Овация сенатору - Монтанари Данила Комастри
— Хорошо, я сделаю, как ты просишь, — пообещал патриций, будучи уже совсем без сил.
— Благодарю тебя, Публий Аврелий, — с сарказмом произнёс консул и поднялся, собираясь уйти. — Помни, однако, что я никогда здесь не был, и с завтрашнего дня мы с тобой опять враги, как прежде!
— Он не убил тебя? — спросил Кастор, заглядывая в дверь.
— Как видишь, я целёхонек!
— Так ли уж? — усомнился грек, насмешливо взглянув на хозяина пониже пояса. — Неужто обошлось без членовредительства? Благодари богов! Ведь есть мужья куда более мстительные! Ну ладно, и когда же суд? Если так будет продолжаться, придётся тебе снять базилику для своего личного пользования!
— Не будет никакого суда.
— В таком случае, хозяин, нужно отправить на Олимп какой-нибудь значительный дар за то, что так дёшево отделался.
— Двум богиням — Спее и Фортуне, — пошутил Аврелий.
— Послушай совета, мой господин, — помолись им подольше. Валерий Цепион окажется куда более твёрдым орешком, чем Паул Метроний. Кстати, пришли новости из Вероны. Германский раб, который, между прочим, стал вольноотпущенником, галопом мчится в столицу, так что мне не придётся ехать за ним, — с облегчением сообщил Кастор. Александриец всегда презирал верховую езду, и самое большее, на что был способен, это взгромоздиться на какую-нибудь спокойную ослицу, по возможности самую старую.
— Ладно, предупреди, когда он приедет. А теперь мне необходимо расслабиться. Ванна готова? — спросил патриций, направляясь в домашние термы.
Спустя некоторое время, чистый и посвежевший, он вышел из бассейна и огляделся в поисках своей прекрасной египетской массажистки.
— А где Нефер? — удивился он.
— В духовном уединении в храме Изиды, как всегда в это время года, — поморщился Парис, вернейший почитатель богов Рима, который с подозрением относился к новым культам и всячески старался поддерживать древние традиции предков, для чего даже искал совета у авгуров.
— Ради Геракла, кто же будет делать мне массаж? — недовольно проворчал Аврелий.
— Хочешь, позову Самсона, — предложил управляющий, имея в виду набатейского гиганта, пониженного до ранга носильщика из-за грубых манер.
— Да спасёт меня от него Афродита! Последний раз он едва не свернул мне предплечье!
— Можешь попробовать с Астерией, — посоветовал Парис.
— А кто это? — удивился Аврелий, гордившийся тем, что знает по именам всех сто с лишним рабов своего домуса.
— Цветочница что помоложе из тех двоих, которых ты велел недавно купить, мой господин.
— Посмотрим, сумеет ли, согласился патриций.
Несколько минут спустя крайне взволнованная Астерия вошла в зал с многоцветной мозаикой, желая во всем понравиться могущественному хозяину, которого боги соблаговолили послать ей.
Молодая девушка быстро освоила обычаи дома, заметил Аврелий, — на ней была красивая туника, волосы не собраны узлом на голове, словно старинная ракушка, а спускались до пояса длинной косой, скреплённой металлической заколкой с чеканкой. А кроме того, он припомнил, что у Астерии ещё и очень красивые ноги…
Сенатор лёг на спину, чтобы получше рассмотреть её.
— Начни с торса, — велел он.
Рабыня сжала губку, пропитанную ароматным оливковым маслом, нанесла несколько капель на плечи хозяина и растёрла их мягкими движениями пальцев.
Аврелий уже начал было получать удовольствие от этих нежных прикосновений, но когда Астерия наклонилась над ним, он вдруг резко вскочил с ложа, отбросив простыню, полотенца и набедренную повязку.
— Что это? — спросил он, указывая на крохотную золотую пчёлку, висевшую на цепочке на шее девушки.
Астерия в растерянности что-то залепетала, отступила и кинулась к дверям. Одним прыжком Аврелий догнал её и преградил дорогу.
— Где ты это взяла? — сердито спросил он.
— Не бей меня, хозяин, прошу тебя, не бей! — взмолилась рабыня, которая, видимо, пострадала когда-то от чьей-то тяжёлой руки.
— Скажи мне правду, и тебя никто не накажет, — успокоил её сенатор.
— Мне дала её мама и посоветовала никому не показывать. Но ведь теперь-то мы оказались в надёжном доме, и я подумала, что могу надеть. Святая Артемида, что я наделала! — заплакала Астерия.
— Одень меня и пришли сюда свою мать! — велел Аврелий, и девушка наклонилась за набедренной повязкой.
Вскоре Парис, как управляющий слугами, привёл Зенобию и представил её сенатору.
В отличие от дочери, женщина не казалась такой напуганной, и даже явное недовольство хозяина не омрачало той радости и восхищения, какие появились на её лице, когда она только вошла в домус на Виминальском холме. Спокойно поклонившись, она остановилась перед столом, за которым сидел Аврелий.
— Астерия ни в чём не виновата, хозяин. Эта подвеска моя, — сразу же призналась она.
— Где ты её украла? — сухо спросил сенатор.
Женщина слегка поколебалась, словно подыскивая слова.
— Знаешь, когда моя дочь прибежала ко мне в слезах, я придумала, как можно объяснить, откуда у меня эта подвеска. Но всё это была бы неправда…
— Неплохо для начала! — проворчал Аврелий.
— А чему ты удивляешься? Понятно же, что любая рабыня с лёгкостью солжёт, лишь бы избежать наказания. И всё же, хозяин, с тех пор, как живу в твоём доме, я ни разу не ввдела, чтобы ты сердился на слуг по пустякам или устраивал трагедию из-за какой-то недостачи, как поступают обычно состоятельные, облечённые властью люди. И ещё я подумала, что если тебе почему-то так важна эта драгоценность, то, должно быть, у тебя есть на то свои причины, и решила сказать тебе правду. Я нашла её на теле Антония Феликса, сразу после его убийства.
«Хозяин таверны говорил, что на труп слетелись насекомые, — рассуждал про себя патриций. — Возможно, крохотная золотая пчёлка была сделана так искусно, что её вполне можно было принять за настоящую?»
— Я подобрала её, пока никто не видел, и спрятала в волосах, — призналась женщина, коснувшись странного толстого пучка волос на голове.
— Очень удобная причёска для воров. Должно быть, их немало в твоей стране!
— Наверное, не меньше, чем в Риме, хозяин! — тотчас ответила эпирота [43], слегка улыбнувшись, что смягчило её наглость. — На самом деле этот пучок на макушке служит для того, чтобы носить груз на голове, — всё-таки сочла нужным уточнить она.
— Зенобия, ты хоть понимаешь, что присвоила единственную улику с места убийства? — строго произнёс Аврелий.
— Знаю, хозяин, но у меня больше нет ничего, что я могла бы оставить дочери, если бы нас разлучили. Я так или иначе выкручусь, а она такая молодая и неопытная, ей стоило бы иметь какую-то вещь, которую можно продать в случае необходимости. Потом, когда ты купил нас, я не посмела говорить с тобой об этом. Я опасалась, что ты продашь нас, поэтому и велела Астерии спрятать подвеску, а этой глупышке вдруг захотелось надеть её…
Выходит, это не та драгоценность, которую носила Глафира, хотя удивительно похожа, даже крючок искривлён так же, хотя это не вязалось с тонкой работой. И всё-таки…
— Минутку! — вдруг воскликнул сенатор. — Это ты согнула крючок, чтобы прикрепить его к цепочке?
— Это сделала Астерия, — ответила мать. — Чтобы удобнее было повесить на шею, а сначала он был изогнут так, чтобы держаться на мочке уха.
Ну конечно, понял, наконец, Аврелий, это же не подвеска, а серёжка! Как он не подумал об этом раньше!
— И что же теперь, мой господин? Ты ведь не выгонишь нас из дома, верно? — захотела узнать встревоженная Зенобия.
— Вы обе, конечно, этого заслуживаете. Вы должны были сразу передать находку стражам порядка! — сердито упрекнул патриций.
Рабыня, должно быть, сожалея о такой оплошности, опустила глаза.
— На этот раз прошу, но горе тебе, если вздумаешь ещё что-нибудь украсть! И для начала смени эту нелепую причёску — в ней можно и кинжал спрятать! — пригрозил сенатор, надеясь, что внушил некоторый трепет этой слишком бойкой служанке. — Следи за ней, Парис, и знай — лично отвечаешь за неё! — добавил он, обращаясь к управляющему.
