Бартоломе Лас Касас - История Индий
Детские и отроческие годы Лас Касаса прошли в Севилье. Здесь он получил, видимо, какое-то домашнее образование, а затем — где-то в самом конце 80-х годов — поступил в знаменитый Саламанкский университет (в его родном городе подобное учреждение откроется только в 1505 г.). К сожалению, не сохранилось никаких прямых свидетельств об обстоятельствах пребывания Лас Касаса в Саламанке, одном из крупнейших университетов Западной Европы, о том, как проходило в стенах этого рассадника передовых по тому времени идей становление Бартоломе де Лас Касаса как человека и ученого, какое место в его умственном развитии, в эволюции его характера, внутреннего облика и идеалов занял саламанкский период. Можно лишь кратко обрисовать ту идейную, научную атмосферу, которая сложилась в Саламанке в последние десятилетия XV века и в которой проходило первоначальное духовное и научное формирование будущего историка, борца и общественного деятеля.
В те годы «Иберийские Афины», как нередко называли свой старейший университет испанцы, находились на вершине расцвета и славы; питомцы Саламанки пользовались высокой научной репутацией далеко за пределами Кастилии.
В этом крупном учебном заведении, где обучалось от 6 до 7 тысяч студентов, преподавалось много различных дисциплин: право, философия, грамматика и риторика, география, космография, навигация, медицина, мораль, музыка, астрология, языки — латинский, греческий, еврейский, халдейский и арабский. Достаточно высок был по тем временам уровень преподавания. Некоторые из саламанкских ученых вели серьезные астрономические и геодезические исследования. Позже Саламанкский университет одним из первых принял и поддержал учение Коперника[7].
Вся деятельность Саламанки как учебного заведения и научного центра была поставлена на службу интересам складывавшегося испанского абсолютизма и направлена на удовлетворение нужд испанского государства, завершавшего в последней четверти XV века трудный путь своего воссоединения и переходившего к колониальной экспансии.
Среди саламанкской профессуры выделялись в те годы двое выдающихся гуманистов — испанец Элио Антонио де Небриха (1444–1522 гг.), крупнейший филолог и педагог, и итальянец Лючио Маринео да Бидино (1460–1533 гг.), юрист и историк. С ними, и вообще с учеными кругами Саламанки, был тесно связан другой итальянец — Пьетро Мартире д’Ангьера (1457–1526 гг.), будущий первый историк открытия Нового Света[8]. Все трое — ученики известного итальянского гуманиста Джулио Помпонио Лэто — поддерживали между собой тесные дружеские и научные связи, были активными носителями и пропагандистами передовых для Испании гуманистических идей и составляли блестящий «итало-испанский триумвират», деятельность которого была тогда определяющей в идейной и научной жизни Саламанкского университета и даже имела общеиспанское значение[9].
Есть все основания полагать, что молодой Лас Касас — настойчивый и прилежный, как отмечают наши скудные источники, студент[10] — слушал лекции членов «триумвирата» и таким образом приобщался к достижениям научной и философской мысли Возрождения. Надо при этом, однако, иметь в виду, что по своим взглядам представители «триумвирата» занимали место отнюдь не на левом крыле европейского гуманистического движения. Будучи учениками Лэто, они, однако, не разделяли материалистических, антихристианских и тем более атеистических воззрений своего наставника. В условиях испанской действительности конца XV — начала XVI века трудно было бы ожидать иного. Философская база испанского гуманизма была слаба и узка, а представители гуманистической научно-философской мысли немногочисленны и разобщены, особенно по сравнению с итальянскими. К тому же испанских гуманистов всегда отличала крайняя осторожность в вопросах религии.
Нельзя не принять во внимание и определенную внутреннюю связь, идейное родство испанских гуманистов вообще и «триумвиров» в частности с умеренным гуманизмом Эразма Роттердамского и Рейхлина. Если части гуманистов Италии были свойственны республиканские настроения, то здесь, в Испании, и Небриха, и Лючио Маринео, и Пьетро Мартире активно сотрудничали с королевским абсолютизмом и оценивали многие явления с ортодоксальных, верноподданнических позиций, что опять-таки было обусловлено специфическими условиями этой страны, переживавшей период победоносного окончания реконкисты и воссоединения под знаменем католической монархии.
Эти черты и особенности «триумвиров», задававших тон в университете, естественно, влияли на их молодых слушателей и учеников. Воспринято было все это и студентом Бартоломе де Лас Касасом — воспринято и сдобрено немалой дозой средневековой схоластики и католического фанатизма, ибо не только Небриха и Маринео воздействовали на умы и души саламанкского студенчества: даже тогда, в эпоху расцвета относительно передовых воззрений, в «Иберийских Афинах» сильны были позиции реакционного духовенства и обскурантов-богословов. Но в Саламанке было усвоено Лас Касасом, взращено в нем и нечто другое — то, что было общим для гуманистического движения в целом, для разных поколений, группировок и кружков гуманистов: искренний интерес к человеку и уважение к человеческой личности, неуклонное стремление в максимальной степени усвоить все лучшее из культурного наследия прошлого, неиссякаемая жажда познания современной действительности, страсть к изучению реального человека и окружающей его природы, разносторонность научных устремлений и постоянная творческая активность. Именно эти черты роднят Лас Касаса с его учителями и идейными предшественниками, именно эти качества, проявившиеся в полной мере лишь в зрелые годы, делают его достойным представителем Возрождения и позволяют говорить о его идеалах, — весьма противоречивых и не всегда четко выраженных — как об идеалах, «вспоенных гуманизмом»[11]. Но жить и действовать Лас Касасу пришлось в условиях совершенно особых — в такой обстановке и в такой среде, в каких никто из его идейных предшественников из гуманистического лагеря не находился и находиться не мог. И вот все лучшее из того, что было им усвоено в студенческие годы, придет в резкое противоречие с этой обстановкой, приведет зрелого Лас Касаса к конфликту со своим классом, со своей средой, поднимет его, после долгих и мучительных исканий, заблуждений и ошибок, на целую голову выше огромного большинства современников и сделает первым страстным борцом против колониализма, «подлинной совестью Испании»[12]. А тенденции умеренности и консерватизма, безоговорочное и безраздельное приятие церковных догматов предопределят меру расхождений гуманиста с современным ему обществом — с католической церковью и с короной как институтами; с религиозным мировоззрением Лас Касас в конфликт так и не вступил.
А пока идут своим чередом годы ученья. Видимо, в 1493 г. (точных данных снова нет) кончается пребывание Бартоломе на студенческой скамье, и со степенью баккалавра он начинает готовиться к получению следующей ученой степени — лиценциата прав, которой будущий историк был удостоен, видимо, в 1498 или 1499 г.
Об этих годах не сохранилось по существу никаких сведений; ничего не знаем мы и о том, где жил и чем занимался Лас Касас в последующие несколько лет, вплоть до отъезда в 1502 г. за океан.
2Между тем в мире, в первую очередь в Испании и на просторах Атлантики, стремительно развивались события поистине грандиозного значения. Все, что происходило в те годы, давно подготавливалось самим ходом исторического развития, — и не только в Испании, но и в горазда большей степени далеко за ее пределами, по сути на всем том обширном пространстве Старого Света, которое включает большую часть Европы, значительные районы Азии и прилегающие к Средиземноморью и Индийскому океану страны Африки.
С одной стороны, медленно вызревавшие в недрах западноевропейского феодального общества капиталистические отношения достигают ко второй половине XV века такой стадии развития, когда резко возрастают потребности Европы в золоте как средстве обмена. В то же время как раз в этот период начинают иссякать старые источники поступления драгоценных металлов, и без того слишком скудные в сравнении с возросшими потребностями. «Открытие Америки, — писал Энгельс, — было вызвано жаждой золота, которая еще до этого гнала португальцев в Африку… потому что столь сильно развивавшаяся в XIV и XV вв. европейская промышленность и соответствовавшая ей торговля требовали больше средств обмена, чего Германия — великая страна серебра в 1450–1550 гг. — не могла доставить»[13]. Наконец, успехи товарного производства и торговли властно диктовали необходимость значительного расширения рынков, умножения торговых путей, ведущих из Западной Европы к источникам сырья, драгоценных металлов и дефицитных для Европы продуктов и изделий; среди таких дефицитных и особо ценных товаров не последнее место принадлежало дарам тропической природы — пряностям, а также разнообразным восточным предметам роскоши, которые все более и более привлекали верхушку западноевропейского общества.
