Схватка за Родос - Старшов Евгений
— Хорошо. Как Фрапан, кстати?
— Никак. Сидит себе в "оберже" и, как говорят наши крестьяне в таком случае, пьет да жрет. Вылез раз к пороховому складу, но его оттуда шуганули. В церковь пару раз заходил. Мне сегодня еще две стрелы сразу доставили с тем же содержанием, чтоб ему не доверять. Брат Фабрицио, ну-ка глянь. Что это такое там блестит?
— Где?
— Вон там, в воде, при лунном свете! С турецкой стороны мола!
Итальянец пригляделся, доложил:
— Шлем на дне.
Д’Обюссон нахмурился, почесал бороду. Там, где молодой Фабрицио увидел лишь шлем, великий магистр увидел большую опасность.
— Не хотелось бы, конечно, заставлять тебя туда лезть… Жаль, что нас больше никто не сопровождает.
— А в чем дело? Я мигом!
— Несолидно. Ты как-никак командир этой башни и, кроме того, мой лейтенант. Твои мальчишеские забавы — урон твоему званию. И моему вместе с тем. Отвыкай, отвыкай ребячиться. Выход есть. — Обратившись к одному из своих псов, он внятно приказал ему: — Беги и приведи сюда кого-нибудь. Ясно? Давай, пошел!
Пес мгновенно сорвался с места и исчез в ночной тьме, а пока он бегал, д’Обюссон разъяснил свою тревогу:
— Ты видишь, мальчик мой, о чем сообщил мне этот шлем? Посмотри, как отлив почти что обнажает дно! Теперь понял? Что если такое обмеление тянется до самого берега, ну или хотя бы наполовину? Турки просто придут сюда, понимаешь? По морю аки по суху.
Лейтенант озабоченно почесал макушку, ничего не говоря. Подождали, пока вернется пес. Тот и вправду привел нескольких запыхавшихся воинов и пару рыцарей — те по поведению собаки подумали, что с магистром приключилась беда.
— Нет-нет, ребятушки, не волнуйтесь — со мной все в порядке. А вам — небольшая служба и подработка, — магистр выдал простым воинам по большой серебряной монете и объяснил задачу — слезть с мола в море и побродить хотя бы в пределах видимости, а по возможности — подальше, и определить глубину.
Те послушно спустились и начали круговые брожения. Всем, стоявшим на молу, было очевидно, насколько сильно отступило море. В пределах видимости никто из христиан не то что по горло не погрузился, но и до груди вода редко у кого доходила.
— Полагаю, — сухо сказал магистр, — все всем понятно без слов.
— Проворонили! — виновато изрек дель Каретто, но д’Обюссон его прервал:
— При чем тут ты или вы! Я инженер и магистр. Значит, в первую голову это мой недогляд. Главное, Бог дал вовремя опомниться. Вот что: скажешь нашим, чтоб не болтали про то, чем они тут занимались. Сам же прикажи наготовить по-боле досок с вбитыми гвоздями да разного железного сору поострее вроде ломаного оружия. И черепков битых, стеклянных да глиняных. А в следующую ночь все здесь и засей. Если сунуться — попляшут. А я еще на днях наведаюсь.
— Будь покоен, господин мой и брат. Попляшут! — недобро сверкнув глазами, промолвил дель Каретто, и рыцари его поддержали.
Пропустим еще несколько дней начала июня, пока все занимаются своими рутинными делами.
Турки по-прежнему часто и не очень метко стреляют по крепости. Противопожарные дивизионы работают четко, хотя и с потерями.
Конечно, перекидная стрельба наносит большой ущерб — уж если стены и башни поддаются турецким ядрам, что говорить о гражданских и церковных постройках? Рухнул византийский храм Двенадцати апостолов неподалеку от Коллакиума, поучили повреждения иные церкви. В домах обывателей ядра, продырявив крышу, заодно пробивали и все этажи до самого низа, круша все нажитое в прах.
Кстати, практически современная осаде миниатюра из парижского кодекса Каурсэна показывает нам — кто б подумал? — ни много, ни мало, а шестиэтажные жилые дома на Родосе. Удивляться не надо, ибо Византия в лучшие свои годы знавала восьмиэтажные городские дома. Так-то!
Башибузуки несколько раз пытались стихийно организовать штурм родосской крепости, но без толку, только многих своих угробили.
Меж тем работа по приготовлению башни Святого Николая к отражению штурма идет полным ходом, хотя ей препятствуют обстрелы. Согласно указанию магистра, участок моря около башни был обильно засеян досками с гвоздями и прочими острыми предметами. Брандеры были окончательно снаряжены и готовы по первой же надобности выйти в море.
Четвертый визирь султана, главнокомандующий осадной армией Мизак-паша, видно, съел что-нибудь, ибо приболел и поэтому никак себя не проявлял в военных делах.
Ренегат Фрапан сделал еще несколько попыток приблизиться изнутри к бастионам и везде был отогнан — вежливо, но холодно, так что в итоге исхлопотал свидание с великим магистром и пожаловался на отсутствие доверия.
Д’Обюссон так же холодно заметил, что для этого есть все основания, ознакомился с представленным чертежом Мизаковой ставки и сказал, что подумает, к какому делу приставить Георга. Заодно показал ему несколько одинаковых записок с предостережением против него, которые продолжали регулярно прилетать из турецкого лагеря. Немец счел выше своего достоинства доказывать свою невиновность, сказал лишь, что все это клевета визиря, желающего нейтрализовать его руками легковерных родосцев.
Наши герои, Лео и Элен, практически не пострадали во время этих дней, разве что отлетевший от удара ядра камень больно ударил Торнвилля в ключицу, благо ничего не сломал.
Элен пока не удалось проявить свое новое умение и пострелять в турок, так что несостоявшаяся воительница сменила ружье на поварешку, принося таким образом больше пользы. Порой, когда спускалась ночная тьма, и турецкие пушки замолкали, мадмуазель де ла Тур и Торнвилль гуляли по молу, разговаривая без умолку, или, напротив, сидели у воды, крепко обнявшись и красноречиво молча.
Еще так недавно они были здесь, в последний мирный день, мечтая о том, как назавтра пойдут хлопотать к д’Обюссону о браке. Казалось, прошла не пара недель, а годы жизни… Но хватит об этом, вернемся к башне Святого Николая.
Вечером 8 июня великий магистр Пьер д’Обюссон вместе с братом Антуаном — виконтом де Монтэем — и избранными рыцарями прибыл в форт Святого Николая. Только своих любимых псов он оставил во дворце, не желая подвергать их опасности, хотя те были очень против!
Магистр желал не только проэкзаменовать выполненные дель Каретто работы, но и личным присутствием одобрить оборонявшихся. Кроме того, он собирался остаться там на ближайшее время, поэтому над полуобрушившейся круглой башней взвился его флаг — на страх врагам и ради духовного подкрепления своих.
Сложно сказать, почему он принял такое решение. По крайней мере, есть два разумных объяснения: либо интуиция, либо верное известие из турецкого лагеря. Второе объяснение вероятнее, поскольку накануне визирь Мизак-паша, немного оправившись от недомогания, имел совещание со своими командирами.
Алексис из Тарса (как флотоводец) и анатолийский бейлербей (как сухопутный полководец) настойчиво убеждали его предпринять штурм форта Святого Николая. Грек сказал, что давно готов выдвинуть боевые корабли на позицию и начать обстрел. Бейлербей как главнокомандующий анатолийскими войсками Османской империи отчаянно кипятился от того, что кто-то с ним не согласен. Бейлербей доказывал, что они пропустили удачное время для взятия башни, ибо после того, как башня "поползла", неверные уже успели не только ликвидировать роковые последствия турецкого обстрела, но и возвести хорошую батарею, которую, несмотря на все приложенные усилия, подавить так и не удалось.
— Христиане сведут на нет все усилия, что были приложены нами к уничтожению этой проклятой башни! — продолжал вопить бейлербей, и в этом его поддержал султанов зять Мерла-бей, доселе только молча слушавший, как и подобает молодому человеку в обществе старших.
— Точно так же мои пушки сведут все их усилия на нет, — ответствовал Мизак-паша, но его подручные не унимались.
Один старичок Сулейман сохранял абсолютное спокойствие да знай себе кальян покуривал. Это разозлило пашу, и теперь объектом его гнева стало это тайное "султаново око", которого он опасался сильнее всего:
