Михаил Ишков - Вольф Мессинг
Все, что мне удалось рассмотреть, промелькнуло настолько стремительно, что Вилли еще не успел обойти машину, чтобы сесть за руль, как я выскочил из салона и бросился в полицейский участок.
Я спешил не потому, что командир батальона штурмовиков требовал у начальника полиции без долгих формальностей передать ему «красных уродов». Он грубо настаивал на том, что лучше всего вывезти их в лес и там прикончить. Зачем доводить дело до суда, какая-нибудь красная мразь обязательно вывернется, а так всех разом: и этих уродов, и молокососов. У его ребят руки чешутся отомстить за погибших товарищей.
И не потому что господин Штольц сопротивлялся слабо, пытаясь сохранить возможность компромисса с «этим кровожадным тевтоном», как он мысленно назвал местного представителя Германенордена, а потому что в эти несколько мгновений сила моя возросла неимоверно — я узрел зло в его истинном обличии, и может, это обстоятельство придало мне уверенность.
— Куда ты! — испугался Вилли.
Я не ответил.
Вбежав в приемную, я приглушил удивленный возглас дежурного моментальной гипнотической командой. Тот сразу опустил глаза и как ни в чем не бывало занялся бумажками. Я ворвался в кабинет и с порога потребовал освободить мою жену. У меня и документ имеется. Мельком обнаружил, что держу в руках злополучную расческу, принадлежавшую местному почтальону, но это не смутило меня. Вольфа нес поток, он справлялся с потоком. Сходу оглушил попытавшегося что-то возразить штурмовика — приказал стоять смирно, не перечить. Господин Штольц взял расческу, внимательно пересчитал зубья и вернул мне. Затем вызвал вахмистра и приказал привести «супругу господина профессора».
Мы ждали недолго. За дверью послышались шаги. Я, не выпуская начальника полиции и фрейкоровца из своих ментальных объятий, повернулся.
В кабинет вошел Вилли Вайскруфт. Он, что-то подозревая, уставился на меня, однако все, кто находился в кабинете, вели себя на редкость пристойно и естественно — я взволнованно и нетерпеливо, начальник полиции осанисто. Глядя на расческу, ему пришло в голову, что с моей помощью он сможет избавиться от гнусного штурмовика; сам штурмовик, стоявший столбом и мучительно вращавший глазами. На его рукаве красовалась эмблема — вставший на задний лапы, ревущий медведь. Я перевел взгляд на Вайскруфта, мне было все равно. Я ждал вахмистра. Когда он привел Ханну, я взял ее за локоток и, приказав всем присутствующим оставаться на местах, вместе с Ханной вышел из кабинета. На прощание строго взглянул на вахмистра у порога, тот вытянулся в струнку. Начальник полицейского участка запоздало прищелкнул каблуками.
Вилли последовал за нами. Мы втроем — я, Ханна, притихший Вайскруфт, — вышли на улицу и сели в автомобиль. Ханни устроилась на заднем сидении, меня же Вилли попытался усадить рядом с собой. Он с силой взял меня под руку и попытался впихнуть в машину. Я решительно воспротивился, принялся дергать ручку задней двери. Мне надо было быть поближе к Ханни.
Вилли возгласом привлек мое внимание.
— Ты забыл это! — громко выкрикнул он.
— Что? — удивился я, и в следующий момент крепкий удар по голове лишил меня чувств.
Очнулся я только в окрестностях Лейпцига. Первые несколько минут приходил в себя, сидел тихо, прислушивался.
Ханни плакала, слезы утирала аккуратно, платочком. Вилли, вцепившись в руль, доказывал ей, что Шуббелю уже не поможешь, а ей необходимо срочно найти хорошего адвоката. У него есть такой на примете. Он вытащит и Марту с Бэллой.
— Молокососам никакой адвокат уже не поможет — их взяли с оружием. Завтра-послезавтра герр Якоби явится в Эйслебен и выяснит подробности, а ты лучше займись Вольфом.
— Как ты оказался здесь? — неожиданно спросила Ханни.
— Зачем тебе знать, малышка? — ответил Вилли. — Главное, ты и Вольфи вне опасности. За уродов не беспокойся, они теперь под защитой закона. Господин Штольц, начальник эйслебенской полиции, страшный законник и отъявленный социал-демократ, так что с ними ничего не случится. Но это пока, до начала расследования, а на расследовании тебе лучше не появляться, ведь насколько мне известно, это была твоя идея нанять труппу уродов. Или нет? Это ты предложила провезти оружие под видом реквизита?
Ханни благоразумно промолчала.
Вилли продолжил.
— Домой тебе лучше не заходить. О, ты очнулся, Вольфи! Прости, что лишил тебя возможности совершить еще один подвиг. Вполне достаточно, что ты сумел освободить Ханни.
Я промолчал, попытался собраться с силами — Вилли Вайскруфт был крепким орешком. Я твердил про себя — мне необходимо вернуться в Эйслебен, ведь злодеяние, которое задумали эйслебенские штурмовики мог остановить только я, и в этот момент донесшийся из запределья, незримый и неслышимый, жуткий вой фрау Марты, затем вопль Бэлы, вновь поверг меня в беспамятство. Когда я очнулся, веки не мог поднять. Страшно болела голова. Мысли придавил бред, потоком лившийся из головы Вилли. Я никак не мог справиться с его напором. Фразы ни на секунду не прерывались, обволакивали меня клейкой паутиной пустых слов, глупейших предположений, бесцельных вопросов, требовавших ответов, которые невозможно отыскать — кого, например, изберут президентом Северо-американских Соединенных штатов в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда люди, наконец, отправятся на Луну, кто победит на выборах в рейхстаг в 1933 году, зачем девицы любят красивых и стройных мужчин (ответ — спросите у девиц), постоянна ли любовь, о которой так самозабвенно твердят красавцы (ответ — спросите у красавцев). Эта словесная шелуха была густо приправлена музыкальным пометом ставшего уже ненавистным фокстрота. Он не давал мне слова сказать, лишал возможности возразить, бил и бил руладами по самому темечку.
Глава 6
В Берлине мне пришлось дать отчет товарищу Рейнхарду.
Я видел его насквозь — он не исключал возможность предательства с моей стороны, хотя ни Ханна, ни добытые его сообщниками сведения, не давали повода для подозрений, но то что оружие в Эйслебене ждали, было ясно как день.
Он первый упомянул о Вайскруфте и той роли, которую этот полицейский шпик сыграл в эйслебенском провале.
Услышав отвратительно пахнувшие слова насчет «шпика», я не удержался и воскликнул.
— Он — полицейский?
Товарищ Рейнхард ничем не выдал себя. Это был железный человек. Он кивком подтвердил сказанное.
— Вайскруфт проходит по отделу АI Баварской государственной полиции.
— Что значит отдел АI?
— Это означает надзор за экстремистскими организациями, противодействующими конституции. Не важно, левыми или правыми. Отдел также ведет наблюдение за русскими подпольными белогвардейскими группами. Товарищ Мессинг, — голос его смягчился, в нем прорезались человеческие нотки, — ты не мог бы выяснить подробнее, как Вайскруфт оказался в Эйслебене? Гюнтер рассказывал о тебе много интересного. У нас, правда, такие штучки-дрючки не в почете, мы делаем упор на сознательность масс, на их сплоченность, на железную дисциплину, однако бывают обстоятельства, когда каждый, кто с нами, должен на деле доказать готовность помочь общему делу. Ведь вы с нами?
У меня язык не повернулся отказаться. Рейнхард одобрительно кивнул и продолжил.
— Что привело Вайскруфта в Эйслебен? Какова его роль во всей этой истории? Кстати, он сдал нам «крота», правда, негодяй уже был на подозрении, но лишняя улика не помешает.
Я ответил не сразу. Чем я мог помочь общему делу, если в моей голове кто-то черный и размытый продолжал кривляться и наяривать отвратительный, способный довести до сумасшествия фокстрот.
Черт побери, как же он называется?!
Меня также неприятно смущало понимание того, что этот разговор как никакое другое обязательство напрочь привязывало меня к партийным делам, а это было чревато. Судьба революционера — из двух зол выбирать худшее, ведь лучшего для него по определению не существует. Борец за правду всегда должен быть готов пожертвовать жизнью, но это не моя философия. Точнее, не философия будущего. Мне становилось тошно от одной только мысли, что бесы, называемые «измами», «шнами», «сьонами», «ýсами» (например, communismus) и особенно мерзкие «ствы» и «кратии», овладеют мной и начнут погонять в ту сторону, где гибнут люди.
— Мне никак не ухватить Вайскруфта, — признался я. — Мы знакомы с детства, он сын хозяина Берлинского паноптикума и, по-видимому, нахватался от какого-то заезжего экспоната умения производить психологические опыты. Он организованно прячет свои мысли, я не знаю, как к нему подступиться.
Товарищ Рейнхард, услышав мою отповедь, ничуть не удивился. Увлеченный классовой борьбой, он утратил способность удивляться. Броней ему служила идея. Если кто-то решит, что я грешу на марксизм, он ошибается. Я имею в виду совершенно другое, широко распространенное поветрие, которое можно назвать единоверием. Оно сродни убежденности в том, что на все возможные ответы, рождаемые жизнью, можно отыскать один-единственный ответ. Этому заболеванию в острой форме оказался подвержен и товарищ Рейнхард. Он влюбился в марксизм. Не знаю, кто и когда убедил его, что единственной силой, двигающей окружавшую его действительность, является классовая борьба, или просто борьба. Он уверовал, что с помощью марксизма можно проникнуть в любую тайну природы, отыскать первопричину любого конфликта. Это был великий соблазн и, поддавшись ему, товарищ Рейнхард своеобразно смотрел на мир.
