Борис Комар - Векша
Когда царь сел на трон, один из его мужей направился к входу, у которого стоял на часах Векша. Дверь сразу распахнулась, пропустила. Через некоторое время он вернулся в зал, ведя за собой нескольких смуглых мужчин, видно, маврских слов (послы), потому что одеты они были в точности, как и те маврские купцы, о которых рассказывал Сынко. Сорочки длинные, полосатые, на головах рушники накручены.
Подступив к трону, слы попадали на колени и локти, стали кланяться царю, касаясь лбами пола.
И в этот миг в зале сотворилось что-то невероятное. На золоченом дереве вдруг встрепенулись и запели каждая на свой голос птички; завертели хвостами, разинули пасти, высунули языки и громко заревели огромные львы, дрогнул и поплыл под потолок трон с царем.
Векша от неожиданности, от удивления и страха чуть не выпустил из рук копье и щит. Не меньше были поражены и перепуганные мавры. Перестали бить поклоны, оторопело смотрели на это необычайное зрелище.
Наконец царь кивнул головой. Начался прием. Сам царь молчал. От его имени переговоры вели советники. Сначала они приняли большой сундук с дарами от маврских посланцев, долго о чем-то с ними говорили, потом одарили и их царскими дарами, - всяким золотым и серебряным узорочьем.
Мавры еще покланялись и попятились к выходу. Трон опустился вниз. Царь встал с него и вышел из зала со своими мужами-советниками через боковую дверь... Раньше Векша думал: вот счастливо живется всем при царских теремах! А потом присмотрелся: не такое уж тут и счастье. Ни смеха, ни шуток не услышишь, разговаривают только шепотом, да еще и рот прикрывают рукой.
Вот хотя бы и советники, служки царские или ратные мужи. Все, кажется, у них есть - и почет большой, и одежда роскошная, и харч вкусный. Встретятся, поклонятся друг другу льстиво, а отвернутся, насупятся, глазами хищно сверкают. Вражда, видно, между ними какая-то...
Даже сам царь словно чего-то побаивается. На люди редко выходит, в теремах его все время гвардейцы сторожат, целую ночь светильники в покоях горят, по темным углам и переходам служки с факелами шарят, не притаился ли там кто-нибудь с умыслом лихим. А что ни стражник возле царя, то выходец из другой земли, и держат их по отдельности, чтобы языка друг друга не знали, дружбы между собой не вели. По-гречески учат понимать одни только приказы. А как много у царя этой стражи! Видать, немало зла натворил, коль так боится...
Новая служба, когда Векша привык к ней, была для него не тяжела, но и не мила. Угнетала она повсечасно. Но он все переносил, надеялся, что когда-нибудь, может, к царю прибудут и от киевского князя слы. Тогда поступит так, как Сынко когда-то поступил: упадет перед ними на колени, упросит, умолит вызволить его из неволи.
Но слов от князя Игоря все не слыхать и не слыхать, хотя прошло уже вон сколько времени.
На гостей уже не надеется. Может, они и снова приезжали (наверняка приезжали, видел, как однажды несли в царские хоромы связки мехов, - такие только на Руси бывают), да разве их встретишь за этими стенами - с тех пор, как он тут, еще ни разу со двора не выпустили.
Не вытерпел, спросил однажды будто невзначай старичка-варяга о слах и гостях русских.
- Забудь ты о них, не вспоминай больше, - недовольно ответил старичок.Не очень-то им тут рады... Это ваш Олег, победив Царьград, вынудил дань давать Руси и принимать ее гостей. Но Царьград не забыл про отплату за тот позор. И если своя рука коротка на месть, то другая за дары найдется... Направлял понемногу царь на гостей ваших печенегов, а теперь час настал и совсем от русичей избавиться...
- Избавиться? - невольно вырвалось у Векши.
- Да, избавиться. На днях едет василевс Роман на границу болгарскую, дабы встретиться там с каганом печенежским и уговорить его, чтобы порвал мир с Игорем и всеми силами на Киев неожиданно ударил... Тебе же случай - будешь сопровождать царя, на землю ромейскую поглядишь...
Глава двенадцатая
БЕГСТВО
Еле держится Векша на коне. Не видит ни красивых городов ромейских, ни садов зеленых раздольных, не слышит звона церковного, восторженных возгласов людей, которые встречают с почетом царя, путь его колесницы золотой цветами устилают. Везет Векша смертный приговор отчизне своей да и себе заодно: ведь если поневолит Греччина с дикими печенегами край, люд родной, как его, Векшу, поневолили, то для чего тогда и жить.
Слово, единственное слово предостережения кинуть бы своим!.. Но где тому слову крылья взять, чтобы море, степи перелететь?!.
Диво дивное: с тех пор, как попал в полон, ни разу не видел Векша снов. А ведь сколько времени уже прошло! Второе лето мается на чужбине. А ему так хотелось хотя бы во сне побывать дома, увидеть своих, поговорить с ними. Но вот нынешней ночью сон к нему наконец все же пришел!
С вечера Векша долго вертелся, ворочался, голова гудела, тело ныло, как побитое, и только к полуночи задремал.
...Слышит, кто-то тормошит его легонько, и над самым ухом шепчет знакомый, родной голос:
"Бежим, пока все спят!" Берет Яна Векшу за руку (ладонька у нее нежная, горячая), выводит из шатра. А там, на дворе, уже светает. Глянул на девушку - в веночке, с непокрытой головой, такая, какой была в пуще возле Олеговой могилы.
Вышли они на тропинку, чтобы в чащу свернуть, видят - на ветке старая больная ворона сидит. Медленно раскрывает глаза, каркает человеческим голосом:
"Пр-р-роданный, пр-р-роданный!.. Владар-р-р... камень твер-р-рдый... Пр-р-рикован..."
И вдруг, трепыхнув крылами, ворона превратилась в старичка-варяга. "Забудь ты о них! Брось эту деву-купаву! Вернись к светлейшему, боголюбивейшему василевсу!.." - стал уговаривать-велеть. "Кто это?.." - спрашивает Яна и робко жмется к Векше. Он ничего не отвечает, тянет девушку подальше от старичка. Пробежали немного, слышат: позади крик, шум. Оглянулись - за ними гонятся мавры, те, что на приеме у царя были, в длинных одеяниях и с накрученными на голове рушниками. И пешие, и на конях, и на тех чудищах горбатых, у которых шеи гусиные, а головы змеиные.
Бежать тяжело, кусты словно растаяли, и пустыня песчаная, раскаленная, бескрайняя протянулась перед ними. Но не останавливаются Яна и Векша, хоть и умываются потом, как водой, все бегут, бегут, держась за руки...
И вдруг пустыня превращается в травянистое поле, а мавры в печенегов. Свистят, улюлюкают, мечут с коней волосяные арканы.
Векше удалось увернуться от их петель, а вот Яна попалась. Тогда он, вспомнив, как спасал Путяту, бросился с секирой, каким-то чудом оказавшейся у него в руках, к Яне и перерубил петлю так же, как и тогда.
Яна бежит к Днепру, где должны быть русские суда, зовет с собой и Векшу, но он еще отбивается, сдерживает печенегов, чтобы дать ей возможность подальше убежать...
Вот она уже исчезла за прибрежным холмом, и сразу же оттуда, от Днепра, доносится тревожный зов рога...
И тут сон его оборвался. Векша раскрыл глаза, слышит: громко гудит ратная труба - будит царскую стражу.
Словно обеспамятел Векша, не помнит, как одевался, как седлал коня, как в дорогу тронулись - все стоит у него, перед глазами Яна и зовет с собой.
О, не зря она к нему во сне приходила! Сердцем, наверное, почуяла, что ему тяжко, стремилась вырвать его из беды...
А может, то сама Русь зовет его к себе, бежать велит? Но где те тропки, дороги, которые домой ведут?!.
Хотя бы туча та грозовая, что виднеется на окоеме, надвигалась побыстрее, ливнем ему голову затуманенную освежила, мысль какую-нибудь спасительную в ней пробудила!
Но проклята, видно, эта сторона, коли и туча небесная ее чурается, третий день на окоеме наливается-синеет, а с места не трогается.
А вгляделся около полудня: не туча то - горы высятся вдали. Не те ли это горы, о которых Сынко рассказывал? Конечно, они, и старичок-варяг говорил, что царь встретится с ханом возле межи болгарской. За ними, верно, и земля болгар начинается. Эх, перемахнуть бы через них...
Колотится сердце, дыхание кольчугу тяжелую распирает, страх его берет, как бы лицо мыслей не выдало...
Въехали в подгорное селение. Царь со своими советниками и служками в хоромину высокую белую вошел, стража его ратная к реке направилась. Разбрелись, кто куда, на лесистом берегу, ра.сселись, кто где, коней поят, моют, сами всласть купаются.
Векша отвел своего коня подальше. Помыл его, сам искупался, надел только сорочку да ногавицы короткие, к поясу меч приладил. Присел и стал украдкой бросать взгляды на купающихся.
Наконец улучил мгновение - шмыгнул в кусты, разросшиеся над самой водой. Нащупал камень, посидел немного, потом швырнул камень в реку и закричал не своим голосом, чтобы спасали его... Раз... другой...
Когда ратные бросились на крик, попятился на четвереньках из тех кустов в лес, вскочил на ноги и что было силы помчался, куда глаза глядят.
"Пусть думают, что я утоп, - лихорадочно билась мысль.- Прибегут, увидят на берегу шлем, кольчугу. А может, и круги еще от камня не угаснут. Долго будут искать, болтаться в реке. А я тем временем успею далеко убежать. Конь не расскажет, он безъязыкий..."
