Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 2
— Это — вещь лорда Мюррея! — узнала она, и ее лоб мрачно нахмурился, а во взгляде, устремленном на итальянца, мелькнула подозрительность. — Что это значит?
— Соизвольте прочесть письмо, Ваше величество!
Королева поспешно прочла эти строки послания, и в ее чертах отразились триумф и злорадство. Письмо содержало в себе просьбу Мюррея к итальянцу расположить королеву к примирению. Джэмс Стюарт обещал ему за это свою дружбу и покровительство, когда снова войдет в силу при дворе, что должно было непременно случиться, так как Мария вскоре возненавидит Дарнлея больше, чем его, и тогда раскается, что пожертвовала братом ради этого болвана и не послушалась братского совета.
«Ей понадобится опора, — говорилось в конце послания, — а я могу послужить ей теперь поддержкой в чем угодно, потому что успехи, достигнутые ею, убедили меня, что я судил о ней до сих пор неправильно. Почему не обнаружила она раньше своей твердой решимости, смелой отваги, энергичной воли? Тогда я служил бы ей мечом и носил бы ее знамя!»
— Зачем вы долго скрывали от меня это письмо? — строго спросила королева. — Вы хотели заручиться дружбой Мюррея на тот случай, если бы я помиловала его?
— Ваше величество, — ответил Риччио, — у меня нет друзей, мне не нужны покровители, однако я ищу их, ищу доверия ваших приближенных, чтобы иметь возможность защитить вас от измены. О вас одной думаю я. Для меня нет ничего священного, кроме вашего благополучия.
— И тем не менее вы таили от меня это послание мятежника?
— Ваше величество, если бы вы не потребовали моего совета, то я никогда не показал бы вам это письмо, оно не имело бы значения, если бы вы осудили лорда Мюррея, но если бы он попал к вам в милость, то это послание сделало бы меня его поверенным, и я оставил бы его в том заблуждении, что он обязан именно мне своим помилованием! Я сделал бы это, чтобы приобрести его доверие и дознаться, искренне ли он раскаивается, или же замышляет новую измену.
— Ну а зачем тогда вы сейчас дали мне это письмо?
— Затем, что я не мог подать совет, не показав вам, какие пути избирает лорд Мюррей, чтобы добиться помилования.
— Я доверяю вам, Риччио, но не люблю, когда кто-нибудь подвергает опасному испытанию мое доверие. Будь это письмо найдено при вас другими, кто поверил бы вам, что вы не имели намерения принять сделанное вам предложение?
— Вы, вы! — пылко воскликнул Риччио. — Ведь вы должны чувствовать, что я, человек, поднятый вами из праха, осыпанный вашими милостями и щедротами, не могу изменить вам. А если бы вы усомнились, то я сказал бы вам одно слово, которое привело бы меня, пожалуй, на эшафот, не доказало бы вам мою невиновность.
— Вы возбуждаете мое любопытство. Хотелось бы мне знать, что это за слово!
— Не требуйте этого!… Или, впрочем, требуйте! Терзание, переживаемое мною, — та же пытка.
— Я приказываю вам говорить… Или нет, я прошу! — ласково улыбнулась Мария. — Я хотела бы, Риччио, видеть вас насквозь. Я питала бы к вам безусловное доверие, если бы заглянула в ваше сердце и узнала тот смертный грех, который, по вашим словам, способен довести вас до эшафота.
— Вы приказываете мне говорить — и я повинуюсь. Я был поверенным Кастеляра, знал о его пламенной любви и, пожалуй, был единственным человеком, не осуждавшим его… кроме вас!
— Кроме меня! — прошептала Мария с нескрываемой скорбью, но явно озадаченная. — Вот эта рука подписала его смертный приговор!
— Это сделала королева, но ее сердце было тут ни при чем. Вы как королева, должны были карать там, где ваше сердце женщины чувствовало сожаление и прощало, Боскозель любил со всем пылом мужчины, нашедшего в вас идеал женщины, но забыл, что вы — королева; мало того, он забыл, что мужчине, который любит государыню, не дозволено питать никаких надежд. Между тем Боскозель требовал вашей благосклонной улыбки и вообразил, что солнце принадлежит ему, потому что оно светило ему! Ваше величество! Идя на смерть, он сказал мне, что вы — женщина, которая может любить и требовать любви, и что тот будет счастлив, кто победит вас и у кого хватит мужества отважиться на все. Ваше величество, я обожал вас, как мое солнце. Принцы и короли домогались вашей руки, а я, я, жалкий Давид Риччио, расстраивал все их интриги. Прикажите обезглавить меня, как Кастеляра! Я также был изменником. Я решил, что вы не должны быть несчастной из-за того, что вы — королева, и не должны быть проданы каким-то там Мюрреем. Но когда я увидел, что лорд Дарнлей покорил ваше сердце, я протянул ему руку, сделался его поверенным и блаженствовал с растерзанным, окровавленным сердцем. Потому что вам предстояло сделаться счастливой, ваше величество, а ради этого я вытерпел бы все муки ада. Мне удалось провести Сэррея и лорда Лейстера, я обманул Мюррея, я бодрствовал над лордом Дарнлеем, я был секретарем вашего сердца и знал, что делал, когда вел вашу переписку с католическими лордами. Теперь вы знаете все, так же как и то, что часть вины лежит на мне, если вы сделались несчастной. Я догадываюсь, что Дарнлей не составил вашего счастья, и сужу об этом единственно по тому, что он не смеет больше смотреть мне прямо в глаза. Теперь же я узнаю это от вас самих: если вы призовете обратно Мюррея, значит, Дарнлей виновен, если же вы осудите вашего брата, тогда велите казнить и меня за то, что я осмелился обвинять человека, любимого вами!
Сначала Мария слушала Риччио с возрастающим любопытством, и ее душу обуревали различные чувства. С ужасом видела она безумную любовь в сердце Риччио, но потом была растрогана до слез его самоотверженной преданностью и, погрузившись в тихую мечтательность, долго сидела неподвижно, не замечая, что итальянец умолк.
— Риччио, — внезапно произнесла она и протянула руку стоявшему на коленях секретарю, — вы — истинный друг, настоящий поверенный моего сердца. Да, я надеялась, что снова могу сделаться счастливой, я нарушила верность умершему супругу и жестоко расплачиваюсь за это. Но я заслужила свою кару и хочу терпеливо нести ее. Мятежник не должен торжествовать, парламент будет судить его.
— А если Мюррей согласится подчиниться, если вам, путем милосердия и великодушия, удастся примирить все партии, чтобы и ваш супруг не нашел ни одной, на которую он мог бы опереться, если бы вздумал пойти против вас?
Оторопевшая Мария воскликнула:
— Ах, ваша подозрительность заходит так далеко… я не думала.
— Она идет еще дальше, потому что я беспокоюсь за вас. Дарнлей домогается короны.
— Но никогда не получит ее от меня! Однако я не хочу сомневаться в нем… Горе ему, если это когда-нибудь произойдет, если он оскорбит королеву, как осмеливается оскорблять женщину. Будьте бдительны, Риччио, наблюдайте за всеми и не бойтесь говорить мне все. Если Дарнлей коротко сблизился с вами еще до брака со мною, то пусть остерегается этого теперь, чтобы вы не сделались его обвинителем после того, как я узнала, что он лицемерил. Горе Дарнлею, если он забудется перед мной как королевой!
— Да направит все это Господь к вашему благополучию! — прошептал Риччио, прижимая к губам руку Марии.
И королева не противилась тому, она с улыбкой смотрела на стоявшего на коленях итальянца, и, пожалуй, на нее нахлынуло то чувство блаженства, которое заставляет женщину сознавать, что она любима ради нее самой, без надежды, без смелости страстного влечения.
IIIПрошло несколько недель. Дарнлей пригласил лордов Рутвена, Линдсея и графа Дугласа на пир. Дуглас не особенно охотно принял это приглашение, так как высокомерие Дарнлея и упорные слухи о том, что он оскорбляет королеву по всякому поводу, заставляли графа ненавидеть его.
— Милорды, — воскликнул Дарнлей, — знаете ли вы, что ответила мне моя супруга, когда я снова напомнил ей о ее обещании передать мне половину верховной королевской власти, которую некогда разделял с нею Франциск Второй? Она полагает, что у меня нет способностей управлять государством. Можно ли придумать более горькую насмешку над шотландцами? Значит, только женщина может обладать умением господствовать над нами?
— Ваше высочество, королева доказала это умение, — возразил Дуглас, — и если она отказывает вам в том, что некогда обещала, то, по-моему, это означает, что теперь она любит вас меньше прежнего.
Лицо Дарнлея побагровело.
— А кому приписываете вы в том вину, лорд Дуглас? — спросил он. — Мне или ей?
— Вам, ваше высочество. Счастливый муж редко разыгрывает из себя любовника.
— Милорд, я спросил бы вас, не лучше ли сумели бы вы сами разыграть эту роль, если бы не знал, что Мария Стюарт имеет счастье внушать благоговейное почтение тем, которые стоят от нее далеко, и что это почтение улетучивается при ближайшем знакомстве с нею.
Дуглас встал и, схватившись за меч, воскликнул:
