разнесся рев боли, великаны взметнулись на задние лапы, скидывая будки с погонщиками и превращая их в пыль. Огромные бивни подбрасывали не успевших отскочить стрелков, многопудовые столбы с хрустом ровняли с землей тела – и солдаты дрогнули. Ни стальной Кратер, ни отважный Антигон, ни удачливый Птоломей, сын Лага, – никто не мог прекратить отступление. И лишь многолетняя выучка, дисциплина и семнадцать тысяч миль побед позволили отходить организованно. Напрасно с пеной у рта Кратер орал:
– Стоять! Держать строй!!!
Звери хоботами хватали людей, подкидывали, рвали на части. Спастись, спрятаться от разъяренных исполинов! Еще миг – и все в панике, бросив оружие, побегут. Тогда – конец. Зачем все это было нужно, зачем было приходить сюда, на край земли, победив полмира, усыпать путь трупами сынов Македонии… и проиграть! Когда до цели, грез юности – один шаг! В центр боя ворвался всадник, подскочил к слону и ударом меча отсек хобот. По рядам воинов пронеслось:
– Александр!
И те, кто был спиной к врагу, обернулись. Два воинства замерли. Буцефал, верный друг с юности, взлетел перед слоном и принял удар копья махараджи, спасая хозяина. Второе копье, пробив латы, сшибло всадника. Конь и человек рухнули.
– Царь ранен! Спасайте царя-я-я, – рычал Кратер, вырубая просеки среди леса индусов. Войско, сатанея от стыда за бегство, рвало, сминало, крошило в кашу, продираясь к вождю. Его уносили с поля, а ветераны, страшно хрипя, шли дальше, мстя за минутную дрожь. Кратер мечом снес голову индусу. Селевк, увернувшись от стрелы, рубанул по коню. Лисимах, раненный копьем, достал дротиком погонщика. Антигон обломком щита рассек горло махарадже, упавшему со слона. Птоломея сбили с ног, и охранник раджи вогнал клинок ему в плечо, пригвоздив к земле. Птоломей, зверея от боли, отсек ему ногу и, вскочив, вогнал меч в грудь орущему варвару.
Фаланга по колено в крови наступала под крики умирающих. Слоны метались, топча македонцев и своих. И новый накат фаланги. Сотни копий кололи животных в хоботы, глаза, животы. Новые тучи стрел, камней, дротиков. И слоны, обезумев от боли, лишенные погонщиков, дрогнули, развернулись и побежали. Побежали на свою же набирающую разгон конницу. Две лавы схлестнулись, слоны вспороли конскую массу, оставив борозды и погасив разбег удара. И горе было жалким, потерявшим порядок остаткам кавалерии, доскакавшей до фаланги. Опрокинула, растерла, не заметила. Как нож в масло, македонское бревно вошло в армию Пора и, увязнув, начало ее вырезать.
В вечность
Бог умирал. По взмаху его руки сметались царства, сносились горы – и эта рука не могла ничего, плетью свисая с ложа. Хрип вырвался из его руки – мир замер. И сквозь сон Бог слышал, как соратники шептались, срываясь на крик, – кому достанется царство. За окном войско раскачивало Вавилон, цепенея от ужаса: что будет, если он… не проснется?! Вакханалия пьяных оргий и поножовщины помогала забыться, но с утра возвращался страх. Тела пехотинцев находили в канавах, жители боялись выйти на улицу – армия таяла в раздорах. То там, то здесь рубились насмерть солдаты из-за красивой персиянки, неосторожно брошенного слова. Командиры стояли, оглушенные, готовые схватиться за мечи, разрезая, как пирог, империю.
Главный лекарь повесился, предпочтя спасительную веревку хрусту костей под крики толпы. К остальным трясущимся врачевателям приставили стражу, не спускавшую глаз. Персидские сатрапы и индийские лживые раджи, признающие силу и ничего более, готовы к восстанию и… Кто? Кто отведет их домой? Кто пригнет к македонскому копыту варваров, осмелившихся роптать? Кто одним словом соберет в стальной кулак распоясавшуюся, перепившуюся фалангу и поведет ее к новым победам, женщинам, золоту?! Даже враги и завистники приносили обильные жертвы в храмах – он должен жить. Иначе начнется такое – самые смелые боялись подумать и передергивали плечами.
И лишь Александр знал: не болезнь и не чаша с ядом – олимпийцы зовут к себе внука Ахилла, требуя расплатиться за взятую на себя ношу. Он понял: пора. Не будет похода на римлян и Карфаген. Не дойти его славному войску до края Вселенной. Плата – короткая яркая жизнь, полная славы, почета, триумфа. Боги исполнили договор – он стал царем царей, пора ему присоединиться к ним и с Олимпа наблюдать войну. Сорокалетнюю войну брата против брата. Все было напрасно. И с грустью Бог видел, как рвала сама себя закаленная армия, становясь песком в степи, орошая бесценной греческой кровью бескрайние просторы Азии. Конница на фалангу, Селевк на Антигона, Кассандр на Лисимаха. Запятнана честь македонского оружия – за пригоршню золота предан и казнен благородный Эвмен, забита камнями кровожадная мать, сгинули от рук наемных палачей жена и сын. Фаланга загрызла себя в бешенстве междоусобицы. Растаскана империя, равной которой не было. Его родная, с детства нелюбимая хмурая Македония растоптана и смята, обесчещенной девкой лежит перед захватчиками. Кости непобедимой армии высохли на полях сражений.
Все это увидел Александр, корчась в конвульсиях. Началась агония. Ветераны, бесстрашные, изуродованные в битвах ветераны обступили его и умоляли:
– Кому, кому ты оставляешь все…
И Бог, верный себе, одним словом бросил мир в хаос:
– Сильнейшему…
Германцы
Глава первая. Битва с германцами
Империя наступала. Римский орел жадно простер свои хищные крылья над миром. Держава раздувалась, беременея новыми замыслами и рожая новые походы. Она расползалась все дальше и дальше, куда хватало взглядов, не думая, сможет ли проглотить, а проглотив, переварить новые обширные территории. Рим много ел; и для этого половине мира приходилось много работать и гнать бесчисленные обозы по запыленным бескрайним дорогам. Тысячи тысяч телег с провиантом, рабами, мрамором, сукном… да много с чем – все было нужно ленивому обжоре Риму. И неужели мало? Да, мало. Римский волк, разогнавшись за добычей, уже не хотел, да и не мог остановиться. Сметя Карфаген, приручив Египет, Испанию, часть Африки, Галлию, Фракию, все италийские племена, и греческие, и еще многие; подавляя бесконечные беспощадно-кровавые восстания непокорных народов, он вплотную придвинулся к северным окраинам Европы. Был один сосед, войны с которым Рим избегал сотню лет, но сейчас оставлять на своих границах столь дикие и буйные племена было уже нельзя.
Ту битву нельзя было выиграть, как и почти все битвы с вышколенным, железным строем римлян. Германцы дрались отчаянно. Волосатые, с диким блеском глаз, с детской радостью смерти в бою; любой из них стоил пары-тройки римлян в давящей мясорубке. Не было бойцов, так же презирающих боль, холод, смерть. И тогда они бились достойно, и тогда даже женщины плевали в лицо римлянам, получая меч в живот.
Стояло пасмурное, промозглое утро, когда римская стальная змея, охватывая лес, растекалась по оврагам, пригоркам, залескам. Вождь германцев, гигант с руками-бревнами, сжимая громадную палицу, заорал. Приподняв щит, он издал особый звук – баррит; этот слоновий крик еще пару сотен лет будет наводить ужас на старушку Европу. Лес ответил сотнями… нет, тысячами таких же звуков. У римлян, шедших впереди, противно засвербело внутри. Слишком знаком им надрывный трубный рык, от которого цепенели неопытные воины, а опытные поеживались: «Проклятые варвары». Разносился этот жуткий стон, и горе было племени, слышавшему его. Сотни косматых чудовищ вылетали из леса и крошили мечами, палицами, топорами. Каждое из них, брызгая пеной, бесноватое, с жадностью кидалось в толпу чужаков (как будто боялось, что враги кончатся и ему не хватит). Под этот крик соседи-галлы, кичившиеся своей смелостью, мышами забивались в норы и боялись пискнуть, пока те, прожорливые и ненасытные, забирали все и не спеша угоняли повозки с награбленным добром. Вождь заорал еще, и с лесистого склона, набирая разгон, в звериных шкурах понеслись разъяренные варвары. Он во главе кабаньей морды, взвинчивая скорость, отбросил щит. Крылья кабана раскрывались – по флангам, выравниваясь с вождем, летели со страшными длинными копьями-фрамами, в медвежьих и волчьих масках поверх голов самые отборные, бешеные дружинники и родичи предводителя. Кровожадный трубящий клин неотвратимо приближался. Большинство римских новобранцев обмякли при виде мохнатого стотонного катка, который вот-вот нахлынет, сомнет, раздавит. И только спокойствие ветеранов, не раз спасавшее римского орла, да цепкий, всевидящий взгляд центуриона победили слабость внизу живота и дрожавшие мелкой рябью колени.
