Дмитрий Дмитриев - Золотой век
«Уж не умер ли банкир?» — подумал молодой офицер.
Увидя Серебрякова, сын банкира перестал плакать и подошел к нему.
— Что это значит, уж не умер ли господин банкир? — спросил Серебряков у молодого человека.
— Ах, господин офицер, лучше бы было, если бы умер мой отец…
— Что вы говорите? — удивился Серебряков.
— Совершенную правду говорю, господин офицер…
— Я… я вас не понимаю… вы… вы желаете смерти своему отцу?
— Да, господин офицер… я, мама, сестра, да и все мы желали лучше бы видеть отца умершим… не дожить бы ему до этой страшной минуты…
— До какой минуты? Что вы говорите? Объясните мне, ради Бога! — воскликнул Серебряков. Он был несколько знаком с самим Сутерландом, а в особенности с его сыном.
— Моего бедного отца, по приказанию государыни, скоро превратят в чучело, — захлебываясь слезами, ответил ему сын банкира.
Серебряков ничего не сказал на это, только с удивлением и жалостью посмотрел на молодого человека и подумал:
«Бедняга, он с ума сошел».
В этот же день утром петербургский обер-полицеймейстер бригадир Рылеев был с докладом у императрицы Екатерины Алексеевны.
И, окончив свое дело, хотел было откланяться, но государыня его остановила такими словами:
— Послушай, господин бригадир, у тебя при полиции есть, кажется, такой человек, который умеет искусно делать чучела из зверей и птиц?..
— Так точно, ваше величество, есть.
— Прикажи, пожалуйста, ему набить чучело из Сутерланда и отошли его от моего имени в кунсткамеру; пусть там поберегут это чучело как редкость… Слышишь?
— Слушаю… ваше… ваше величество, будет исполнено, — задыхаясь от волнения и удивления, ответил государыне обер-полицеймейстер.
— Можешь идти, господин бригадир.
Но Рылеев не уходил, а дрожащим голосом спросил:
— Смею спросить, ваше величество… вы изволили приказать из Сутерланда сделать чучело?
— Ну да, да!.. Ступай исполни сегодня же!
— Слушаю, ваше величество.
Обер-полицеймейстер Рылеев, отличавшийся необыкновенною исполнительностью и вместе с тем ограниченным умом, захватив с собою нескольких солдат и полицейских, отправился в дом банкира Сутерланда и, пройдя прямо к нему в кабинет, смущенным голосом проговорил:
— Я… я должен вам сообщить, господин Сутерланд, ужасную новость…
— Какую, господин бригадир?
— Я… я не знаю, как вам и сказать, господин банкир… на меня, пожалуйста, вы не претендуйте, я только исполнитель… мне приказывают, я исполняю…
— Да скажите, в чем дело, господин бригадир?
— А дело в том, что я, господин Сутерланд, из вас должен сделать чучело, по приказанию ее императорского величества.
— Что? Что вы говорите! Да вы, господин бригадир, видно, с ума сошли! — с удивлением и ужасом, посмотрев на Рылеева, воскликнул банкир.
— Я так вас господин Сутерланд люблю и уважаю, что желал бы лучше сойти с ума, чем сообщать вам решение государыни, сделать их вас чучело и отправить в кунсткамеру, — слезливым голосом проговорил обер-полицеймейстер.
— И вы, господин бригадир, говорите это серьезно? — побледнев спросил банкир.
— Совершенно серьезно, и я должен приступить к исполнению приказаний ее величества не мешкая.
— Мой Бог! Что же это? Чем прогневал я императрицу?
— Такая ужасная смерть, — с отчаянием воскликнул бедняга банкир.
Он упросил Рылеева отсрочить ненадолго исполнение приказаний государыни, написал письмо к императрице, в котором просил себе милосердия.
Это письмо взялся отвезти Серебряков к генералу-губернатору графу Брюсу и упросить его передать государыне.
— Я бы свез графу письмо и сам, но я не должен отлучаться, не выполнив приказаний ее величества, — проговорил исполнительный начальник полиции.
Офицер Серебряков понял, что здесь вышло какое-то недоразумение, да и нетрудно было догадаться, что императрица никогда не решится на такой бесчеловечный поступок.
Вскоре все объяснилось.
Граф Брюс, выслушав рассказ Серебрякова, подумал, что Рылеев сошел с ума, и с письмом банкира Сутерланда поехал во дворец.
Государыня пришла в ужас, выслушав рассказ Брюса о том, как Рылеев хочет из банкира сделать чучело и отправить в кунсткамеру.
— Боже мой, граф, какие ужасы вы мне рассказываете! Ведь этот сумасшедший Рылеев перепутал: у меня была маленькая собачка, ее назвала я Сутерландом, потому что мне подарил ее банкир. Собачка вчера околела, и я приказала Рылееву сделать из нее чучело и отправить в кунсткамеру. Поезжайте, пожалуйста, граф, успокойте, утешьте банкира. А сумасшедшему Рылееву дайте строгий выговор, чтобы он был осмотрительнее и внимательнее к моим приказаниям, — проговорила государыня. — Иначе нам с Рылеевым придется расстаться, — добавила она, отпуская графа Брюса.
И скоро печаль и скорбь в доме банкира Сутерланда сменились радостью и весельем.
Банкир рассыпался в благодарностях перед гвардейским офицером Серебряковым и без процентов, и без расписки, а на честное слово ссудил ему порядочную сумму денег на поездку в Москву.
На другой же день после происшествия с Сутерландом, которое сделалось в Питере притчею во языцех, он уехал в Москву.
III
— Не спорь, молодой человек, не спорь!
— Я и не спорю, ваше сиятельство, а только говорю.
— Что говоришь, что? Порицаешь прошлое и восхваляешь настоящее… Былое ставишь ни во что?.. Мы, старики, перед вами, молодежью, нуль, ничто! — не проговорил, а как-то запальчиво крикнул старый князь Платон Алексеевич Полянский, обращаясь к своему гостю, молодому гвардейскому офицеру Сергею Дмитриевичу Серебрякову.
Резкий тон князя Полянского нисколько не смутил молодого офицера, он привык к этим вспышкам и спокойно ответил:
— У меня и в мыслях, ваше сиятельство, не было того, про что вы говорить изволите.
— Мы устарели… Теперь мы не нужны… Молодежь нужна: выскочки, шаркунчики… А нас долой с дороги! И былая верная наша служба ни во что, и род наш славный тоже ни во что!.. Теперь из певчих — в первые министры, из пастухов — в полные генералы, в графы… Пастух, ваше сиятельство… особа! — проговорив эти слова, князь Полянский засмеялся желчным, злобным смехом.
— Что же, такова, видно, их фортуна.
— Полно, господин офицер, какая тут фортуна… По-твоему фортуна в люди выводит?
— А то кто же?
— Как будто не знаешь, не ведаешь?
— И то не знаю, ваше сиятельство.
— Ну, ну, оставим про то говорить. Не наш воз, не нам его и везти… Скажи мне лучше, надолго ли ты в Москву прибыл? — уже совершенно спокойным голосом спросил князь Полянский у своего гостя.
— Это зависит от того, ваше сиятельство, как я устрою свои дела.
— Ты приехал хлопотать о вводе тебя в наследство после твоего дяди, так?
— Тут хлопот не много… У меня есть другое дело, ваше сиятельство.
— Другое? Какое же?
— До времени о том не могу сказать…
— Стало быть, тайна… Или, сказать по-новому, по-теперешнему, секрет?
— До времени — секрет.
— И мне сказать нельзя?
— Нельзя ваше сиятельство, только теперь, а через несколько дней вы узнаете.
— Потерпим, господин офицер… Ну, расскажи, пожалуйста, что нового у вас, в Питере? Ведь я больше пяти лет с тобою не видался; скажи, что императрица Екатерина Алексеевна? Ведь, кажется, ты был свидетелем совершившегося переворота? — спросил князь Полянский у офицера Серебрякова.
— Я даже в том принимал некоторое участие, ваше сиятельство, — не без гордости ответил молодой гвардеец.
— Вот как, с чем тебя, господин офицер, и поздравляю, я этого не знал. Расскажи, любопытно послушать.
— Ах, ваше сиятельство, я никогда не забуду ту ночь, в которую случился переворот; в то время я был только еще портупей-юнкер. Почти вся гвардия собрана была на площади против Зимнего дворца, а конная гвардия стояла против дома графа Брюса, фронтом ко дворцу. Тишина могильная. Мы знали, зачем нас собрали, и в безмолвии ожидали появления среди нас императрицы; все взоры устремлены были на двери дворца; вот оне отворились, по лестнице быстро спускалась императрица, за ней братья — богатыри Орловы, Неплюев, Панин, граф Шереметев и другие вельможи. К крыльцу подают оседланную лошадь. На государыне, поверх ее платья, надет был мундир Преображенского полка. Как величественно-прекрасна была императрица в этом мундире, на коне, с обнаженною шпагою в руках! — с увлечением громко проговорил Сергей Серебряков, прерывая свой рассказ.
— Не увлекайтесь и не отставайте от нити своего рассказа, — наставительным тоном добавил князь.
— Ах, ваше сиятельство, если бы вы были свидетелем того, что видел я.
— Что же бы было? Я благодарю судьбу, что меня в то время не было в Питере. — Однако, господин офицер, продолжайте свой рассказ.
