Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Через весь роман проходит образ выдуманного персонажа Ждана, в судьбе которого, можно сказать, воплощается судьба всего трудового народа. Ему пришлось испытать многое: и ужасы половецкого плена, и тяжкий труд, и горечь поражения. Но он с честью проходит все испытания, сохранив в себе силы, чтобы вновь жить и защищать родную землю от врагов.
Большой интерес вызывает образ поэта, выходца из простого народа, а затем — боярина Славуты, который после неудачного похода Игоря написал снискавшую славу поэму «Слово о полку Игоревом». Нет никакого сомнения в том, что образ автора «Слова» было сложнейшим творческим замыслом Владимира Малика. В науке до сих пор продолжается дискуссия о том, кем был автор «Слова», какому князю служил, был ли он участником похода, когда писал поэму. Следует отдать должное писателю: его ответы на эти да и на другие вопросы основываются на солидных научных концепциях и серьёзных возражений не вызывают. Конечно, историки, приверженцы других гипотез, могут найти какие-либо противоречия в трактовке образа автора «Слова», но перед читателем он предстаёт живым человеком со своей биографией, своим характером, своим духовным миром. Писатель достаточно убедительно показал, как из мальчика-сироты Славута вырос в талантливого дружинного поэта-песенника, мудрого книжника, образованнейшего человека своего времени. Будучи дальновидным политическим деятелем и пламенным патриотом, он видел угрозу Русской земле и силой художественного слова старался повлиять на современников, чтобы предотвратить её. В этом — основная идея и основной пафос созданного им «Слова о полку Игоревом».
В романе Владимира Малика неизменно присутствует ещё один образ, на котором хотелось бы остановиться, — это образ червлёных щитов как символ родной земли и общности всех живых сил народа перед лицом смертельной опасности. Счастливо найденный восемьсот лет назад гениальным поэтом, этот образ, использованный в романе современным писателем, и сегодня волнует наши сердца, как волновал он далёких предков, и сегодня легко воспринимается как олицетворение извечной идеи защиты Отечества. Могучими и неодолимыми кажутся нам витязи с червлёными щитами — стародавние русичи, которые могли ошибаться, но всегда смело, мужественно становились против врага, чтобы чужеземная сабля не рассекла тонкой нити жизни народа, которая соединяет его прошлое, настоящее и будущее.
М.Ф. Гетманец,
доктор филологических наук.
Русичи великая поля
чръленыя щиты прегородиша!
Слово о полку ИгоревеГЛАВА ПЕРВАЯ
Месяц февраль года 1184-го выдался на Посулье, как и по всем Русским и Половецким землям, снежным и суровым. Реки и озера сковало прочным ледяным панцирем; под толстым покровом ослепительного белого снега лежали степи мёртвые, безмолвные, а сосновые боры, дубовые и берёзовые рощи, освещённые белёсым солнцем, казалось, дремали в холодном тихом сне.
Лишь звери да птицы нарушали иногда эту застывшую морозную тишину… То вдали на горизонте загудит мёрзлая земля под копытами тарпанов, которые вздымая снеговые вихри, мчатся неведомо куда, то послышится из глубокого оврага волчий вой или вдруг с голубого неба со свистом ринется вниз на добычу остроглазый сокол.
Вот в такой морозный солнечный день по заснеженной равнине, что раскинулась между реками Хоролом и Сулой, медленно ехали на запад, из Половецкой земли в Русскую, два всадника — старый и молодой. Оба в латаных, ношеных-переношенных, но тёплых — шерстью внутрь и наружу — половецких кожухах до колен, в мохнатых бараньих шапках и стоптанных чириках из овчины, подшитых грубым войлоком. Их кони были худые, измученные и из последних сил, едва волоча ноги, брели по глубокому снегу.
Один из всадников, что постарше, седобородый, тяжело дышал. Он то и дело хватался за грудь и натужно закатывался хриплым кашлем. Младший ехал рядом и бережно поддерживал своего спутника, чтобы тот не упал с коня. А когда тот начинал задыхаться и закатывал глаза, шептал в отчаянии:
— Погоди, отче, не помирай!.. Скоро-скоро Сула… А на той стороне — Русская земля… Там уже свои люди, не дадут пропасть… Доберёмся до дому… На Сейм…
Когда старшему становилось немного легче, он вялой рукой сбрасывал с бороды иней, с натугой горестно отвечал:
— До дому, говоришь?.. Не доберусь уже я до дому… Чувствую, как в груди печёт и холодеют ноги… Клятые половецкие степи все соки высосали… Три года неволи, мытарств, голода да побоев, сам видишь, дали себя знать!.. Ведь был я как дуб крепок, а стал словно высохшая былинка… Тоска сердце источила, как железо — ржа… По спаленной хате, по зарубленным деткам малым… По нашей матери, где-то в басурманском полоне безутешно проливающей слезы, и, если жива, по Насте — сестрице твоей, которая, как говорят, наложницей стала у поганина[1]… Один ты у меня остался, Жданко… Ведь без вести пропал братец твой Иван… Одна моя надежда — ты… Ты должон добраться на землю родную, пустить свои корни… Чтобы род наш не перевёлся…
Ждан испуганно глянул на отца, в голосе которого звучали страдание и обречённость. Сказал нарочито бодрым голосом:
— Вместе доберёмся, отче! Вместе!.. Вот вскоре и Лубен или Ромен… Или выйдем на какой другой городок на Суле… Там обогреемся, подкормимся — и дальше в путь. До дому!
Отец не ответил, только уныло покачал головой и опять схватился за грудь, забился, затрясся в кашле, и Ждан сильнее прижал к себе его локоть. Стал понукать усталых коней.
Зимний день короток. Солнце быстро опускалось за далёкий багровый горизонт. А Сулы всё не видно и не видно. Неужели ещё одну ужасную студёную ночь доведётся провести в снеговом сугробе? Но выдержит ли отец?..
Юноша поднялся на стременах. Воспалёнными глазами напряжённо всмотрелся в морозную дымку. Лицо его, измождённое и тёмное, задубело на холодном солнце и жгучих морозных ветрах. Русая поросль на щеках и подбородке от инея и снега казалась почти седой.
Он напряг зрение, надеясь на высоком правом берегу Сулы высмотреть крепость или хотя бы какое-нибудь жилье. Но только слепит солнце, бьющее прямо в лицо, и острые кристаллики снега высекают из глаз слезы. Впереди всё мерцает, играет радужными цветами. Небо сливается с землёй. Ничего не видать!..
В сердце юноши закралась смертельная тревога. Неужели сбились с пути? От Хорола до Сулы вёрст тридцать. Пора бы уже выйти им на окраинное порубежье! А его всё нет и нет… Ждан тяжело вздохнул, есть от чего прийти в отчаяние!..
Сегодня десятый день их побега из далёкой Половецкой земли. Перед внутренним взором Ждана проплывают события последних трёх лет, когда на Посемье напала орда хана Кзы. Половцы[2] разоряли, опустошали села — старых и малых убивали, а взрослых угоняли в неволю.
Им с отцом посчастливилось: они оказались вместе в кочевье половца Секен-бея. А вот мать и сестру с ними разлучили и погнали куда-то дальше. Жизнь подневольная — хуже собачьей. У кого дома остался кто-то из состоятельных родичей, тех выкупили. У них же не было ни родичей, ни достатка, и их некому было выкупать. Они стали рабами навечно. Пасли табуны коней, отары овец, стада верблюдов и другой скотины, обрабатывали бахчи бея, заготавливали на зиму дрова, шили одежду и обувь, чинили вежи[3], валяли войлок, вымачивали шкуры и выполняли десятки других работ. И всё это время, где бы ни были и что бы ни делали, думали о побеге.
Конечно, убегать легче летом, когда тепло и когда каждый кустик тебя спрячет и пустит переночевать. Но летом стража с пленников не спускала глаз, а в голой степи, что разделяла Половецкую и Русскую земли, постоянно рыскала конная сторожа, которая охраняла половецкое пограничье от нападения русских князей и вылавливала беглецов. Многие несчастливцы попадали в их руки, и тогда им выкалывали или выжигали один глаз, отрезали ухо или раскалённым железом ставили на щеке тамгу[4].
Вот почему они решили не рисковать летом. Надёжнее бежать зимой. Когда завоют метели и степь занесёт снегом, когда ударят морозы и половцы ослабляют внимание, а порой и совсем не стерегут невольников. Кто, мол, отважится бежать в скованную ледяным панцирем заснеженную пустыню? Сделаешь всего несколько шагов — и следы мигом выдадут тебя. А смельчака в пути поджидают и лютые морозы, и голод, и волчьи стаи. Да и половецкие разъезды легко могут заметить… Поэтому почти не бывало такого, чтобы кто-нибудь убежал зимой.
К побегу готовились долго и старательно: сэкономили и запасли харчей, починили одежду и обувь, раздобыли две тёплые кошмы[5], чтобы спать в снегу, насушили трут для разжигания огня, выбрали в табуне, за которым долго приглядывали, самых выносливых лошадей, и однажды ночью, когда разыгралась метель, тронулись в путь. Снег сразу замёл следы, и, никем не замеченные, они помчались по берегу реки, а под утро перемахнули по льду на другую сторону. Там, в поросшей лесом низине, пустили пастись лошадей, которые, как и их дикие родичи-тарпаны, умели добывать себе корм зимой из-под снега, разгребая его копытами. Беглецы немного подремали в сугробе, закутавшись по половецкому обычаю в кошму, а потом снова поспешили в дальний путь.
