Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
– По-прежнему твердит, что Германия всегда была лучшим другом России. Просил передать: «Пусть император Николай согласится отменить свои военные мероприятия, и спокойствие мира будет спасено». Испрашивает аудиенцию у Вашего Величества.
– Пригласите его в Петергоф.
– На какое время?
– Не заставляйте ждать. Пусть прибудет немедля. Укажем Германии на значение средств к примирению, которые ваше, Сергей Дмитриевич, предложение, дополненное сэром Эдуардом Греем, еще предоставляет для почетного улаживания конфликта.
Эта встреча состоялась. Николай принял Пурталеса[4] приветливо. Но стороны не пришли к согласию. На том и распрощались.
А уже в одиннадцать часов вечера германский посол объявился в Министерстве иностранных дел. Сазонов незамедлительно принял его и был огорошен, услышав сразу после приветствия:
– Если в течение двенадцати часов Россия не прервет своих мобилизационных мер как на германской, так и на австро-венгерской границе, вся германская армия будет мобилизована.
Посмотрев на часы, которые показывали двадцать пять минут двенадцатого, посол добавил:
– Срок окончится завтра в полдень.
Не дав Сазонову сделать какое-либо замечание, он вдруг с жаром заговорил дрожащим от нетерпения голосом:
– Согласитесь на демобилизацию! Согласитесь демобилизоваться!
Сохраняя спокойствие, хоть и был крайне изумлен, министр ответил:
– Я могу только подтвердить вам то, что сказал его величество император. Пока будут продолжаться переговоры с Австрией, пока останется хоть один шанс на предотвращение войны, мы не будем нападать. Но нам технически невозможно демобилизоваться, не расстраивая всей нашей военной организации. Это соображение, законность которого не может оспаривать даже ваш штаб.
Отчаянно жестикулируя, немецкий посланник ушел ни с чем.
На следующий день он не появился в Министерстве ни в двенадцать, ни в час, ни в два… Сазонов терпеливо ждал, понимая, что встреча все равно состоится. Лишь в пять часов вечера ему доложили о звонке Пурталеса в канцелярию, в котором тот сообщил, что ему необходимо безотлагательно увидеться с министром…
«Вот и все!» – с обреченностью подумал Сазонов.
Не было никаких сомнений – Пурталес приедет объявлять войну. Иллюзий на этот счет министр не питал. История сделает очередной крутой поворот. Кровавый поворот к безумной бойне. Осталось лишь терпеливо дождаться германского посла.
Спустя два часа граф Фридрих фон Пурталес вошел, заметно волнуясь. Невысокий, щуплый старик с ухоженной, собранной в клин седой бородой и коротко стриженными волосами. Он заметно сдал за эти дни. Казался много старше своих лет. Словно высох еще больше, хоть и старался держаться с достоинством. Красный, с распухшими глазами, он задыхающимся от волнения голосом начал:
– Господин министр, от имени германского правительства я уполномочен испросить, согласна ли Россия дать благоприятный ответ на нашу ноту от 31 июля сего года?
Нота. Даже смешно. По сути, это самый настоящий ультиматум.
Выдержав паузу, Сазонов ровно проговорил:
– Нет, господин посол. Но, хотя объявленная общая мобилизация и не может быть отменена, Россия не отказывается продолжать переговоры с целью изыскания мирного выхода из создавшегося положения.
Граф потупился. Его волнение достигло апогея. Вынув подрагивающей рукой из кармана сюртука сложенную бумагу, он еще раз подчеркнул:
– Надеюсь, вы понимаете, насколько тяжкими будут последствия, к которым может привести отказ России согласиться на требование Германии об отмене мобилизации?
– Вполне, господин граф. Но наш ответ вы уже получили, – твердо и спокойно заявил Сазонов.
Было видно, что посол глубоко расстроен. Задыхаясь, он с трудом выговорил:
– В таком случае немецкое правительство поручило мне вручить вам данный документ. – С этими словами Пурталес дрожащими руками протянул бумагу, добавив: – Его величество император, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя находящимся в состоянии войны с Россией.
Сазонов понял – старик пытается оправдать хотя бы себя. К чести графа надо заметить, что этот немец не был фанатичным милитаристом и сторонником непременного развязывания войны, в отличие от своего императора, кайзера Вильгельма. Но щадить его Сазонов не собирался.
Еще не читая ноту, он обронил:
– Вы проводите здесь преступную политику. Проклятие народов падет на вас.
Развернув лист, министр начал громким голосом декламировать объявление войны. И вдруг с изумлением увидел, что текст имеет два варианта прочтения. Второй указан в скобках. Например, после слов «Россия, отказавшись воздать должное…» написано: «(не считая нужным ответить…)» И дальше, после слов «Россия, обнаружив этим отказом…» стоит: «(этим положением…)» Вероятно, в таком виде документ пришел из Берлина, когда немцы еще не знали, как поведут себя русские. То ли по недосмотру, то ли по ошибке переписчика оба варианта оказались вставлены в официальный текст. А это значило: какие бы действия ни предприняла Россия, помимо предательства Сербии, войны все равно не избежать. Армии приведены в готовность. Оружие заряжено и нацелено. Осталось лишь дать команду «пли!».
Пораженный Пурталес молча стоял с несчастным видом, даже не пытаясь что-то пояснить. Закончив чтение, Сазонов поднял глаза, внимательно посмотрел на графа. Покачав головой, повторил:
– Вы совершаете преступное дело!
– Мы защищаем нашу честь! – осипшим голосом возразил посол.
– Ваша честь не была задета. Вы могли одним словом предотвратить войну. Вы этого не захотели. Во всем, что я пытался сделать с целью спасти мир, я не встретил с вашей стороны ни малейшего содействия. Но существует божественная справедливость!
Вид у графа стал совсем уж потерянный.
– Это правда… – ответил глухо Пурталес и бездумно зашарил по кабинету рассеянным взглядом. – Существует божественное правосудие… Божественное правосудие!
Бросив еще несколько непонятных фраз, весь дрожа, он приблизился к окну справа от входной двери. Оперся на подоконник. Постоял так, глядя на Зимний дворец. И вдруг разрыдался, будто дитя.
Плачущий старик. Какое жалкое зрелище.
Вздохнув, Сазонов подошел к послу. Пытаясь привести в чувства, слегка похлопал его по спине.
– Вот результат моего пребывания здесь! – обреченно бросил Пурталес, резко повернулся и внезапно кинулся к двери, которую с трудом отворил непослушными руками. На выходе пробормотал: – Прощайте, гер Сазонофф! Прощайте!..
В приемной он столкнулся с французским послом по фамилии Палеолог, больше напоминающей название какой-нибудь ученой специальности. Миновав его, поспешил поскорее покинуть министерство. Ну да, ему ведь еще собираться в дорогу. Все посольство вывозить…
Сазонов поманил удивленно поднявшего бровь Палеолога. День пока не кончился. Предстояло много чего сделать. На сегодня посол Англии Бьюкенен[5] испросил аудиенцию у императора, желая передать ему лично в руки телеграмму своего монарха. В ней, насколько знал Сазонов, король Георг призывал Николая к миролюбию и умолял не оставлять попыток избежать всеевропейской бойни. Правда, с момента передачи Пурталесом ноты об объявлении войны эта просьба запоздала. Впрочем, император, как бы там ни было, примет Бьюкенена сегодня вечером, в одиннадцать.
* * *С отъездом посыльного в усадьбе Буторовых начало твориться нечто невообразимое. Все бегали, суетились, кричали. Во дворе кудахтали куры, шарахаясь от метавшихся людей, лаяли собаки, даже кони в стойлах беспокойно ржали. В доме все вверх дном. Маменька с помощью девок и мужиков развила бурную деятельность – по большей части бестолковую. Николай никогда бы не подумал, что в усадьбе живет столько разного люда. Впрочем, это могло и показаться. Немудрено, если постоянно кто-то мельтешит перед глазами. Поймешь ли, один и тот же человек раз десять пробежал мимо тебя или все время разные?
Стараясь не обращать внимания на устроенный маменькой большой переполох, Буторов подозвал Прохора:
– Вели конюху запрячь коляску.
– Загулял конюх-то, барин, – виновато вздохнул старик. – Ишо позавчерась на свадьбу к племяшке отпросился. Да запил, видать…
– Тогда сам запрягай. Мне на станцию к первому поезду поспеть надобно.
– Один момент, барин. Счас все будет, барин, – затараторил Прохор, пятясь к выходу.
Николай уже собирался прикрикнуть, чтобы подогнать нерасторопного старика, но тот вдруг выскочил на улицу. В окно было видно, как управляющий опрометью кинулся через двор в сторону конюшни.
Даже стыдно стало за свое желание наорать. Прохор всегда старался угодить и Николаю, и матушке, и отцу, когда тот был еще жив. Не перечил, не привередничал. Да все, кто прислуживал в доме, вели себя, в общем-то, так же, изо всех сил выказывая усердие. Почему Буторов и не любил подолгу задерживаться у родителей. Претила ему эта рабская, отдающая затхлостью веков атмосфера. Казалось бы, давным-давно Александр-освободитель отменил крепостное право. Чего крестьянам пресмыкаться? Но холоп, живший так веками, еще долго будет спину гнуть. Одного закона мало. Требуется сломать психологию раба, его собачью привычку служить господину…
