Эдуард Шюре - Жрица Изиды
В такой позе Альциона присутствовала на последнем уроке иерофанта. Мемнон описывал счастье души, достигшей конца своих странствований и превращений и из божественной обители своей одним взглядом обнимающей свое космическое странствование. В этот день в полукруглом покое находились только трое. Посредине Мемнон, налево Альциона, направо Гельвидия, держащая на коленях лиру из слоновой кости. Жрец Изиды закончил свою речь следующими словами: «Слова человеческие не могут описать картины, развертывающейся перед преображенной душой в этой обители, о которой я говорил вам. Но сокровенное искусство неоднократно пыталось изобразить их. В пояснение Слова Гермеса, прорицательница прочтет нам Песнь божественной Психеи». С этими словами Мемнон отошел от алтаря и сел в перистиле, рядом с Гельвидием.
Альциона как бы очнулась от сна, приковавшего ее к статуе Полигимнии, и медленно отделилась от ее холодного мрамора. Как бы в забытьи, она подошла к алтарю и бросила несколько крупинок ладана на тлеющий под пеплом огонь. Ярко взвилось оживленное пламя. Тогда иерофантида подняла голову в венке из нарциссов и глубоким голосом, под аккорды лиры, на которой играла Гельвидия, прочитала таинственный гимн.
Я дочь богов и сестра гениев.
С вершины моего светила
Я видела, как хор их
Поднимался и опускался в мирах
От надира до зенита,
От зенита до надира
Свет! Гармония!
Наука и любовь переполняют мое сердце.
Трепетно и лучезарно,
Как звезда, во мне
Блещет дивное воспоминание…
Никто не может отнять у меня бессмертного венца!
Темные силы, призраки ада,
Мрачные бездны, бесчисленные века,
Что грозили поглотить меня,
Отныне вы надо мной бессильны!
Вы проходите, я остаюсь
Вы падаете, я возникаю…
Я — вечное желание,
Я — вечное воспоминание,
Я — божественная Психея!
Последние аккорды лиры еще звучали, сопровождая широкий жест иерофантиды… Все следили в душе за продолжением ее слов, как за кристальными кругами, оставляемыми лебедем на лазурной волне, но вдруг волнение, охватившее юные души присутствующих, прорвалось в страстных возгласах: «Слава Мемнону! Слава нашей Альционе!»
— Честь и слава обоим! — сказал Гельвидий, поднося жрице букет цветов.
Она взяла их, улыбаясь, склонилась над Гельвидией и поцеловала ее, как бы стыдясь своей дерзости и чувствуя себя снова слабой женщиной после того, как изображала божественную Психею. Вместо ответа Гельвидия пригладила золотистые волосы девушки и нежно прижала ее пылающую голову к своей пышной груди, покрыв поцелуями ее лоб, по которому струились капли испарины, вызванной вдохновением.
* * *Все с шумом поднялись со своих мест. Омбриций, безмолвный и неподвижный, продолжал сидеть. Мозг его кипел, сердце сковало ледяным кольцом. Он напоминал охотничью собаку, видящую, как жаворонок поднимается с борозды и взвивается ввысь, куда она за ним не может последовать. Преисполненный глухого раздражения против этих восторгов, которых он не мог понять и находил нелепыми, он сердился на всех и на все: на Мемнона, на его учение, на его учеников и даже на иерофантиду. И все же, сверхъестественная красота Альционы возбуждала до высшей степени все скрытые желания его существа своим непреодолимым очарованием. Но он находил, что только он один имеет права на нее и что у него отнимают с трудом приобретенное сокровище. Самозабвение есть сущность великой любви и воодушевления. Эти два высоких свойства, самые могущественные из всех, всегда будут казаться безумием тем, кто не способен погрузиться в чужую душу или раствориться в Боге.
Альциона осталась одна возле статуи Полигимнии, перебирая пальцами сплетенную из лавров гирлянду, висевшую на ее цоколе. Казалось, что она ждет Омбриция. Он подошел к ней.
— Вот уже три месяца, — сказал он, — как я не говорил с тобой, Альциона! Я почти не видал тебя, и только твой далекий взгляд изредка говорил мне, что ты еще не забыла меня. Ты блуждала в иных мирах, далеко от меня, в каких-то недоступных небесах… Сегодня твоя дивная песнь привела меня в отчаяние… Я теряю почву в этих беспредельных пространствах. У меня нет крыльев, чтобы следовать за божественной Психеей. Венок из нарциссов, красующийся на твоей голове, язвит и оскорбляет меня… Эти цветы, Альциона, неприкосновенны, как звезды!
Альциона во время этой речи стояла с опущенными глазами. Теперь она подняла веки и с изумлением взглянула на трибуна, как будто не узнавая его. Потом на тонких губах ее появилась бесконечно нежная улыбка. Она сняла венок из нарциссов и сказала, протягивая его Омбрицию:
— Я сорвала эти нарциссы, покрытые свежей росой раннего утра. Я хотела бы так же сорвать твою душу, чтобы поднести ее в дар Изиде. Вдохни аромат их венчиков… Что он говорит твоей душе?
Омбриций взял в руки венок и стал влюбленно вдыхать опьяняющий аромат его перламутровых звезд с желтыми сердцевинками. Он смотрел то на нарциссы, то на улыбающуюся иерофантиду. Но вдруг отдал ей венок.
— Что говорит мне этот аромат?.. — воскликнул он. — Что я люблю тебя, как безумный, ты же не любишь меня!
Она обняла его нежным и бесконечно сострадательным взглядом:
— Я не люблю тебя? Разве ты забыл мою клятву у фонтана с лотосами?
— Если бы ты любила меня, — сказал Омбриций, — ты постаралась бы снизойти до меня, иначе я не смогу достигнуть тебя… Я никогда не смогу подняться так высоко!.. Ах, если бы ты меня любила, если бы ты меня любила, ты отдала бы мне твой венок сейчас… сейчас!
Альциона вздрогнула от испуга. Она прижала обе руки к груди, как бы пытаясь удержать нахлынувшее на нее волнение. Затем с выражением бесконечной нежности прижала к губам венок нарциссов и, как бы почерпнув в этом прикосновении внезапное вдохновение, сказала более спокойным голосом:
— Эти цветы будут принадлежать тебе, Омбриций, потому что я вся принадлежу тебе… — Потом, сияющая, гордым движением она возложила венок на мраморное чело Полигимнии и прибавила: — Мы поднимемся вместе!
В эту минуту к Альционе, как вихрь, устремилась группа девушек. Они обвили ее гирляндой роз, восклицая; «Как она прекрасна! Она преобразилась, она сама — божественная Психея!» «Тебе даю я лиру, чарующую души», — сказала Гельвидия, подавая ей лиру из слоновой кости. «Тебе венец бессмертия» — сказал Гельвидий, снимая венок нарциссов с головы Полигимнии и возлагая его на голову Альционы, щеки которой вспыхнули. Стоя в нескольких шагах от своей приемной дочери, Мемнон торжествующим оком созерцал свое дело. Альциона принимала эти знаки почтения без гордости. Ее тревожил мрачный вид Омбриция. Она снова заглянула в его душу и в первый раз заметила в ней грубое желание и глубокий эгоизм.
Омбриций, удалившийся под колонну перистиля, издали смотрел на эту группу. Он с горечью говорил себе: «Вот она стоит среди равных, но меня нет с ними. Все эти последователи Изиды составляют одну семью. Они владеют ею, для меня же она недоступна». В сердце его поднимались скрытая зависть, глухая злоба. Чтобы успокоиться, он прибавил: «Она любит меня. Ну, что же, я буду тверд!» И он вышел, не простившись ни с кем.
XI
Гедония Метелла
На следующий день Омбриций взволнованно шагал под большим портиком форума, куда богатые помпейцы и прелестные помпеянки приходили подышать вечерней прохладой, волоча по мозаичным полам свои тоги и столы и, стараясь заглянуть в закутанные покрывалами лица, завязывали легкие интрижки, уступающие в сложности их хитросплетенным прическам. Вдруг Симмий ударил его по плечу и схватил за обе руки.
— Какой счастливый бог привел тебя, — воскликнул грек. — Я только что вышел от самой необыкновенной женщины в Помпее. Нынче вечером она дает ужин. Прелестная Миррина, которая, правда, иногда изменяет мне, но все же всегда ко мне возвращается, обещала мне, что будет танцевать у этой знаменитой матроны. И вот что мне сказала царица Помпеи: «Так как ты приведешь мне первую танцовщицу Помпеи, то почему бы тебе не привести и самого доблестного трибуна из армии Тита, который, говорят, сделался мудрейшим философом? Я хотела бы видеть этого римского всадника в числе своих гостей. Вот уже три месяца, как ты обещал мне привести Омбриция Руфа и до сих пор не сдержал своего слова». Я ответил царице: «Если я его найду, клянусь всеми богами, что приведу его к тебе сегодня вечером». Хорошо ли я сделал?
— Кто эта женщина?
— Гедония Метелла.
Омбриций тщетно напрягал память.
— Неужели же ты забыл патрицианку, которую мы видели в носилках в день свадьбы Гельвидия, и красную розу, как бы нечаянно упавшую за складку твоей тоги?
