Иван Наживин - Евангелие от Фомы
— Вот, вот… — улыбнулся Каиафа. — Какая у тебя память! Вот я от нечего делать и сверял несколько списков этого Кохэлэт…
С Каиафой случилась очень странная история, и сперва он хотел было рассказать ее прокуратору, но удержался. Дело было в том, что, когда сто лет перед этим составлялся в последний раз канон еврейских священных книг, в него внесен был и этот красивый, сумрачный Кохэлэт, составление которого книжниками приписывалось царю Соломону. И вот недавно, только на днях, разбирая старье в кладовых, Малх случайно нашел прекрасный ларец из черного дерева, а в нем несколько старых пергаментов. Каково же было удивление Каиафы, когда он среди этих пергаментов нашел первоначальный список Кохэлэта, а на нем подпись своего деда! Но этого мало: оказалось, что Кохэлэт, внесенный в канон, был какими-то малограмотными людьми чрезвычайно изуродован, что он изобиловал самыми безобразными вставками, что от сумрачной поэмы его деда, в сущности, не осталось почти ничего, и обезображенный труд этот вошел в историю за подписью царя Соломона!..
— Да… — улыбнулся Пилат. — Но, даже и понимая вместе с царем Соломоном, что все, действительно, суета сует, мы, пока живем, должны принимать в этой суете участие. На этот раз я пришел к тебе переговорить о той смуте, которая как будто снова поднимает голову в провинции. До меня дошли глухие слухи о выступлениях какого-то галилеянина Иешуа. Что знаешь ты об этом человеке?
— Иешуа? — нахмурил свои белые брови первосвященник. — Имя это довольно распространенное среди евреев, но я не знаю, насколько мне помнится, никакого Иешуа, который мог бы беспокоить власть…
В дверях снова встал Малх.
— Тетрарх Ирод Антипа и принцесса Саломея!.. — значительно проговорил он и, низко склонившись, пропустил в покой новых гостей.
По лицу Пилата пробежала тень: между ним и Иродом отношения были натянуты. Но он скрыл свое неудовольствие под любезной улыбкой.
— Почтительно приветствую тетрарха и прекрасную Саломею! — встал навстречу гостям первосвященник.
— Надеемся, что ты проводишь дни твои в полном благополучии, достопочтенный отец… — любезно отвечал Ирод. — Мы не помешали тебе?
— Да разве тетрарх — да еще в сопровождении такой красавицы — может быть когда помехой? — улыбнулся старик. — А ты все хорошеешь, Саломея!
— Будто? — очаровательно прокартавила та, смеясь.
— Да, да… Стары мои глаза, а это видят… А мы вот с прокуратором — гости обменялись поклонами — толкуем о старинных пергаментах этих…
— А-а, Платон! — воскликнул Ирод. — Я зову его сиреной…
— Пению которой ты, однако, с успехом сопротивляешься, и не привязывая себя к мачте… — серебристо засмеялась Саломея.
— Но ведь я только бедный дикарь-идумеец, который может почтительно поклоняться божественному эллину, но следовать за ним…
И Ирод шумно захохотал.
— Слуга покорный? — вставил Пилат. — Ха-ха-ха…
— Но все же, признаюсь, я весьма огорчен, что все усилия привить нашему народу высокую эллинскую образованность остаются бесплодными… — делая серьезное лицо, сказал Ирод. — Только сейчас, например, слышал я рассуждения одного старичка-фарисея, что тот, кто обучает своих детей эллинскому языку, проклят наравне с тем, кто разводит свиней!.. Ему возражали, что все наше священное писание уже переведено на греческий язык, что сделано это по распоряжению не только Птоломея Филадельфа, но и первосвященников иерусалимских, что от этого оно не перестало быть священным, что в целом ряде синагог диаспоры — и в Киринеике, и в Александрии, и в Киликии, и всюду — все ведется на греческом языке, и от этого синагога не перестает быть синагогой — нет, от бешенства ничего даже и слышать не хочет… Раз в Законе сказано, — кричит, — что его, Закон, нужно изучать день и ночь, то заниматься эллинами можно только в те часы, которые нельзя отнести ни к ночи, ни к дню, то есть никогда!..
— Мы же первые теряем от этого нашего ослепления… — проговорил Каиафа и, улыбнувшись, добавил: — Но недавно один старик обратил мое внимание на то, что эту греческую образованность у нас перенимают прежде всего те, кто давно заслужили в народе славу рэшаим[8]. Отчасти это верно…
— Ты с твоим огромным влиянием мог бы многое сделать в этом отношении… — сказал ему Ирод, пропуская мимо ушей неприятное напоминание о рэшаим.
— На это нужны века… — сказал Каиафа. — Ты знаешь силу Закона у нас… На что был силен Антиох Епифан, а и тот сломал себе на этом голову. И почему я один? Все просвещенные люди должны помогать в этом один другому…
— Да просвещенный Ирод и помогает… — рассмеялась Саломея. — Прекрасно говорит по-гречески, пьет очень охотно их вина… На днях такой пир Вителлию устроил — в Риме позавидовали бы!..
— А, если бы вы ее видели в этот вечер! — воскликнул Ирод. — Как ни неприлично хвалить своих, но — колдунья, всесильная колдунья в этих ее плясках! Отчасти по поводу этой пляски и пришлось мне навестить тебя сегодня, достопочтенный отец…
— Меня по поводу пляски?! — улыбаясь, поднял белые брови первосвященник.
— Да… — громко засмеялся Ирод. — И хорошо, что я встретил у тебя прокуратора. Тут появился — вы, вероятно, слышали — пустой болтун один, Иоханан, ну, который там, на Иордане, что то такое все проповедовал… И в особенности привязался он почему-то к моим женщинам. Это, наконец, надоело мне и я приказал запереть его в Махеронт. Но вот эта кровожадная тигрица и ее мать, чрезвычайно оскорбленные им, не удовольствовались этим и потребовали от меня его головы, и я — каюсь: после изрядного количества чаш и этой вот ее пляски — отдал ей его голову…
— Его казнили уже? — спросил Каиафа.
— Разумеется… — отвечала Саломея. — А что?
— Вот это называется действовать! — улыбнулся Пилат. — А закон?
— Для меня то, чего я хочу, и есть закон… — дерзко засмеялась она Пилату в лицо: она видела, что он не налюбуется ею.
— Аминь! — засмеялся Ирод. — В самом деле, может быть, несколько суровых ударов по головам, которые поднимаются слишком высоко, и все успокоится. А то ходят, собираются, разговаривают… Ты как думаешь, достопочтенный отец?
— Говорят, сердце царево в руце Божией… — пожал плечами рабби Каиафа.
Ирод махнул рукой и обратился к прокуратору:
— А ты как думаешь, прокуратор?
— Ах, да отвяжитесь вы от меня со всеми этими вашими смутами!.. — притворно сердясь, воскликнул прокуратор. — Если бы не прекрасный климат сухой Иудеи, столь благотворный для моих нажитых в походах ревматизмов, я давным-давно просил бы цезаря перевести меня в другую, более спокойную область… Мое дело одно: чтобы вы исправно платили дань Риму и чтобы общественное спокойствие ничем не нарушалось… А остальное — дело ваше… Ты вот носишься с одним каким-то возмутителем, другие откопали другого какого-то болтуна, который будто бы возмущает народ неподобающими речами… Раз навсегда говорю вам: я свое дело делаю, а вы делайте свое…
— Но позволь, прокуратор… — остановил его Ирод. — Ты не знаешь нашего народа и потому судишь превратно… Все эти смуты связаны с ожиданием Машиаха, то есть освободителя, царя из дома Давидова…
— Какого царя? — нахмурился, ничего не понимая, Пилат.
— Царя из дома Давидова… — повторил Ирод. — Так верят… И царь этот непобедимой силой своей навсегда прекратит на земле все войны. Цари других народов, правда, соединятся против него и поведут отчаянную борьбу, но они погибнут от руки Предвечного. Земля тогда потрясется, горы обрушатся, но сыны Божий будут жить в мире под Его покровительством. Язычники, узревшие эти чудеса, обратятся к истинной вере нашей, пошлют свои дары в храм и будут умолять нас сделать и их участниками царства Машиаха и дать им наш Закон. И наступят времена вечного мира. Судьями и царями над народами будут пророки Божий или, как говорится в книге пророка Даниила, святые Всевышнего. И Иерусалим станет столицей всей земли…
— Ну, я не думал, что ты так начитан в этом!.. — улыбнулся Каиафа.
— Помилуй! — захохотал Ирод. — До меня это касается больше, чем до всякого….
— Позвольте… — нетерпеливо вмешался Пилат. — Но я не понимаю, какое же мне дело до всего этого?
— Как какое? Да в конечном счете все эти движения направлены против вас, римлян…
— Ну, мои когорты всегда готовы и легко справятся и с тысячей этих ваших, как их там?..
— Положим, Мессия может побеспокоить не только римлян… — вставил Каиафа.
— Ага! — воскликнул Пилат. — О римлянах, Друзья мои, не беспокойтесь: мы со своими делами справимся сами… А о себе — думайте. Вот поэтому-то и хотел я, достопочтенный рабби, навести у тебя справки об этих новый течениях…
— Право, пока не могу сказать тебе ничего… — сказал Каиафа. — Теперь я вспоминаю, что храмовники, действительно, что-то такое рассказывали мне, но я за недосугом в дело как-то не вник тогда. Но отлично все же помню, что впечатления чего-нибудь серьезного на меня это не произвело — так, обычная болтовня черни…
