Луиджи Малерба - Греческий огонь
Нимий Никет пришел в ужас. Уже сам факт, что в открытую был назван греческий огонь, говорил о масштабе угрожавшей ему опасности. Он провел рукой по вспотевшему лбу, на мгновение прикрыл глаза, но тут же открыл их и буквально впился в лицо эпарха, пытаясь прочесть на нем хоть какой-то намек насчет истинного смысла предъявленного ему обвинения. Но и эпарх в свою очередь внимательно изучал лицо заключенного, пытаясь уловить его реакцию на это сообщение, не обнаруживая своей.
— Это обвинение совершенно нелепо, — сказал наконец Нимий Никет, — оно просто лишено здравого смысла и не учитывает очевидных фактов. Вы вдруг начали обращаться со мной, как с врагом, хотя до вчерашнего дня я был поставлен защищать императора и столицу от врагов и предателей. Куропалат вынудил меня ликвидировать часовых, прежде чем я смог допросить их, а потом вы приходите допрашивать меня, как будто это я виноват в том, что мне помешали провести дознание.
— Если все же допустить, что обвинение имеет какие-то основания, я не понимаю, зачем вы хотели завладеть тайной греческого огня. Может быть, для того, чтобы лучше защищать императора и Константинополь от врагов и изменников? В этом ваше оправдание?
— Издеваясь надо мной, вы удаляетесь от истины. Но, к сожалению, правда не всегда правдоподобна, как сказал какой-то философ, имени которого я сейчас не могу вспомнить.
— Факты иногда опровергают философию, по еще не было случая, чтобы философия опровергла факты.
Писарь, который до сих пор стоял неподвижно, вдруг встрепенулся и немного выдвинулся вперед так, чтобы привлечь к себе внимание эпарха, наблюдавшего за обвиняемым.
— Господин эпарх, должен ли я записать это мудрое изречение?
— Нет, я ведь не философ. В отличие от философов, чьи изречения живут на бумаге или в памяти верных учеников, судьи нуждаются не в пере, но в тюрьме, в секире, веревке или в раскаленном железе для достижения нужного эффекта.
Нимий Никет взглянул на него с опаской.
— Вы мне угрожаете?
— Это всего лишь уточнение разницы между философом и судьей, адресованное писарю, чтобы он больше не путал.
— Должен ли я зачитать пункты обвинения, господин эпарх?
— Нет, заключенный их знает.
Заключенный посмотрел на него с выражением нескрываемого удивления.
— Но ведь мне их еще не сообщили.
— И тем не менее вы их знаете.
— Я могу лишь строить предположения на основании того, что услышал от вас. Стражники куропалата, арестовавшие меня, ничего мне не сказали.
— Так я и думал. Эти евнухи умеют напустить туману.
— Полагаю, они сказали то, что нм приказал сказать куропалат или вы, то есть ничего.
— Я бы никогда не осмелился отдавать приказы стражникам куропалата, тем более евнухам.
Заключенный утвердительно кивнул головой, как бы соглашаясь с эпархом.
— Евнухи — люди недоверчивые, им повсюду мерещатся измены и заговоры.
— В данном случае евнухи просто выполняли полученный приказ. Пункты обвинения сформулировал куропалат, и они в том пергаменте, который принес с собой мой писарь. Я знаю лишь общее обвинение, но должен допросить вас, чтобы подтвердить или опровергнуть пункты обвинения, которые, как я думал, были вам уже сообщены, чтобы вы могли более аргументировано защищаться.
— Вы обвинили меня в том, что я хотел похитить формулу изготовления греческого огня. Но это же клевета, клевета от начала и до конца. Уже не говоря обо всем остальном, надо лишиться разума, чтобы пойти на такой риск. Я прекрасно знаю, что император с большей ревностью следит за сохранением тайны греческого огня, чем за своей Августейшей супругой Феофано.
Писарь с трудом сдержал ухмылку, а эпарх с изумлением посмотрел на заключенного, осмелившегося шутить на тему, запретную даже с точки зрения простого здравого смысла, Что это — наивность, простодушие или дерзость и высокомерие? А может быть, узник говорит так от отчаяния, не надеясь выйти отсюда живым?
— Уже одни эти слова могли бы стоить вам языка, если бы я приказал своему писарю их записать.
— Поскольку, предъявив мне это обвинение, вы уже решили отрубить мне голову, разумеется, вместе с языком, то теперь я могу позволить себе злословить насчет императора и его Августейшей супруги, ничем больше не рискуя.
— Значит, вы чувствуете свою вину?
— Нет, это означает всего лишь то, что я знаю, что меня считают виновным. И знаю также, что чужая вина, истинная или мнимая, может пойти на пользу кому-то, кто хочет выслужиться перед императором или получить повышение по службе.
Эпарх посмотрел на него с укором.
— Я уже достиг высшего судейского чина, если вы намекаете на меня.
— Для честолюбцев высших чинов не существует, всегда найдется более высокий чин, о котором можно мечтать.
Эпарх взглянул на него с подозрением. Это были слова искушенного царедворца, а не просто военного, занятого усмирением собственных солдат из дворцовой гвардии. Но это была истинная правда.
— При дворе вас знают как сурового и закаленного воина, но я вижу, что вы проявляете недюжинные познания в области придворной жизни и интриг. Понять, что для честолюбия придворного не существует пределов, может только очень опытный царедворец. Просто удивительно слышать подобные слова из уст военного.
— Я никогда не преуменьшал значения честолюбия и понял одну очень важную вещь: когда человек попадает в Большой Дворец, какую бы должность он ни занимал, какими бы ни были его происхождение, интеллект, культура, наружность, он желает только одного — стать императором. И не улыбайтесь, пожалуйста. Тщеславие — это болезнь не менее заразная, чем чума, доказательство чему мы находим в истории. Императорами становились стратиги и простые солдаты, потомки благородных династий и нищие бездельники, на трон восходил и неграмотный пастух, который мог написать свое имя, лишь водя пером по трафарету, вырезанному на металлической пластинке, и даже человек, у которого был отрезан нос. Все придворные втайне мечтают взойти на трон. Всякий вновь прибывший ко двору рано или поздно заражается этой болезнью и готов идти на любой риск, на любую подлость и предательство.
— На любое предательство, это вы правильно сказали, вроде того, чтобы пытаться завладеть формулой греческого огня.
— Или приговорить к смертной казни невиновного.
— Вы тоже достигли высших чинов, имели деньги и почести. Лишь безумие или крайняя степень тщеславия могли толкнуть вас на то, чтобы поставить на карту должность этериарха и пойти на смертельный риск. Вы показали себя ловким и честолюбивым придворным, но плохим лазутчиком.
— Вы все продолжаете шутить. Или хотите представить меня на процессе как заговорщика, чтобы меня все-таки приговорили к смертной казни, если не удастся доказать, что я изменник?
— Вы сказали, что правда не всегда правдоподобна, а теперь я хочу напомнить вам это мудрое изречение. Но вынужден констатировать, что вы слишком мелко копаете, чтобы понять смысл моего присутствия здесь. Если вы думаете, что я желаю вам смерти, то сильно ошибаетесь. Я здесь для того, чтобы установить истину, а вовсе не для того, чтобы обвинить вас во что бы то ни стало. Хотя сам я, как это ни прискорбно, думаю, что вы все-таки изменник.
— Вы неправильно употребляете слово изменник, оно имеет другое значение. Изменник — это человек, который действует в чьих-то интересах, в данном случае в интересах врага.
— Тогда скажем, что этериарх мог действовать как изменник в интересах сирийца Нимия Никета, готового предать Византию ради своей далекой родины. Разумеется, это всего лишь предположение, но нельзя исключить и другую возможность, что изменник и Нимий Никет — это два разных человека, живущие под одной оболочкой. Но поскольку нельзя отрубить голову одному из них, не отрубив одновременно и другому, то в случае смертного приговора Нимию Никету придется понести наказание за обоих.
— Все говорит за то, что вы уже решили отрубить мне голову. Тогда зачем вы тратите время на пустые разговоры?
— Я здесь для того, чтобы установить — истинная или фальшивая формула была найдена в вашем кабинете на листке пергамента.
В глазах заключенного промелькнул ужас.
— Это давно известный прием — подбрасывать компрометирующие документы туда, где их хотят найти в момент обыска. Подлый прием, который бесчестит того, кто к нему прибегает, и судья не должен рассматривать подобную находку как улику.
— Действительно, это распространенный прием. Но судья не может подозревать стражников, присланных самим куропалатом.
— Итак, вы готовы осудить на смерть невиновного этериарха и боитесь пальцем тронуть двух стражников, совершивших явный подлог.
— Сдается мне, что и вы не раз прибегали к подобным гнусным уловкам.
На лице Нимия Никета появилось брезгливое и одновременно возмущенное выражение, но он не успел ответить, так как эпарх снова заговорил.
