Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
Путша боярина не слушает, холодным потом обливается: ну как скажет Святополк, что Путша в соглядатаях ходит и обещал ему доносить всё о князе Владимире?
Ноги и руки у Путши одеревенели от страху, сидит недвижим, глаза таращит на Тальца. Тот же ведёт своё:
— Надумал бы ты, болярин, как князя Святополка из беды вызволить. Ума-то у тя палата!
А у Путши и язык не ворочается. Наконец опамятовался:
— Бежать надобно Святополку!
— И, плетёшь такое, — замахал на него Тальц. — Караул у него крепкий!
— В таком разе просить архиерея Анастаса, чтоб слово за князя Святополка замолвил перед Владимиром.
— Разумно мыслишь, болярин Путша, — согласился Тальц. — Мы с Еловитом сходим к архиерею.
Лебедем вплыла пышнотелая ключница:
— Велеть ли девкам повеселить боляр?
Голос у неё мягкий, не говорит, мурлычет кошкой.
— Не до них, — прогнал ключницу Путша и снова поворотился к Тальцу: — С Анастасом говорить надобно, чтоб о том Владимиру не стало вестимо.
— Да уж так.
— Коли же Владимир княгиню Марысю в клеть посадит, то уж тут ляшский король дочь свою в обиду не даст.
— Вестимо!
— Значит, ты, Тальц, с Еловитом архиерея Анастаса улещите да как-либо знак князю Святополку дайте, а я же в Туров отправлюсь и оттуда короля Болеслава оповещу. Не забудьте ещё к воеводе Блуду заглянуть да к боярину Горясеру. Доподлинно знаю, они на князя Владимира недовольство таят.
6
Между реками Вислой и Вартой — маленький городок Гнезно. С десяток узких, мощённых булыжником улиц, торговая площадь, костёл, рядом дворец архиепископа. Гнезно — столица польских королей. В городке мрачный, сложенный из камня замок. Его ворота, обитые толстым полосовым железом, всегда на запоре. Через наполненный водой широкий ров подъёмный мост на цепях. Городок и замок обнесены высокой стеной.
Польское королевство молодое. Двух королей знала Ляшская земля: покойного Мешко и сына его, нынешнего Болеслава.
Королю Болеславу лета за полвека перевалили, даже на коня с трудом взгромождается…
Запахнув тёплый суконный кунтуш, Болеслав, грузно ступая, поднялся по шаткой лестничке в угловую башню замка. Через окна-бойницы видны за крепостной стеной поле и хаты кметей[60]. Снег уже сошёл и только кое-где лежал ещё грязными латками. Болеслав поймал себя на мысли, что и отец его Мешко часто искал здесь уединения.
Подумав об этом, он потёр ладонью голый подбородок, разгладил пышные, но уже поседевшие усы.
Отец! Не он ли был Болеславу примером? Отцу удалось объединить ляшские племена, сделать границами Польского королевства на юге Чехию, на востоке Русь, на севере пруссов и поморян, на западе по реке Одру — Германскую империю…
Не раз отец твердил Болеславу: «Нет опаснее для нас, ляхов, как германцы».
В поисках союзников отец женился на дочери чешского короля Дубравне. От неё и родился Болеслав, да ещё Владивой. С матерью пришло на Польскую землю христианство латинского обряда. Из Германской империи нахлынули монахи-католики, строятся монастыри, в церковных школах учат на латинском языке. Болеслав не противился этому. Разве монахи не молятся за него и не призывают к смирению?
От села к замку приближалась крытая рогожами гружёная телега. Рядом с лошадью шагал кметь. Королю видно, как его лапти по щиколотку тонут в грязи.
И снова мысли Болеслава обращаются в давнее…
После смерти Дубравны отец вывез из монастыря дочь маркграфа Оду. От неё родились ещё три сына. Когда же отец умер, Болеслав изгнал мачеху с её сыновьями из Польши и стал единым королём. Отец, наверное, одобрил бы его. К чему делить королевство на уделы…
Немало пришлось повоевать Болеславу с чехами. С Русью мир заключил в первый же год своего княжения. Да и как было не сделать этого, когда ещё отец, Мешко, был побит Владимиром?
Он, Болеслав, слово дал князю Владимиру, что не будет зариться на червенские города, но слово-то трудно держать. Слишком лакомый кусок. Теперь вся надежда на Святополка…
Болеслав мечтает о походе на восток, о расширении королевства от Буга за Червень и Перемышль, но ему мешают германцы. Их император Генрих уже ходил дважды на Польшу. О первой войне Болеславу не хочется и думать. Едва германцы перешли польскую границу, как восстали чехи. Чешский князь Ольджих принудил Болеслава отказаться от Чехии.
Но зато когда император Генрих начал вторую войну, польское войско разбило германцев и заняло земли лужичан и мильчан.
В городе Межиборе Генрих и Болеслав заключили перемирие.
Однако Болеслав чует, германский император готовится к новой войне…
Стемнело. Болеслав не спеша спустился вниз. Здесь его уже поджидал воевода Казимир, недавно назначенный каштеляном[61] гнезнинского ополья[62]. Сухопарый, с чёрной как смоль шевелюрой и длинными отвислыми усами, он сказал отрывисто, резко:
— Воротился жупан[63] из ополья. Не собрал дани и половины. Кмети голодные, мор начался.
— Пся крев! — выругался король и недовольно оборвал каштеляна: — Излишняя жалость к кметям, и жупан тот негоден, кто не привозит дань сполна. Объяви ему об этом, Казимир.
И, не задерживаясь, прошёл в просторный зал, где жила королевская стража, верные рыцари-отроки, отцы которых жалованы им, Болеславом, шляхетством и холопами. Минует время, и эта молодшая дружина получит от него лены[64], построит замки, обзаведётся своей небольшой дружиной, кметями, конюхами, ловчими, скотниками. За всё это шляхтичи обязаны по зову короля являться к нему на помощь со своей дружиной.
У Болеслава много рыцарей, две на девять тысяч…
Рыцарский зал примыкает к королевским покоям. Болеслав обошёл разбросавшихся на соломе воинов. В углу, у жировой коптилки, несколько рыцарей переговариваются вполголоса. Здесь же навалом лежат броня, мечи.
Миновав бодрствующую у двери стражу, Болеслав вошёл в опочивальню, скинув кунтуш и шапку, повесил на вбитый к стене колышек. Усевшись на мягкое ложе, позвал:
— Эгей!
Вбежал стоявший на карауле рыцарь. Болеслав выставил ногу:
— Стащи!
Приставив к стене копье, рыцарь опустился на коле но, расшнуровал сапоги. Разув короля, он покинул покои. Оставшись босой, Болеслав долго ещё сидел задумчивый. Мысли перекочевали на иное… Нежданно скончалась жена. Оно и печали в том нет, стара и неласкова была. Но вот что Владимир ответит? Давно письмо ему послано… И Рейнберн что-то вестей не подаёт. А сказывают, Предслава молода да пригожа…
Ко всему отдал бы князь Владимир за дочерью червенские города, то-то ладно было бы! Ну да станет либо не станет Предслава его, Болеслава, Женой, а Перемышль да Червень всё едино он, король Польши, возьмёт на себя. Такая пора наступит, когда Святополк сядет вместо Владимира великим князем киевским…
Где день, где ночь, Святополк определяет по узкой щели меж брёвнами. В подполье темно и холодно. Сколько же времени прошло, как князь Владимир приказал бросить его в эту клеть? Уже немало. Давно потерял Святополк тому счёт.
Узкое и низкое подполье давит бревенчатым перекрытием. Прильнув к щели, Святополк силится разглядеть краешек неба. От напряжения глаза слезятся. Он опускается на сколоченное из досок грубое ложе, покрытое конской попоной, дерёт пятерней неухоженную бороду. Она отросла, взлохматилась. Длинные волосы, не перехваченные ремнём, рассыпались, а под измятой, грязной одеждой тело в баню просится, чешется.
Зачем он в Киев отправился, для чего поверил Владимирову письму? И что ждёт его теперь?
Но на этот вопрос Святополк не может ответить. Узнал он от стражи: из Турова княгиню Марысю с епископом привезли и тоже в клети содержат.
Приходил к нему архиерей Анастас, просил покаяться в грехах, открыться великому князю, какую измену на него таил и о чём с королём польским замышлял. А уходя, шепнул, что бояре с нём не забыли и на их помощь пусть князь Святополк надежду имеет.
Но чем могли помочь ему бояре? Разве король Болеслав за дочь свою в заступ пойдёт…
Со скрипом открылась тяжёлая дверь. Кто-то сказал:
— Вздуйте огня!
Святополк узнал голос Владимира. Он знал, рано или поздно не миновать этой встречи, и не хотел её. Когда ехал в Киев; надеялся застать князя мёртвым, но говорить с живым — о чём?
Ненависть затмила разум, тело бил мелкий озноб. Владимир остановился рядом, постоял, потом сказал отроку, державшему светильник:
— Оставь нас наедине.
Отрок опустил плошку и удалился, Владимир уселся рядом со Святополком, сморщился:
— Дух от тя зловонный… Молчишь или речь вести нам не о чем? Так поведай, как заодно с Болеславом смерти моей выжидал. Знаю, знаю, великого княжения алкал, к тому тебя и латиняне подбивали… Да ведомо ли те, — Владимир повернулся к Святополку, — что епископ Рейнберн, коий злобу на меня распалял в твоей душе, вчерашнего дня смерть принял?