Ночная ведьма - Малаваль Шарлин
Мужчины и женщины снова кинулись танцевать, чтобы не упустить последних мгновений радости перед началом боев.
Праздник набирал обороты, и всех покидали скованность и напряжение последних недель. Назавтра им всем предстояло уйти на фронт, а сейчас хотелось лишь одного: танцевать. Они болтали, смеялись и на миг забывали, что их ждет.
Каждую минуту составлялись новые пары. Вера и Оксана были нарасхват, ведь о них долгие недели тренировок мечтал едва ли не каждый пилот. Теперь красавицы принимали приглашения, почти позабыв о командире Семенове, который исчез, чтобы обсудить важное дело с инструкторами и Мариной Расковой.
Аню пригласил штурман Антон, его в своей части считали живым талисманом, настолько общение с ним было легким и приятным. Из робости она отказала ему один, два, три раза, но наконец настойчивость курносого парня со смеющимися глазами ее покорила. Ане вдруг стало так хорошо в его сильных руках, что она начала тайком вдыхать его запах у шеи, как когда-то делала с Далисом.
— Я с первого дня понял, что ты очень смелая. Жалею, что ждал все это время и только сегодня об этом сказал, — сказал Антон, кивком головы указав на ее коротко остриженные волосы.
Аня вдруг вспомнила, что сказала после стрижки ошеломленной Оксане: «Я отращу их лишь после того, как кончится война».
Многие мужчины поглядывали на Аню с любопытством. Она была очень худенькой, но ее фигура, несомненно, таила женскую притягательность. Особенно привлекали ее глаза и маленькие острые грудки, которые приковывали взгляды особенно теперь, когда потеплело и девушки расстегивали воротники гимнастерок. Она задорно улыбнулась Антону в ответ, и тот еще крепче стиснул ее, как ребенок, которому хочется проявить любовь, но он не умеет ее отмерить. Он напомнил ей Далиса, близость с которым у нее была только однажды, накануне ее отъезда в Москву. С тем же восторгом сладкоежки, с тем же нетерпением Антон сжимал ее, словно пытаясь удержать в плену, боясь, как бы она не улетела.
— Из трех стрекоз ты самая красивая.
— Каких трех стрекоз? — удивилась Аня.
— Вас так называют, тебя и двух твоих подружек, Софью и Оксану. Вы всегда держитесь стайкой, у нас только и разговоров что про вашу смелость. Все мои приятели втрескались в Оксану, а по мне, ты самая хорошенькая, — добавил Антон.
— У меня есть друг, друг детства, — еле слышно проговорила Аня, будто в чем-то оправдываясь. — Мы вместе выросли.
Всякий раз, думая о Далисе, Аня словно видела его перед собой, такого большого, с нежной улыбкой.
«Тебе было страшно, Аннушка?» — шептал Далис ей на ухо, когда она прибегала к нему запыхавшись, едва не падая с ног. Теперь всякий раз, когда сердце начинало неудержимо колотиться, она слышала этот голос, и вспыхивал лучик надежды.
Ей было уже шестнадцать, но все так же липкий страх накрывал ее, когда она сломя голову мчалась через лес к дому Далиса, спотыкаясь, падая и растягиваясь во весь рост в рыхлом снегу.
«Почему мне так страшно, Далис?» — сердито спрашивала она друга, с волнением ощущая в нем ту силу, которая всегда будет ее защитой.
Но у Антона не было желания говорить о самолетах, фронте, войне и друзьях детства. Он хотел обо всем забыть, будто нет никакого завтра. У военных не было времени на долгие ухаживания.
Тебе было страшно, Аннушка?
Аня решила навсегда прогнать из памяти любимый голос. Она знала, что ей обязательно будет страшно и очень долго никто не задаст ей тот самый вопрос, не успокоит ее в ужасе бьющееся сердце.
Этот вечер с Антоном на миг связал их судьбы. Он промелькнет вспышкой и не войдет в долгую ткань времени. Возможно, они больше никогда не увидятся, и Аня забылась в объятиях молодого человека, закрыв глаза и оживив в памяти прикосновение кожи и запах Далиса, когда они довоенным летним днем сплелись на недавно сжатом поле.
Глава 18
Цимлянский заказник,
сентябрь 2018 года
Василий достал из багажника рюкзаки и надел треккинговые ботинки. Накрыл машину камуфляжным чехлом, набросал сверху веток и сухой листвы.
— Поторапливайся! Нам предстоит не меньше трех часов ходу, а там поставим палатку.
Василий углубился в сырой лес, Павел поспешил следом. Он шел за дядей по узкой тропе, петлявшей в густом молодняке, над которым там и сям высились синеватые ели. Василий то и дело погружался в пожелтевшие планы и карты, тронутые плесенью, на минуту забывая о досаде на своего племянника, судя по всему совершенно бесчувственного. Время от времени Василий доставал из кармана куртки записную книжку, ручку, карту и компас. Записывал координаты, торопливо царапал что-то еще, штриховал на карте одни зоны, обводил другие… Павел опасливо выглядывал из-за дядиного плеча и видел лишь бескрайние гектары леса или лунный пейзаж хилой растительности, задушенной болотом. Никакого жилья не было и в помине.
Черт, что я здесь забыл? По-любому надо отсюда валить.
— Мы находимся в Цимлянском заказнике, вход в него строго запрещен, — неожиданно объявил Василий, будто прочитав мысли племянника.
Павел вдруг заинтересовался происходящим, в голове у него зароились вопросы. Кто он, Василий? Искатель золота? Алмазов? Или браконьер? Эти предположения его позабавили и даже очаровали. Дядя предстал перед ним в новом свете. Мать никогда не упоминала о каких бы то ни было дядиных необычных увлечениях. Может, она ничего не знала.
В густом лесу стояла глухая тишина. Порой тяжелое дыхание Василия или хруст ветки под ногой вспугивали птиц, и те вспархивали, шумно хлопая крыльями.
Путники остановились согреться глотком дымящегося черного чая, и Василий показал, где они находятся. Дядя развернул карту и ткнул своим огромным пальцем в большое водохранилище, похожее на лежащую на боку собаку с тощей лапой. Они обогнули морду этой собаки с юга — и там пересекли границу заказника. Затем шли по берегу, вдоль собачьих уха и шеи.
— Мы находимся здесь. Это место я хочу исследовать. Но в точной локации не совсем уверен, потому что лес наступает на болото. До 1949 года водохранилища здесь не было. Вилась только лента реки. Потом участки суши оказались под водой, а бывшее болото и речное русло превратились в гектары леса.
Павел кивнул и опять удержался от вопроса: что же дядя тут разыскивает? Он знал, что Василий толком не ответит, а будет отпускать обрывочные замечания, когда ему заблагорассудится.
После трех дней пути и двух ночевок в палатке Павел включил телефон посмотреть, не появилась ли связь. Посыпалась масса сообщений: эсэмэски Игоря, который материл Павла за то, что тот не появился на Сашиных похоронах; другие приятели пытались разобраться, что происходит: «Где ты, черт подери? Все решили, что ты зассал! Ну нет же, ты не мог?» А еще прилетело от подписчиков, которые ухитрились узнать его номер: «Прикинь, сколько можно наварить, а? Я готов заменить Сашу…» Больше всего сообщений было от Владимира, который уже рвал и метал: «В твоих интересах вернуть мне деньги. Или испорчу тебе фасад».
Ирина его сообщения даже не прочла.
Неудивительно.
Наверняка она считала его трусом. Павел выключил телефон и поклялся больше не включать его без особой нужды.
Смеркалось, надо было снова ставить палатку, давиться рыбными консервами с куском хлеба, потом улечься чуть ли не на голой земле на несколько часов тревожного сна — и снова в путь. Вечером комары и гигантские слепни, которых в это время года было еще полно, бросались на них и грызли с дикой жадностью, не иначе как впервые дорвались до человеческой крови. Эта пытка заканчивалась только с восходом солнца, и надо было снова идти вперед. Ранним утром оба мерзли, стучали зубами от холода, кожа зудела от укусов насекомых. Шли дни, Василий хмурился и часто уходил от лагеря — побыть в одиночестве. В эти минуты дядя выпускал пар, ударяя кулаком по толстому еловому стволу. Павлу была знакома эта слепая ярость, это презрение к себе — быть никем и ничем, — которого он всегда боялся.
