Фриц Маутнер - Ксантиппа
— Но зачем же тогда вы женились на ней, несмотря на предостережение и на свою обычную доброту?
Сократ усмехнулся.
— Я не хочу сделаться вегетарианцем, хотя и не лишен сострадания, — медленно произнес он. — Мне очень жаль голубей, когда их убивают, но в то же время я охотно ем приготовленное из них жаркое.
Подобный способ защищать жену не мог восстановить репутации Ксантиппы в глазах учеников, да и ей не удавалось разлучить их с учителем. Но хорошо было уже и то, что философ, благодаря вмешательству жены, не ораторствовал больше ни на улицах, ни на многолюдных собраниях в гостях у знати, ограничивая свои беседы только избранным кружком последователей у себя дома. Ксантиппа стала понемногу успокаиваться; страшная картина пожара, напугавшая ее в театре до беспамятства, начала забываться бедной женщиной, теперь она меньше боялась за жизнь мужа; все шло, по-видимому, хорошо, но этот период сравнительного спокойствия продолжался недолго.
Соседу-каменотесу, который считал себя почти уже обладателем участка земли под мастерской, не понравилось, что жена Сократа опять энергично принялась за свою торговлю. Он с притворным участием уверял ее, что теперь ей нечего рассчитывать на хороших покупателей. Праздные зеваки, правда, осаждали заведение Ксантиппы из одного любопытства, так как она сделалась посмешищем целого города за свою строптивость, но деловые люди держались от нее в стороне.
Бранчливость, которую ей следовало бы направить только против своего мужа, отводила, по словам соседа, солидных клиентов. Еще бы! Кому же охота выслушивать грубости за свои кровные денежки! Между тем, его собственная торговля процветала. И доброжелательный конкурент Ксантиппы настоятельнее прежнего советовал ей удалиться из Афин со своим неисправимым мужем, чтобы попытать счастья на чужой стороне.
Рассерженная женщина без обиняков ответила на это, что сосед получает заказы, благодаря покровительству Ликона и других жрецов, что сам он — сторонник патрициев и враг Сократа, и если советует соседке покинуть Афины, то лишь с корыстной целью приобрести за бесценок участок земли под мастерскую. Каменотес не отрицал, что он в интересах дела примкнул к одному религиозному обществу. И тут же этот лицемер начал так зло насмехаться над статуями богов, которыми торговал, пустился рассказывать такие скандальные истории из жизни духовных лиц и хранителей сокровищ храма, что Ксантиппа не могла сомневаться в его полнейшем безверии. Он не скрывал от нее своего намерения приобрести землю Сократа. Ему она приглянулась уже давно. И что же в том предосудительного, что он не прочь извлечь выгоду из несчастья ближнего? Так всегда водится на свете! Бегство философа из Афин, конечно, принесет пользу соседу, но из-за этого не следует пренебрегать его предостережениями.
— Любезная Ксантиппа, — повторял он чуть не ежедневно, — поверьте мне: угроза преследования висит над головой вашего мужа. Стоит закрыться одной паре прекрасных глаз, как будет, пожалуй, поздно думать о его спасении. Уходите отсюда подобру-поздорову, пока не стряслась беда! Когда она нагрянет, я не заплачу вам за этот клочок земли и половины того, что предлагаю теперь. Да еще может случиться и так, что все ваше имущество будет конфисковано.
Но кто же был этот неведомый покровитель Сократа? Не Алкивиад ли? Каменотес не хотел высказаться прямо и Ксантиппа чувствовала, что, несмотря на свои корыстные расчеты, он не обманывал ее. Но она ни за что не хотела поверить этой близкой опасности. Соседом, очевидно, руководил денежный интерес, и с ее стороны будет непростительной глупостью поддаться его запугиваньям и покинуть город, чтобы терпеть нужду на чужой стороне. В мучительной борьбе с самой собою Ксантиппа проводила тревожные дни и ночи не зная, на что решиться. Часто ее глаза с ужасом останавливались на лице беззаботного мужа. Так смотрит мать на своего больного ребенка.
Однажды Ксантиппа сидела одинокая и печальная в своей мастерской. Маленький Проклес ходил уже в городскую школу, и мать не могла больше развлекаться его детской болтовней.
Вдруг к ней вбежал каменотес.
— Предупреждаю тебя в последний раз, — воскликнул он с жаром. — Глаза, оберегавшие до сих пор Сократа, не сегодня-завтра могут навсегда закрыться. Аспазия тяжко больна; если она умрет, Сократ погиб.
Аспазия!
Смех вырвался из груди Ксантиппы. Сосед с непритворным волнением уговаривал ее принять решение, но изо всех его слов она понимала только одно: Аспазия, приятельница Сократа, была его гением-хранителем. Аспазия, главная виновница несчастья всей ее жизни, могла навредить жене Сократа и после своей смерти.
Не добившись никакого толку, каменотес вернулся к своим занятиям, оставив упрямую соседку одну. Тогда Ксантиппа без слез упала ничком на землю и принялась рвать на себе волосы. Что могло сравниться с ее жалким, беспомощным положением. Муж, которому следовало быть опорой для семьи, приносил ей только бедствия, тогда как стоило ему захотеть, чтоб удалить от себя и семьи всякую опасность. И теперь Ксантиппе не у кого искать защиты, кроме этой ненавистной Аспазии, которая вдобавок собралась умирать, как раз в тот момент, когда Ксантиппа, сломив свою гордость, готова идти к ней просить помощи.
Но если она настолько забыла о своем самолюбии, чтоб унизиться до просьбы, то не лучше ли пойти к Алкивиаду, который более расположен к ней, чем Аспазия? Разве она не слышала недавно, и притом не без сердечного трепета, что Алкивиад снова вернулся в Афины победителем и стал чуть ли не главой государства? Конечно, в памяти Ксантиппы, ярче сомнительных заслуг Алкивиада на ниве государственной деятельности, воскресли рассказы о его бесшабашных любовных похождениях. Да, во всех этих случаях было много вероятного. Он в самом деле способен отдаваться женским ласкам под шум сражения, лицом к лицу со смертельной опасностью, или соблазнять жен и дочерей тех, кто спас ему жизнь. Но опять-таки все это не важно! Пускай о нем рассказывали самые скандальные истории, пусть Алкивиад действительно стал дурным человеком, только бы он не отказался защитить своего старого учителя Сократа! Ксантиппа собралась с духом и пошла домой. Здесь она сказала служанке, что решилась просить у Алкивиада помощи.
Преданная старуха, не меньше своей госпожи страшившаяся за философа, дала свое благословение Ксантиппе на такой важный шаг. Кроме того, она отлично знала все, касавшееся человека, ставшего теперь могущественным. Непобедимый Алкивиад был снова призван в Афины. Ему поручили и командовать солдатами, и сбить цены на муку. А когда в нем не будут более нуждаться, то уберут его с дороги из страха перед ним.
Но Ксантиппа не слушала ее рассуждений и спросила только, где живет Алкивиад. Служанка с горестью взглянула ей в лицо, которое было мрачнее ночи, и заметила:
— Если бы вы узнали туда дорогу десять лет назад, всем нам было бы гораздо лучше. Теперь же вам будет нелегко добиться встречи. Слышно, будто Алкивиад мужчин не принимает вовсе, а женщин — по годам. То есть, молоденьких раньше старых.
Впрочем старуха объяснила Ксантиппе, где находится жилище великого мужа, и бедная женщина немедленно отправилась туда. Войдя в прихожую, Ксантиппа нашла ее переполненною просителями; большинство из них были женщины и между ними много молодых и красивых.
На вопрос слуги Ксантиппа назвала свое имя и имя мужа, не надеясь, однако, что ее примут. Между тем возвратившийся слуга сделал ей знак следовать за ним и провел дрожавшую от волнения женщину через несколько больших парадных комнат, от которых веяло холодом, в уютный, прелестно обставленный кабинет Алкивиада. Хозяин почтительно поднялся при ее появлении.
В первую минуту оба они точно остолбенели. Посетительница удивилась в душе, что время так мало изменило отчаянного проказника, тогда как Алкивиад напрасно искал в постаревших чертах Ксантиппы сходство с прекрасной недотрогой, дважды отвергнувшей его ухаживанья. Однако он постарался скрыть свое разочарование любезностью приема и обратился к жене Сократа с несколькими приветливыми словами: «он очень рад видеть ее у себя и занятие государственными делами не мешает ему ценить женщин с благородным сердцем». При этом его глаза внимательно остановились на изможденном печалью морщинистом лице Ксантиппы, на ее загрубелых руках и поношенной одежде. Потом Алкивиад украдкой бросил взгляд в зеркало, желая убедиться, можно ли еще назвать его красавцем.
Просительница с усталым видом опустилась в Мягкое кресло, ей надо было немного отдышаться прежде чем заговорить; поймав взгляд хозяина, бедняжка покраснела до корней седых волос, обрамлявших ее лоб, и медленно произнесла:
— Вы удивляетесь, что когда-то находили меня красивой; но я так рада, что подобные вещи миновали теперь для меня навек. Мне всю жизнь было некогда заниматься пустяками и если бы я была также молода, как в тот день, когда увидела впервые и вас, и своего мужа, то стала бы говорить с вами ни о чем ином, как о Сократе. В ваших глазах я, вероятно, выгляжу женщиной, неспособной к нежному чувству, но насколько во мне есть нежности, вся она принадлежит моему ребенку и… — тут она опустила глаза в землю — и… моему мужу, хотя такое признание рассмешит вас также, как смешать рассказы о странных выходках Сократа. Ах, никто из вас не знает его! Вы, в своих раззолоченных палатах, остаетесь мелкими, испорченными людьми; он же, при своей некрасивой наружности, упрямстве и самодурстве, будет всегда благороднейшим человеком, преданнейшим другом и неподкупным гражданином. Знаете ли, зачем я к вам сюда пришла? Ведь Сократа непременно убьют, если вы не примете его под свою защиту!
![Фред Саберхаген - Восточная Империя [Разорённые земли + Чёрные горы + Мир Арднеха]](/uploads/posts/books/46544/46544.jpg)