Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство
Вскоре Джону Голсуорси III удалось сдать экзамены на стряпчего, и он получил право заниматься адвокатской практикой. Он помнил, какой обед он устроил в честь этого события – он начался с целого бочонка устриц. А был он тогда худой, как щепка, и, правда сказать, так никогда и не потолстел. Постепенно он вошел в правление многих компаний, которые были основаны членами его обширного семейства. Год шел за годом в интенсивной напряженной работе, в которой он полагался только на свои силы. Природное здравомыслие и умеренность ограждали его от финансовых взлетов и падений, так характерных для большинства молодых людей. В силу известного закона притяжения деньги шли к деньгам, и с каждым годом он становился все богаче. Но ему некому было оставить свой капитал, и у него не было никакой цели, ради которой ему стоило бы продолжать наживать деньги, что было и его религией, и образом жизни. К тому же в нем всегда были сильны чувства семейственности и чадолюбия, и к его зрелому возрасту они снова проявились и воплотились в этом его чувстве к очаровательной дочери «мирового судьи». Да, она была красивой девушкой и на двадцать лет моложе его, и она согласилась на его предложение. Но любила ли она его? Сейчас, по прошествии всего пяти лет со дня свадьбы, он не мог с полной уверенностью ответить на этот вопрос. К тому же она была дочерью «мирового судьи», как известно исполнявшего не только судебную, но и административную власть. И назначались они, эти судьи, не кем-нибудь, а самим канцлером королевства по представлениям лорда-наместника графства из числа наиболее крупных землевладельцев. А его положение, положение стряпчего, не имело социального веса. Он должен был бы быть для их семейства не больше, чем «предметом холодной учтивости». И все-таки она вышла за него замуж. Им нужна была его деловая хватка, его способности. Ее семья не ошиблась в нем, его дела идут все лучше. Вот если бы только вторая жена судьи Бартлета не передала дочери свой снобизм и мелочность. И Блэнч никогда не забывала, что он более низкого социального происхождения.
Сильный раскат грома прервал его размышления. Как жутко завывает ветер в каминной трубе! Сквозь этот шум еле слышно тиканье старинных часов, стоящих в углу и несколько великоватых для этой комнаты. Он купил их еще до женитьбы и ни за что не хотел расставаться с ними. Яркая вспышка молний осветила комнату. Вспыхнула золоченая бронза на циферблате часов, и как бы ожили две птички, изображенные на японской лакированной шкатулке, в которой он держал сигары. И в это мгновение он услышал пронзительный крик, заглушенный мощными раскатами грома. Он был уверен, что это уже не голос его жены. Он встал, открыл дверь и начал прислушиваться. Вдруг до него донеслись шаги быстро спускавшейся по лестнице горничной. Не остановившись и еще не вполне спустившись, она в волнении заговорила:
– Доктор вас просит, сэр.
Джон, не дослушав ее, стал быстро подниматься по лестнице и на верхнем пролете увидел доктора, спокойно вытиравшего руки.
– Ну как, все в порядке? – спросил Джон.
– Да, поздравляю вас с рождением сына. Оба они чувствуют себя хорошо. Но сейчас вам лучше не входить к ним. Я пробуду еще здесь до утра.
– Я пришлю вам обед наверх, – сказал Джон и медленно пошел вниз.
Сын, думал он, у него родился сын, который будет его наследником и продолжателем его дела. Теперь его жизнь приобретала новый смысл, и он преисполнился гордости, и это новое чувство постепенно заполняло его, и он был уверен, что сын его не подведет.
Джон вернулся в свой кабинет, достал письменные принадлежности и написал сообщение для «Таймс»:
«В полночь 14 августа в Паркфилд, близ Кингстон-Хилла… у жены Джона Голсуорси, эсквайра, родился сын».
А гроза все продолжалась. Порывы ветра гнули и раскачивали деревья в саду и бросали струи дождя в окна. «Какое ненастье, – подумал Джон, – и мой сын родился в такую непогоду. Не предвещает ли это ему в жизни мятежный путь, борение страстей и какой он будет иметь характер?». Богатый жизненный опыт подсказывал ему, что даже при очень спокойной и размеренной внешней жизни внутренняя, духовная жизнь человека может быть очень сложной, страсти могут терзать его сердце и драматические коллизии преследовать с самого рождения и до конца дней. Будет ли Джон счастлив? Он не сомневался, какое имя даст своему старшему сыну. Конечно, то же имя, что и у него самого, по давней семейной традиции. Его сын будет Джон Голсуорси IV. И он, в свою очередь, еще более приумножит богатства семьи.
С очередным раскатом грома Джоном овладело беспокойство: как бы эти страшные удары не испугали его малютку дочь, о которой он совсем забыл из-за этой суматохи сегодня. Взяв свечу, он по темной лестнице поднялся к ней в спальню. Дверь и не скрипнула: по его приказу петли всегда смазывались, а он всегда носил мягкие башмаки на пробковой подошве и ступал в них бесшумно, как кошка. На цыпочках, очень осторожно он подкрался к ее кроватке. Лилиан, он обычно звал ее Лили, спала. Джон застыл неподвижно подле нее и в полумраке комнаты любовался ее безмятежным, таким любимым им лицом. Для ее счастья он готов на все. И в ней тоже течет частица его крови, и с ней также связана его будущая жизнь. Да и какая будущая жизнь может быть у человека, как не в его детях. Он вспомнил, что у нее скоро будет день рождения. Да, остались какие-то две недели до 1 сентября. В этот день три года назад в 1864 г. она родилась. Вскоре после ее рождения они переехали сюда в Паркфилд. Ранее он с женой жил в Кенсингтоне, довольно зеленом и аристократическом районе Вест-Энда. Но для здоровья детей необходимы чистый воздух, парное молоко, собственные фрукты и овощи, считал он. Поэтому он и построил здесь (в одиннадцати милях от центра Лондона) вблизи Кингстон-Хилла виллу – двухэтажное здание с большими окнами с люнетами, казавшееся миниатюрным дворцом. Да, пожалуй, оно действительно было слишком миниатюрным, семья-то росла. И вот уже он покупает большой участок земли у деревни Мэдлен и называет его Кум. На нем он задумал построить дом в собственном стиле. Он будет похож на так понравившееся ему здание конечной станции Лондонско-Мидлендского района Сент-Панкрас Стейшн. Этот из красного кирпича образчик смешения викторианского и готического стилей уже начал строиться. И первый камень в его фундамент уже заложила не кто-нибудь, а Лилиан с помощью серебряного детского мастерка, который он купил специально для этого случая.
Джон еще немного постоял над спящей дочерью, прислушиваясь к ее ровному дыханию и всматриваясь в пухленькое личико, затем бесшумно повернулся и вышел. Кажется, и гроза стала стихать. Молнии вспыхивали не так часто, и после вспышки приходилось долго ожидать приходящие уже издалека глухие раскаты грома.
Он прошел в свою спальню. Налил в таз воды, умылся, разделся и лег в постель. Было уже очень поздно, и он быстро заснул.
Глава 2
Маленький Джон – «Джонни», как все его звали в семье, – помнил себя с четырех лет. Может быть, эти воспоминания и не отличались особой последовательностью и частично перемешались с тем, что позже ему рассказывали старшие, но отдельные наиболее яркие картины без труда вставали перед его мысленным взором. И, пожалуй, первым запомнившимся ему событием в жизни было известие о рождении его младшей сестры. Даже не самого известия о рождении – он тогда плохо понимал смысл этого слова, – а о том, что у него появилась сестра, крошечная девочка, и после завтрака они пойдут ее смотреть. У него уже были старшая сестра Лили и младший брат Хьюберт, но они как бы всегда существовали рядом с ним, как и родители, как няня. В сумрачное октябрьское утро он так разволновался, что у него совсем пропал аппетит, и он никак не мог съесть за завтраком яйцо всмятку. Оно так и осталось стоять со срезанной сверху скорлупой в хрустальной, оправленной серебром пашотнице. Его даже начало подташнивать. Не терпелось узнать, какая она, новая подруга для игр? Наконец дети кончили завтракать, и няня повела их смотреть сестру. Когда с братом и сестрой он вошел в комнату, он вначале увидел только маму.
– Идите смотреть свою сестренку, – проговорила она.
– Но где же она? – невольно вырвалось у Джонни.
– А здесь, в этой кроватке, – улыбаясь, ответила мама, подводя детей ближе, – спит ваша сестричка Мэб.
Но то, что увидел Джонни, никак не соответствовало его представлениям о сестре – девочке, с которой можно играть, как с Лили. В кроватке лежал кукленок, но живой, крошечное личико морщинилось во сне. «С такой не поиграешь», – подумал Джонни. Он был явно разочарован.
Дети еще постояли какое-то время тихо, боясь разбудить свою маленькую сестру. Мать, видимо, почувствовала их некоторое недоумение, и это позабавило ее. Она крепко поцеловала каждого из них, теперь уже старших своих детей, хотя Хьюберту было всего два с половиной года, и мягко выпроводила их из комнаты к няне.
