Гор Видал - Империя
Акцент Эйди пересек Атлантику в обратном направлении и остановился где-то неподалеку от родной Хэю Варшавы, что в штате Иллинойс.
— Я полагаю, что главной вашей заботой будет помогать нашему доброму президенту, который не разбирается в международных делах, а времени учиться у него нет. Он смертельно устал от выполнения обязанностей своего собственного государственного секретаря, одновременно ведя победоносную войну и инструктируя нашу делегацию на мирной конференции в Париже, притом, что он не очень хорошо знает, чего от нее хочет. — Эйди внимательно следил за губами Хэя. — Во всяком случае, так мне кажется, — добавил он.
Эти слухи достигли и ушей Хэя: нерешительность в Белом доме, отсюда и неразбериха в Париже.
— Передайте мне все сообщения из Парижа. Я хочу познакомиться с тем, что там говорилось до сих пор.
— Боюсь, что здесь мы их не найдем. — Эйди нахмурился. — Судья Дэй передавал все прямо президенту.
— А-а. — Хэй кивнул, словно одобряя такой порядок. Прозвучал первый предупредительный сигнал. Если он не начнет действовать быстро, он окажется отстраненным от мирного договора из-за бездействия своего предшественника.
— Только что позвонили из Белого дома, сэр, — сказал Эйди, стоя в дверях кабинета. — Президент готов вас принять в любое время.
— Разве у нас есть телефон? — спросил Хэй, недолюбливавший это новшество как само по себе, так и в качестве потенциальной угрозы для своей любимой компании «Вестерн ЮНИОН».
— Разумеется. Мы стараемся держаться на современном уровне. Телефон расположен в нашей телеграфной комнате. Лично я ничего не слышу, когда подношу трубку к уху. Другие же утверждают, что им слышен глас, как Жанне д’Арк. Есть телефон и в Белом доме, на военном командном пункте.
— Но конечно, президент сам не пользуется этой… опасной штуковиной?
— Он утверждает, что она очень занимательна, — с задумчивым видом сказал Эйди. — Говорит, что ему доставляет удовольствие мысль, что в любой момент можно повесить трубку, если ему говорят то, чего он не хочет слышать, а потом сделать вид, будто связь прервалась случайно.
— Майор становится коварным.
— Иначе нельзя. Он лидер страны, ведущей победоносную войну. Проводить вас до Белого дома?
Хэй покачал головой.
— Нет. Я пойду один. Попробую кое-как собраться с мыслями.
— Насчет того, как быть с Филиппинами?
— Это прежде всего. — Хэй вздохнул. — Надо решать, и как можно скорее.
Хэй вышел в тускло освещенный коридор с высоченными потолками, где нес охрану полицейский. Государственный департамент издавна был одним из самых спокойных, даже сонных министерств, наподобие министерства внутренних дел, где, если не принимать в расчет редкие моменты оживления во время периодических стычек с индейцами, можно было проспать весь срок пребывания администрации у власти или же сочинить книгу. Однако из-за событий минувшего лета в государственном департаменте появились новые переводчики, а поток документов, входящих и исходящих из архитектурного шедевра мистера Мюлле, резко усилился.
Хэя с почтением приветствовали многочисленные функционеры, чьи функции, как и сами они, были ему неизвестны. Но он сделал вид, что знает их всех (обычный трюк политического деятеля): поднятием брови, когда лицо казалось отдаленно знакомым, кивком головы, если нет; любезность — разменная монета политической жизни.
Выйдя на Пенсильвания-авеню, Хэй испытал облегчение, не встретив журналистов. Его ждали только завтра, когда ему предстоит принятие присяги. А пока никто не обратил на него ни малейшего внимания кроме точильщика ножей и ножниц старика-негра, толкавшего перед собой тележку с инструментами. Он встречал его здесь на протяжении многих лет. Вежливо поздоровавшись, старик сказал:
— Не знал, что вы переехали на эту сторону улицы.
Хэй засмеялся.
— Да нет, я живу там, где всегда. — Он показал на крепость из темно-красного кирпича с башнями и арками, где они жили вместе с Адамсом, точно два средневековых аббата. — Здесь я теперь служу.
— А чем тут занимаются? — В голосе старика звучало неподдельное любопытство. — Я все глядел, как строили этот дом. Когда я спрашивал, что это, мне отвечали: никак правительство.
— Так оно и есть. Помните вон там старое помещение государственного департамента? — Хэй неопределенно показал рукой в сторону того, что ныне стало частью громадного здания министерства финансов, сложенного из серого камня, которое целиком закрывало вид из Белого дома на Капитолий.
Старик кивнул.
— До сих пор у меня перед глазами губернатор Сьюард[43] — длинный нос, панталоны мешком, шагает туда и обратно и во рту вечно длиннющая сигара.
— Теперь я вместо него, и делаем мы теперь то, что делал он в своем маленьком домике.
— Все становится больше, — сказал старик без радости в голосе. — Раньше это был маленький поселок.
— Теперь это маленький город, — сказал Хэй и зашагал своей дорогой. Он радостно ощутил, как пронзительная боль из нижней части спины переместилась в левое плечо, где она доставляла куда меньшее неудобство. На секунду, даже долю секунды, он вспомнил, как это было — ощущать себя молодым, поднимаясь полукружием подъездной дорожки к портику Белого дома, где тридцать три года тому назад он, совсем еще мальчишка, служил личным секретарем президента Линкольна. Каким-то образом за этот смутный промежуток времени пришло и ушло целое поколение, и быстроногий юноша превратился в еле плетущегося старика.
Перед портиком Хэй остановился, посмотрел на окно кабинета, который он занимал тогда на пару со старшим секретарем президента Джоном Г. Николэем; он словно надеялся, что сейчас из окна выглянет он сам, с лихими усами, и взглянет на себя будущего с… отвращением, подобрал он точное слово. В отличие от многих стариков, он не забыл, каким был в юности. Тот юноша еще существовал, надежно упрятанный под старческой оболочкой.
Карл Лефлер, главный швейцар, поджидал его; очевидно, телефонная связь между Белым домом и шедевром мистера Мюлле работала исправно.
— Мистер секретарь, сэр. — Коренастый немец (в его время привратниками служили только ирландцы) провел Хэя в холл, где огромная, удивительных размеров ширма от Тиффани, фантастическое изделие из цветного стекла и затейливых латунных перемычек, поднималась от мозаичного пола до украшенного лепниной потолка — вклад элегантнейшего из президентов, Честера Алана Артура[44], отважившегося сделать то, чего хотели, но на что не решались все другие президенты. Он возвел эту перегородку, чтобы скрыть официальные апартаменты — Красную, Синюю и Зеленую гостиные — от глаз множества людей, приходивших к президенту по делу; личный кабинет и жилые покои, как и раньше, во времена Линкольна, располагались на втором этаже, куда вела ветхая старая лестница слева от входной двери. Хэй заметил, что тяжелые перила темного дерева ярче, чем обычно, поблескивали от пота нервных ладоней соискателей должностей. И в данный момент больше десятка людей спускались и поднимались по лестнице.
Подведя Хэя к лестнице, швейцар сказал:
— Мистер Маккинли у себя в кабинете. — Как будто президент мог быть в котельной. Хэй вдруг подумал, что он не поднимался по этой лестнице с линкольновских времен. Хотя при президенте Хейсе[45] он занимал должность заместителя государственного секретаря, его ни разу не вызывали к президенту. Так, сопровождаемый сонмом духов, не в последнюю очередь своим собственным, Хэй вошел в длинный коридор, разделявший второй этаж на официальную, восточную часть, где он теперь находился, и личные апартаменты — в западной. Овальная библиотека, это ничейное пространство посередине, повторяло овальную форму Синей комнаты внизу. Верхнюю овальную комнату Линкольн использовал как гостиную; другие президенты устраивали там себе кабинет.
Коридор остался таким же; иным стал мир. Там, где когда-то были газовые фонари, горели электрические лампы, и провода во всех направлениях пересекали обшарпанные стены. К счастью, не радующие глаз оранжереи в избытке поставляли цветы и растения, и они стояли на всех столах и во всех углах, поэтому запах табака и виски, извечно сопутствующий политическим деятелям, был едва уловим среди многочисленных роз. Энергичные современные молодые люди с решительным видом направлялись в приемную, где ежедневно собирались просители. Впечатление бурлящего современного делового центра в какой-то мере сводил на нет пол: он не только скрипел от каждого шага, но и вибрировал всякий раз, когда по улице проезжал трамвай. Термиты, подумал Хэй, и понял, что вернулся домой.
Он вошел в свой старый кабинет, выходящий теперь окнами на его собственный дом на другой стороне Пенсильвания-авеню, и был слегка разочарован, когда с ним поздоровался не он сам, молодой, а Джордж Б. Кортелью, второй секретарь президента.
