Алексей Павлов - Иван Украинский
Вскоре началась погрузка материальной части, коней, повозок, имущества, бойцов. Набралось всего немало — на полный эшелон. Красноармейцы деловито обживали теплушки — красные домики на колесах. Многие из них, не занятые вкатыванием орудий на платформы и иными делами, поудобнее устраивались на нарах, другие, отойдя за полотно железной дороги, усаживались в кружок и о чем‑то вели разговоры. Время шло к обеду. Но еще до его наступления взводный увидел, как одна из групп бойцов, примерно человек семь, развернула свою солдатскую скатерть — самобранку — плащ — палатку и усердно приступила к трапезе. На плащ — палатке возвышались два солдатских котелка, доверху наполненные черной паюсной икрой. Сотрепезники не спеша опускали алюминиевые ложки в котелки и, захватив по полной, столь же размеренно отправляли содержимое в рот. Когда взводный поравнялся с красноармейцами, один из них позвал:
— Сидайте к нам, товарищ Украинский, угостим икрой.
— Богатенько живете, — искренне удивился Иван. — Где раздобыли?
— На рынке за гроши, — бойко ответил веснушчатый парнишка в мешковато сидевшем на нем красноармейском обмундировании.
Икры‑то Иван отведал. Но его больше всего занимал вопрос, откуда и как появилась в изобилии икра на рынке, если по существу весь март и половину апреля Екатеринодар осаждался беляками, вокруг гремел бой, кому тут было до рыбы и икры!
— Барыги не терялись, — рассмеялся шустрый боец. — Под боевую канонаду они глушили рыбу в реке взрывами аммонала и динамита, вытаскивали, потрошили севрюг, белуг и тут же пускали икру в засол.
Боец не врал. Действительно, в Екатеринодаре, Темрюке, Славянской, Усть — Лабинской и других населенных пунктах, расположенных по берегам рек Кубани и Протоки, паразитические элементы, браконьеры и прочая свора в момент нереста устроили буквально побоище для ценных пород рыбы в целях наживы. Красной рыбы и икры на рынках появилось столько, что они вдвое упали в цене.
Даже в сугубо степном Тихорецком железнодорожном поселке, куда направлялся воинский эшелон, этот продукт появился с избытком. Если до марта — апреля фунт ценной красной рыбы стоил здесь на рынке 1 рубль — 1 руб. 30 копеек, то теперь — 40–50 копеек.
Благо утвердившиеся повсеместно органы народной власти быстро среагировали на разбой спекулянтов и приняли к ним решительные меры, предотвратившие дальнейшее истребление рыбных богатств в нерестовый сезон 1918 года. Иначе нелегко пришлось бы восстанавливать рыбное хозяйство края во весь последующий период.
По указанию Иванова перед отправкой дивизион был выстроен напротив эшелона.
— Товарищи бойцы и командиры! — обратился он к личному составу. — Мы с вами отправляемся на фронт. От наших с вами действий во многом будут зависеть успехи пехоты и красной конницы. Нам нужна твердая сознательная дисциплина. А кроме того — мастерство в своем огневом деле. Поэтому приказываю — в пути во всех взводах повторить основные правила стрельбы, тактики артиллерии.
Когда бойцы стали расходиться по вагонам, Иванов на минутку задержал Украинского и сказал:
— А в твой взвод я буду наведываться чаще. Вместе позанимаемся с разведчиками.
И вот эшелон в пути. Мерно постукивают колеса вагонов на рельсовых стыках, из открытых дверей теплушек доносятся звуки гармошек и песен. Но уже сразу за разъездом Дорис в эшелоне воцарилась тишина. Как и предусмотрел командир дивизиона распорядком дня, в вагонах началось штудирование инструкций и наставлений. Во взводе Украинского, согласно обещанию, присутствовал Иванов. Он взял в руки бинокль и показал его бойцам.
— Для чего этот прибор? — спросил он.
— Для наблюдения за противником, — хором послышались голоса.
— А еще для чего?
На этот раз ответ был менее дружным и уверенным:
— Для корректировки стрельбы.
— Правильно, — подтвердил командир. — Только, судя по ответу, кое‑кто из вас подзабыл второе его назначение. Давайте напомним.
И он стал рассказывать разведчикам, как следует точно держать бинокль при корректировке огня, для чего нанесены на его линзах окуляров деления, чему они соответствуют, как при отклонении взрывов снарядов от цели надо давать поправки для доворотов стволов орудий вправо или влево, а при перелетах и недолетах менять прицел и брать цель в «вилку».
— Да це все дуже гарно, товарищ командир, — сказал плотный, лет двадцати семи разведчик с густыми пшеничными усами и добродушным, смешливым лицом. — Лучше б я у той бинокль побачив в сию хвилину, шо робе моя Параска, чи вправо, чи влево вона поворачивается и з якого боку к ней сподобнее пригорнуться.
В вагоне грохнул смех.
— Дывись якой вин прыткий, чого ему захотелось, — басил другой, примерно таких же лет артиллерист.
Обернувшись к Иванову и Украинскому, еще один разведчик, уроженец Екатеринодара, Виктор Курамов сказал:
— Чему тут удивляться. Сама печать на греховные мысли нас наводит. Я вот прихватил в городе кучу газет, не успел еще хлопцам прочитать. Так в них есть такие штучки — дрючки — за животик схватишься.
Видя, что занятие уклонилось в сторону, а последние слова Курамова вызвали повышенный интерес, Иванов разрешил:
— Прочтите на выбор один опус.
Разведчик развернул «День рабочего» и, прокашлявшись, громко начал:
ЖЕНСКИЙ ВОПРОС
Отчего живое солнце
Иногда лишь греет,
А когда целует Ваня,
Все лицо алеет.
Почему в реке купаться
Жарким днем привольно,
А с Ванюшей обниматься
Всему телу больно.
Отчего другие бабы
Любят вишни, груши?
Для меня же нет вкуснее
Моего Ванюши.
На этих словах голос чтеца потонул в гомерическом хохоте. До слез смеялись Иванов и Украинский. Когда чуть утихло, добровольный культармеец произнес:
— Это еще не все. Читаю дальше:
Отчего иной раз сердцу
Ночью станет тяжко
И мерещится все время
Подлая Дуняшка?
Что ж такого, что любимый
С ней гулял намедни.
Они встретились случайно —
Были у обедни.
Одного не понимаю,
В толк я не возьму.
Перестал ходить Ванюша…
Почему?
Согнав с лица недавнюю улыбку, Украинский с досадой промолвил:
— Какая‑то мура, ни уму, ни сердцу.
Что поделаешь, в новой, только начинавшей свой путь областной советской прессе случались подобные казусы. Для работы в редакциях и типографиях областного центра не хватало грамотных, вполне надежных кадров из
пролетарской среды. Сюда определилось немало прежних сотрудников с мелкобуржуазными взглядами на революцию, впитанными со времен керенщины. Иногда бессознательно, а порой со злым умыслом некоторые штатные работники редакций пропускали в печать сумбурные писания, включая и незрелые, беспомощные вирши, как было на этот раз.
Эшелон следовал по маршруту, который бойцы прошагали пешком от Тихорецкой с наступлениями, отступлениями, удачами и неудачами. В тех первых боях под Бурсаком, Выселками, Кореновской они вкусили лишь первые цветочки гражданской войны, впереди были ягодки, им предстоял куда более сложный и тернистый путь борьбы. Поезд шел медленно и, минуя знакомые места, бойцы вспоминали подробности недавних событий, тут же показывая памятные ориентиры, где и как располагался тот или иной отряд, каков был ход боевых действий. В соседней теплушке по этому поводу шел оживленный разговор.
— Жаль, что наше командование, — в раздумье сказал один из красноармейцев, — после разгрома корниловцев под Екатеринодаром позволило их остаткам выбраться с Кубани. Их надо было окружить и полностью добить. Сил у нас было достаточно.
— Организованности у нас маловато, — вставил свое пояснение его товарищ. — Шумим пока много, да зачастую без толку.
Наверное, так же представлялась обстановка и всем артиллеристам дивизиона, ехавшим сражаться не только с немцами и новыми отрядами белых, но и с теми, кто противостоял им недели две — три назад в районе Екатеринодара. Деникин, ненадолго задержавшись в Успенской, обосновался на Дону — в Ольгинской, Мечетинской и Кагальницкой, развернув там усиленную подготовку для нового похода на Кубань. Немецкое командование щедро снабжало оружием противника, всяческое содействие деникинцы получали от Донской белогвардейской армии атамана Краснова.
В Тихорецкую эшелон прибыл во второй половине дня, ближе к вечеру. Железнодорожный поселок с 20–тысячным населением почти сплошь состоял из одноэтажных домиков, с палисадничками и огородами во дворах. Немало хат было турлучных, крытых камышом и соломой. Даже
центральная улица от вокзала до своего выхода из поселка не имела твердого покрытия. Булыжным настилом кое- как была замощена рыночная площадь. В весеннюю и осеннюю распутицу пешеходы утопали в непролазной грязи, даже конные мажары застревали посреди улиц и переулков.
