Владимир Рынкевич - Мираж
Тем временем продолжался бой, корниловцы пытались атаковать, но в конце концов прочно залегли. Тогда из своего укрытия поднялся подполковник Нежинцев. Дымников, конечно, не мог разглядеть его лицо издали, но чувствовал, знал, что на этом лице та же равнодушно усталая гримаса, которая была во время расстрела пленных, когда у Леонтия возникла тайная мысль: «И тебя бы туда, под выстрелы в упор». Теперь же он увидел, как Нежинцев что-то пытался крикнуть, но не успел: пуля ударила в голову.
Смерть командира Корниловского полка — событие. Звенели телефоны, бежали ординарцы, организовали переправу тела через реку. Снаряды регулярно продолжали падать рядом со штабом. Деникин, выйдя из штаба, не спеша, как всегда бравируя своей храбростью, подошёл к офицерам, сказал:
— Какая тяжёлая потеря для армии.
— Ваше превосходительство, кто же будет командовать Корниловским полком? — спросил Меженин.
— Командующий армией генерал Корнилов только что назначил полковника Кутепова, — сказал Деникин и, узнав Дымникова, продолжил, — Александра Павловича я уже поздравил. Думаю, и вы рады за него.
— Так точно, Ваше Высокопревосходительство.
— М-да... Неженцев. А мы с ним ещё утром договаривались: возьмём город и засядем в Гранд-отеле за пиво. Да. Гранд-отель! Вот я и вспомнил, господин Дымников, то, что давно должен был вам передать. Это целый роман. Когда мы с другими генералами были в Быхове под арестом, там рядом стояла польская часть, а в этой части работала не то переводчицей, не то секретаршей девушка Марыся. Хорошая интеллигентная девушка. Ксеня тогда была моей невестой, почти каждый день приходила ко мне и как-то по случаю подружилась с этой Марысей. Иногда с ней приходила, иногда что-нибудь передавала через неё. И однажды, будьте внимательны, поручик, Марыся сказала мне: «Пан генерал, поедете опять на войну. Вдруг встретите там поручика Леонтия Дымникова. Скажите ему, если он хочет меня найти, то найдёт в Харькове, в гостинице Гранд-отель. И скажите, что я его кохаю».
1918. 13 АПРЕЛЯ
Утром генерал Корнилов был убит — артиллерийский снаряд красных разорвался в комнате, где он ожидал, когда подадут утренний чай. Генерал Романовский[25] и другие офицеры вынесли умирающего на носилках. Деникин поспешил навстречу, припал к ещё дышавшему генералу.
— Вы примете командование армией? — спросил Романовский.
— Да, — без колебаний ответил Деникин.
Собралась толпа офицеров. Некоторые плакали. Дымников нашёл Меженина и оттащил в сторону.
— Я же говорил: без нас, — с многозначительной улыбкой сказал Игорь.
— Неужели вы?..
— Что ты, Лео! Я цель не указывал. Они сами легко могли обнаружить. — Улыбка Меженина оставалась многозначительной: нравилось ему, что его могут заподозрить в связях с красной разведкой.
— Ударный Корниловский! Строиться на западной окраине фермы! — раздалась команда Кутепова. — На поход! Штурм отменяется распоряжением командующего армией генерала Деникина!
— Теперь мы снова идём к Ростову, а оттуда на Москву, — сказал Меженин. — С немцами и казаками.
— Я с тобой, Игорь, только до Харькова.
1918. МАЙ
В Ростове на вокзале огромные светящиеся буквы: KAUKASUS[26].
На перроне — безликие аккуратные немецкие часовые.
Штаб Деникина километрах в пятидесяти от этих позорных символов, в станице Егорлыкской, в просторном станичном правлении. Под окнами в саду доцветали фруктовые деревья. Кутепов приходил сюда как бы запросто, но не часто — не злоупотреблял доверием.
— Многого мы не успели прочитать за время похода, Александр Павлович. Кстати, вы знаете, что Сергей Леонидович Марков устраивает лекции о нашем походе и называет его «Ледяным»?
— Там где-то был лёд. Под Медведковской, кажется.
— Да, лёд был. А здесь нас ждал Брестский мир. Будем с вами разбираться, что же нам от России оставили, — сказал Деникин.
— Всё своё возьмём! — не задумываясь, произнёс Кутепов.
— Не смею с вами не согласиться, однако разномыслие в наших рядах мешает нам действовать. Вот, например, интересный документ для чтения, — проговорил Деникин к протянул собеседнику лист, на котором химическим карандашом довольно чётко было написано: «Начальнику контрразведывательной части Генерального штаба полковнику Щукину».
— «Автору настоящей записки, — начал читать Кутепов, — из совершенно доверительного источника стало известно, что некоторые офицеры 3-й дивизии полковника Дроздовского, а также Корниловского ударного полка, 1-го офицерского полка и некоторых других частей составили заговор с целью смещения руководства армии, чтобы в дальнейшем войти в союз с атаманом Красновым и немецкими войсками для совместных действий против большевиков. Руководит заговором полковник штаба армии. Будет назван при следующей встрече и при вручении автору суммы в пять тысяч немецких марок».
— Такие настроения существуют, и я даже знаю без сообщений неизвестного фамилии некоторых офицеров, держащих связь с Красновым, — с некоторой усталостью в голосе сказал Деникин.
— Под трибунал и расстрелять! — будто отрезал Кутепов.
— Нет, Александр Павлович, они не так опасны, чтобы поступать резко. Добровольцы заключили с командованием армии контракт на 4 месяца. Срок на исходе. Кто желает к Краснову или к Вильгельму — не держим. Уверен — таких будет мало. Вы не уйдёте?
— Антон Иванович! Мы с вами сражались против немцев для того, чтобы победить их. И мы ещё победим.
— Это слово настоящего русского офицера. Однако разномыслие касается не только отношений к немцам. Куда мы пойдём? За что будем бороться, что напишем на наших знамёнах. С ведома Михаила Васильевича Алексеева я подготовил Наказ. Вы — один из первых его читателей. Прошу.
«I. Добровольческая армия борется за спасение России путём:
1 — создания сильной дисциплинированной и патриотической армии; 2 — беспощадной борьбы с большевизмом; 3 — установления в стране единства государственного и правового порядка.
II. Стремясь к совместной работе со всеми русскими людьми, государственно мыслящими, Добровольческая армия не может принять партийной окраски.
III. Вопрос о формах государственного строя является последующим этапом и станет отражением воли русского народа после освобождения его от рабской неволи и стихийного помешательства.
IV. Никаких отношений ни с немцами, ни с большевиками. Единственно приемлемые положения: уход из пределов России первых и разоружение и сдача вторых.
V. Желательно привлечение вооружённых сил славян на основе их исторических чаяний, не нарушающих единства и целостности Русского государства, и на началах, указанных в 1914 году русским Верховным главнокомандующим».
Кутепов нередко выражал несогласие с мнением начальника, но делал это в дозволенных рамках воинской субординации, однако он мог и резко возмутиться и грубо высказаться, правда, не затрагивая начальника лично. Такой момент настал. Прочитав документ, Кутепов почувствовал себя выброшенным из этой жизни, что осталась честным русским офицерам: он не увидел в ней себя. О нём забыли! Он не нужен той России, которую хочет создать Деникин!
— Вы пропустили здесь главное, Антон Иванович! Вы забыли, что Россия — это Российская империя с живым и здравствующим монархом Николаем Александровичем, у которого силой отняли престол! Я лейб-гвардеец, как и все мы, гвардейцы, клялся императору служить ему до конца. А нас вы забыли. Мы не нужны вам? Хорошо. Мы уйдём и будем сражаться за Царя, за Родину, за Веру, как поют наши офицеры... Вы думали, что мы пойдём сражаться за учредилку или ещё за какое-нибудь подобное собрание? Нет, Антон Иванович! Разрешите откланяться...
— Подождите, Александр Павлович, — спокойно, с добродушной улыбкой ответил Деникин на резкое высказывание полковника и предложил ему занять кресло. — Не один вы так отнеслись к документу, но есть и другие, противоположные мнения. Я учитываю всё и выслушиваю всех. Хотел бы собрать всю армию и поговорить обо всём, о наших планах, о России, какую мы хотим восстановить. Но для этого нет подобающего помещения. Поэтому я решил собрать всех командиров, вплоть до командиров взводов.
Он поднялся и пригласил Кутепова пройти с ним. Двустворчатые широкие двери, пахнувшие свежей краской, вели в многооконный светлый зал, заставленный скамьями. Стены зала тоже были свежеокрашены в ярко-жёлтый цвет. Открытые окна, зелень, птицы, солнце — жизнь... Но Кутепова пейзажи никогда не волновали, к тому же он ещё весь кипел.
