Элизабет Фримантл - Гамбит Королевы
В комнату вошел Хьюик. Последнюю неделю он являлся каждый день. Интересно, зачем король приставил к нему, бывшему мятежнику, своего личного врача? Катерина считала: это знак того, что король действительно простил его. Но Латимер с ней не был согласен. Он хорошо знал короля и подозревал, что за его жестом кроется нечто большее, но что именно, он не понимал. Доктор подошел к кровати; он виделся больному черным силуэтом. Перед уходом Мег еще раз поцеловала отца. Хьюик откинул одеяло и дождался, пока схлынет волна едкого смрада. Склонившись над ним, он ощупал опухоль своими легкими, как бабочки, пальцами. Латимер ненавидит руки доктора в вечных лайковых перчатках. Хьюик никогда их не снимал; они очень мягкие, тонкие и по цвету почти такие же, как человеческая кожа. Поверх перчатки на палец надето кольцо с гранатом размером с человеческий глаз. Латимер терпеть не мог перчаток; из-за них доктор казался ему обманщиком. Он только притворялся, будто ощупывает его руками… Хьюик неприятен Латимеру еще и потому, что рядом с ним он чувствует себя грязным.
Его донимали острые приступы боли. Он дышал часто и неглубоко. Хьюик взял склянку с какой-то жидкостью, наверное с его мочой; понюхал ее и поднес к свету. Они с Катериной стали о чем-то тихо беседовать. Рядом с молодым врачом она разрумянилась. Хорошо, что Хьюик хрупок и женоподобен; Латимер считал, что он не представляет угрозы для Катерины, и все же ненавидел его. Доктор молод, впереди у него большое будущее… и он никогда не снимает перчаток. Должно быть, он очень умен, раз в таком молодом возрасте стал придворным врачом. Будущее Хьюика рисуется в радужных тонах, в то время как жизнь самого Латимера заканчивалась. Латимер погрузился в дремоту; засыпая, он слышал приглушенные голоса жены и доктора.
– Я дала ему новое болеутоляющее средство, – сказала Катерина. – Тинктуру из коры ивы серебристой и пустырника.
– У вас настоящий талант врача, – похвалил ее Хьюик. – Я бы не догадался соединить эти средства.
– Я интересуюсь лекарственными травами. Даже завела небольшой аптекарский огород… – Катерина ненадолго умолкла и продолжила: – Мне нравится наблюдать, как все растет. И еще у меня есть книга Бэнкса.
– «Лекарственные травы» Бэнкса я считаю лучшим пособием, хотя многие ученые относятся к ней свысока.
– Наверное, считают ее женской книгой.
– Так и есть, – кивает Хьюик. – Потому-то она мне так нравится. По моему мнению, женщины лучше разбираются в целительстве, чем все ученые в Оксфорде и Кембридже, вместе взятые. Правда, я предпочитаю лишний раз не высказывать свое мнение…
Мысли в голове у Латимера путались; он ловил лишь обрывки фраз. Снова вернулась острая боль; она словно раздирала его пополам. До его слуха долетел чей-то пронзительный крик; не сразу он понял, что кричит он сам. Он виновен и должен умереть… Через какое-то время боль притупилась. Хьюик уже ушел; Латимер понимал, что ненадолго заснул. Долго ли он спал? И вдруг его охватила тревога. Он должен попросить ее о последней милости до того, как лишится дара речи, но как изложишь такую просьбу словами? Сам себе удивляясь, он схватил руку Катерины, крепко сжал ее и, задыхаясь, зашептал:
– Дай мне еще настойки!
– Не могу, Джон, – ответила она. – Я уже дала вам предельную дозу. Еще немного, и…
Ее слова повисли в воздухе.
Он крепче сжал ее запястье и хрипло проговорил:
– Кит, именно этого я и хочу!
Катерина молча посмотрела на него в упор. Латимеру показалось, что он может прочесть ее мысли. Они вертятся у нее в голове, словно детали часового механизма. Наверное, она ищет в Библии подходящее оправдание для себя. Как примирить душу с поступком, за который ее могут повесить? А ведь будь он фазаном, которого на охоте принесла собака, она бы, не раздумывая, свернула ему шею из сострадания!
– То, о чем вы меня просите, навлечет проклятие на нас обоих, – прошептала она.
– Знаю, – ответил он.
Глава 1
Дворец Уайтхолл, Лондон, март 1543 г.
Недавно прошел снег, и крытые башенки дворца Уайтхолл сливаются с бурым небом. Внутренний двор по щиколотку утопал в слякоти; несмотря на то что во дворе между булыжниками проложили нечто похожее на тропинки, посыпанные стружкой, легкие туфли быстро промокли, а подолы юбок липли к ногам. Катерина дрожала, глядя, как конюх помогает Мег спешиться, и плотнее куталась в толстый плащ.
– Приехали, – бодро сказала она, хотя не испытывала никакой радости, и протянула Мег руку.
Падчерица раскраснелась от холода и быстрой езды. Нежный румянец окрасил ее щеки, круглые карие глаза кажутся ясными, почти прозрачными. Она немного испугана и похожа на хорошенького лесного зверька. Катерина понимала, каких усилий стоит Мег удерживаться от слез. Она тяжело перенесла смерть отца.
– Пойдем скорее в тепло! – сказала Катерина.
Два конюха уже расседлали лошадей и сноровисто обтирали им бока пучками соломы, добродушно подшучивая друг над другом. Серый мерин Катерины по кличке Кубок вскинул голову; зазвенела сбруя. Он фыркнул, испуская струйки пара, словно дракон.
– Успокойся, малыш, – увещевала его Катерина, беря под уздцы и гладя по бархатному носу. Мерин тыкался мордой ей в шею. – Его нужно напоить, – обратилась она к конюху, передавая ему повод. – Вас, кажется, зовут Рейф?
– Да, миледи, – отвечает молодой парень. – Я помню Кубка; я делал ему припарки. – Конюх смущенно покраснел; он еще не привык беседовать со знатными особами, за чьими лошадьми он ходит.
– Да, он хромал. Вы хорошо его полечили.
Конюх расплылся в улыбке:
– Благодарю вас, миледи!
– Это мне нужно вас благодарить, – возразила Катерина и отвернулась.
Рейф повел мерина к конюшне. Она сжала руку падчерицы, и они направились к парадному входу.
После смерти мужа она словно оцепенела от горя; так прошло несколько недель. Ей очень не хотелось ехать ко двору, но ее вызвали вместе с падчерицей. Нельзя отказываться, если тебя призывает дочь короля. Кроме того, Катерина любит леди Марию; они знакомы с детства. Мать Катерины состояла в свите матери Марии, Екатерины Арагонской – разумеется, еще до того, как король от нее отрекся. Одно время у Марии и Катерины даже был общий учитель. В те дни все было проще; потом мир перевернулся с ног на голову, произошел великий раскол, страна разделилась надвое. Вряд ли ей велят оставаться при дворе. Мария с уважением относится к трауру.
Когда Катерина думала о Латимере и о том, что она сделала, чтобы помочь ему уйти, внутри у нее все начинало закипать. Чтобы оправдать себя, она вспоминает, как ужасно он мучился, как извивался, кричал и молил ее помочь ему. С тех пор она все ищет в Священном Писании оправдание своему поступку, но в Библии не говорится об убийстве из сострадания. Катерина обречена на вечные муки – и поделом ей: она убила мужа!
По-прежнему держась за руки, Катерина и Мег вошли в большой зал, где пахло мокрой шерстью и дымом. В зале полно народу; здесь оживленно, как на рыночной площади. Придворные стояли в нишах или гуляли в галереях, щеголяя красивыми нарядами. Некоторые сидели по углам, играют в «лису и гусей», в карты или в кости, громко называя ставки. Крупный выигрыш или проигрыш встречался радостными криками и улюлюканьем. Катерина исподтишка наблюдала за Мег. Девушка озирается по сторонам, расширив глаза от изумления. Мег еще никогда не бывала при дворе; она вообще почти нигде не бывала. После Чартерхауса, где тихо и все в черном, королевский дворец наверняка стал для нее настоящим потрясением. Две женщины в своих траурных одеждах выглядят воронами среди стаек экзотических разноцветных птиц – придворных дам, порхающих мимо. Все весело смеются; роскошные платья покачиваются при ходьбе, как в танце. Дамы украдкой оглядываются по сторонам, проверяя, восхищаются ли окружающие их красотой. Иногда они награждают завистливыми взглядами тех, кто одет наряднее их. В моду вошли маленькие собачки; многие дамы носят их в руках, как муфты. Иногда собачки бегут за ними следом. Даже Мег невольно улыбнулась, заметив, как одна такая собачка едет на длинном шлейфе платья своей хозяйки.
Снуют пажи и оруженосцы; проходят парами лакеи с корзинами дров. Корзины тяжелые, и удержать их можно только вдвоем. Дрова предназначены для огромных каминов в парадных покоях. В банкетном зале накрывали к ужину длинные столы; целая армия кухонных слуг носилась с горами блюд и тарелок. Музыканты настраивали инструменты; нестройные аккорды в конце концов превращаются в нечто похожее на мелодию. При звуках музыки Катерина невольно вскинула голову; мелодия захватывает ее, уносит и кружит в танце. Она глубоко вздохнула и опустила голову. Ей нельзя танцевать.
Катерина и Мег остановились, пропуская отряд стражников. Катерина похолодела. Что, если они идут кого-то арестовать? Ее охватила тоска. Так не хотелось ехать! Но вызов есть вызов. Она вздрогнула от неожиданности, когда кто-то внезапно подкрался к ней сзади и закрыл ей глаза руками; сердце готово было выскочить из груди. Вдруг она рассмеялась:
