Эдмон Лепеллетье - Коварство Марии-Луизы
Раздавая корм домашней птице, она все время обращалась к своей снохе Огюстине, которая готовила полдник для двух юнцов, ожидавших его с аппетитом. Это были сын Сигэ и сын Жана Соважа.
– Я ничего не слышу, – ворчала старуха, качая головой, – а ты, Огюстина? Да послушай же хоть немножко!
Тогда Огюстина дергала почернелый крюк для котла, отодвигала чугун, кипевший на просторном очаге, раскаленном топившимися дровами, и выходила со двора. Дойдя до изгороди, отделявшей большую дорогу, она с неподвижным лицом беспокойно прислушивалась в направлении к Арси. Оба юнца, не двигаясь, с разинутыми ртами следили за ней, явно заинтересованные. Прождав несколько минут, Огюстина возвращалась к своей кухне.
– Пушек не слышно, – говорила она, – верно, это будет не сегодня… – И она покорно принималась за свое дело, резала ломти хлеба для супа, приговаривая со вздохом: – Что-то делает теперь мой муж? А что если с ним случится несчастье? О, мой бедный Жан! Он такой храбрый! Такой неосторожный!
Старуха продолжала молча наделять пищей население птичника, повторяя каждый раз, как ей приходилось останавливаться, чтобы набрать из ящика новую пригоршню овса:
– Ах, если бы Наполеон был здесь! Это было бы спасением!
Утро прошло без тревоги. Около двух часов обе женщины были испуганы криками, донесшимися из деревни, смутным говором многих голосов и раздавшимся вдали топотом конских копыт. Послышались неясные восклицания:
– Вот они! Это они!
– Казаки! Спасайтесь! – закричала Огюстина.
Она поспешно схватила обоих детей и обняла их, словно хотела защитить от пик всадников, вторгшихся в деревню.
– Это не казаки. Прислушайся-ка, дочка! – сказала старуха, и ее лицо озарилось мстительной радостью. – Разве не слышишь! Кричат: «Да здравствует император!» Это он! Это Наполеон! Он идет к нам на помощь! О, теперь-то уймут наших врагов.
Земля гудела от лошадиного топота. Всадники приближались. Изумленная Огюстина стояла на пороге; старуха неподвижно остановилась посреди двора, окруженная птицами, отнимавшими друг у друга зерна, и словно в экстазе прислушивалась к все приближавшимся ритмическим звукам скачущей конницы, гордясь верностью своего слуха.
«Только бы мне удалось увидеть Наполеона», – думала она.
Мальчики, уже не испытывавшие страха, бросились на двор и повисли на перекладинах плетня. Вдруг они закричали:
– Это он! Это он! Он идет сюда!
И, соскочив со своего наблюдательного пункта, они быстро вынули доску из подворотни, открыли ворота и вытянулись рядом с ними, как на карауле, приложив руки к шапкам, как делали это на их глазах солдаты при встрече с начальством на большой Трауской дороге, на этом пути стольких армий – дружеских и вражеских.
Среди бряцанья оружия, топота скакавших и быстро осаживаемых лошадей появился Наполеон и сказал, указывая на ферму:
– Войдем сюда!
Мамелюк Рустан выехал вперед и взял поводья серой лошади, на которой ехал император. На Наполеоне был его традиционный костюм дней славы – форма полковника стрелкового полка, а именно: серый редингот и маленькая шляпа. За ним следовало несколько офицеров, небольшой эскорт из стрелков и один генерал – Себастьяни, а на некотором расстоянии, отдавая приказания полуэскадрону польских улан, которым поручалась охрана фермы, намеченной Наполеоном для своей главной квартиры и, вероятно, для ночлега, остановился славный маршал Франции Лефевр, герцог Данцигский, командовавший старой гвардией.
Эскорт и офицеры остались на улице и занялись поиском квартир у жителей деревни. Наполеон, маршал Лефевр, генерал Себастьяни и адъютанты сошли с коней и остались на дворе фермы. С обеих сторон изгороди были расставлены часовые.
Наполеон вошел в кухню в своей обычной резкой манере: он везде чувствовал себя, как дома.
– Я сегодня ночую у вас, матушка, – сказал он старухе. – О, не беспокойтесь! Я не взыскателен! – Он толкнул дверь и, заглянув в комнату Жана Соважа с безукоризненно чистой постелью, прибавил: – Здесь я буду спать! Есть у вас лишний тюфяк? Бросьте его вот там на полу, поперек двери, это для Рустана.
И он указал на своего мамелюка, тюрбан которого, украшенный султаном, пышные шаровары, кривая сабля и пистолеты с резными ручками привели в совершенное недоумение обоих мальчиков.
Выбрав таким образом себе помещение, Наполеон обернулся к Огюстине, которая, дрожа, ожидала его приказаний.
– Вы дочь этой храброй старушки? Замужем? Это ваши дети? Где ваш муж? – быстро спросил он.
Огюстина ответила:
– Мой муж, Жан Соваж, ушел сегодня… с другими здешними… в сторону Торси, они там, на ферме «Божья слава». Утром говорили, что там неприятель.
– Папа взял с собой ружье, – сказал старший из мальчиков, храбро выступая вперед, – чтобы убивать врагов.
– Он сказал, что принесет нам пики и меховые шапки и повесит их над камином, – прибавил второй мальчик, вовсе не желавший позволить брату одному завладеть рассказом об отцовских подвигах.
– Вижу, что все вы храбрые люди и добрые французы, – сказал император, – и что случай благоприятствовал мне, приведя меня к вам. А теперь скорее поставьте мне стол тут, на кухне!
– Ваше величество, вы желаете кушать? – робко спросила Огюстина. – У нас ведь почти ничего нет.
И она смущенно указала на котелок, кипевший на огне.
– Стол! Сперва стол! – возразил император. – Мы поедим позднее. Теперь же главное – поколотить казаков Шварценберга и помешать пруссакам Блюхера съесть вашу похлебку, которая, судя по запаху, должна быть великолепна. Я очень скоро окажу ей должную честь, но в данный момент есть вещи поважнее.
Адъютант и Рустан поставили посреди кухни стол, на котором тотчас же была развернута карта. Наполеон нагнулся над нею и, водя пальцем по Обской дороге, казалось, намечал маршрут.
– Еще не все потеряно! – прошептал он и, обернувшись к Лефевру, молчаливому и неподвижному, так же, как и Себастьяни, прибавил: – Какие новости, герцог?
– Дурные, ваше величество! Наполеон пожал плечами.
– Черт возьми! И ты туда же, мой старый солдат! И ты как другие! И тебе надоела война? Ты хотел бы погреть пятки у своего камелька, приласкать свою добрую жену, эту превосходную Сан-Жень?
– Правду сказать, ваше величество, я предпочел бы в эту минуту предложить вам гостеприимство в моем замке Комбо и видеть, как вы будете сердить мою старую Катрин, которая вас любит по-прежнему, даже, может быть, больше, с тех пор…
– Что же ты остановился? Почему? – спросил Наполеон, забавляясь смущением своего старого боевого товарища, который внезапно прикусил язык.
– Я, кажется, собирался сказать глупость.
– Ба! Для тебя это не новость. Да и для меня также Ты хотел сказать, что ты и твоя жена – вы оба больше привязались ко мне с тех пор, как судьба стала меньше баловать вашего императора? Я понимаю тебя! Но успокойся: судьба снова переменится. Я заставлю ее перемениться! W вот где! – И сильно нажав пальцем карту, Наполеон указал на ней точку, которую Лефевр с Себастьяни, стоявшие на некотором расстоянии от стола, не могли различить, но которая показалась им отдаленной от места сосредоточения войск и гораздо севернее.
Оба генерала промолчали. Они по-прежнему любили своего государя, но уже не верили в его звезду.
– Слушайте, – сказал Наполеон. – Вы знаете, что па Щатийонском конгрессе все мои попытки потерпели неудачу; все мои предложения с целью добиться мира были отвергнуты. Герцог Виченцский от моего имени соглашался на все, даже на унижения, на которые я был готов, чтобы избавить мою страну от дальнейших страданий; но союзники держались своего плана – выиграть время и дождаться моего поражения. Себастьяни, вы знаете, что из этого вышло?
– Ваше величество, поражение генерала Сен-При, взятие Реймса и ваше вступление в Эпернэ при криках освобожденного населения смутили императора Александра и его советников, как я уже вам докладывал; союзники в беспорядке отступили к Труа. После этого можно было надеяться, что переговоры будут наконец доведены до конца.
– Александр, – сказал Наполеон, иронически поджимая тонкие губы, – всякий раз, как мои солдаты переходили в наступление, начинал снова чувствовать ко мне свою дружбу, но тотчас становился опять надменен и неумолим, стремясь наказать Францию за то, что веду ее я, сын революции, – как только поток моих побед приостанавливался, подавая ему надежду… Так что известие о его поспешном бегстве, которое ты сообщил мне, Лефевр, могло показаться вполне точным. Ах, я ошибся! Я думал, что наконец наступит мир!
– Ваше величество, мои сведения были вполне точны, – печально возразил маршал, понимавший важность минуты. – Среди ночи третьего дня император Александр послал к князю Шварценбергу нарочного с приказанием немедленно отправить в Шатийон курьера: мир должен был быть подписан на условиях, предложенных французским Уполномоченным. Император австрийский при известии о вашем приближении тотчас приказал уложить багаж и бежал к Дижону с одним лишь офицером и с камердинером.