Валериан Светлов - При дворе Тишайшего. Авантюристка
Войдя в дом, Пронский приказал слуге, стоявшему навытяжку у притолоки двери:
— Поди скажи боярыне, что, мол, князь Григорий Сенкулеевич челом бьет. Да чтобы скорее, не заставляла гостя именитого долго дожидать себя!
Слуга исчез, а Пронский стал прохаживаться по комнате. Черкасский снял шапку и шубу и сел под образа.
— Уф! — отдувался он. — Плотно пообедал, оно и тяжко.
— Сейчас Ольга придет с чаркою вина, — ответил Пронский, нетерпеливо поглядывая на дверь.
— Ольга — хорошее имя, первое на Руси христианское имя! — проговорил Черкасский.
Пронский ничего не ответил, но его лицо бледнело от злости, что жена долго не шла.
Он только что хотел послать к ней еще одного слугу, как вдруг дверь, ведшая в ее покои, тихо растворилась, и женщина в темном, почти монашеском платье, с подносом в руках, опустив глаза, вошла в горницу; шагнув прямо к Черкасскому, все не подымая глаз, она низко поклонилась, потом выпрямилась и остановилась, словно вкопанная, не промолвив ни слова.
Двери за ней остались полуоткрытыми; за ними виднелась такая же комната, в которой никого теперь не было.
— А Ольга?.. — грозным шепотом спросил Пронский.
Жена затрепетала, и поднос заколебался в ее руках.
Пронский с бешенством вырвал у нее поднос и, отдавая его слуге, приказал:
— Княжне отдать, чтобы сейчас же сюда шла!
— Князь Борис Алексеевич!.. — надорванным голосом начала было просить княгиня, но Пронский, закипая гневом, только взглянул на нее, и она тотчас же робко умолкла.
Слуга поспешно вышел с подносом.
— Ольга не одета… как тому подобает! — прошептала княгиня и взглянула в первый раз на мужа.
Пронский не успел ответить, как уже вернулся смущенный слуга и сказал, что княжна не выйдет, потому что не одета.
Князь Борис закусил губы, кинул злобный взгляд на жену и вихрем умчался из комнаты.
— Князь… батюшка! — обратилась Пронская к Черкасскому. — Откажись ты, ради Господа, от Олюшки!.. — И она с мольбой протянула к нему руки.
Князь Григорий попыхтел и ответил по малом размышлении:
— Люба дочь мне твоя, княгинюшка, силушки-то и нет отказаться…
Он замолчал, словно поперхнулся, встретив печальный, полный укоризны взгляд Пронской.
— Как же люба, коли ты ее ни разу не видывал? — спросила она его.
Черкасский отвел от нее смущенный взор.
Княгиня Анастасия Петровна была из рода Репниных; богатой сиротой выдали ее родственники, не спросясь, за двадцатидвухлетнего Пронского, именитого, но не богатого княжеского сына, известного уже по всей Москве своими зловредными похождениями и необузданными кутежами. Князь женился на сироте только из-за богатства и сразу же стал обхаживать ее, чтобы она передала ему в полную собственность все свои поместья, вотчины и деньги. Молодая женщина, доверчивая, любящая всем своим юным сердцем, привязалась к своему красавцу-мужу и, конечно, охотно отдала ему все. Ему только и нужно было этого. Едва родилась дочь, он окончательно покинул ее. Однако, прежде чем расстаться с нею, он ежедневно терзал ее — сперва нравственно, а когда она решительно отказалась идти в монастырь, то и телесно…
В какие-нибудь пятнадцать лет супружеской жизни когда-то цветущая, здоровая девушка превратилась чуть не в настоящую старуху. Ее густые черные волосы, вырванные мужем клочьями, поседели и едва прикрывали ее череп; стан согнулся, потому, что князь годами держал жену в каморке, в которой она не могла выпрямиться; пальцы на руках были сведены судорогами, ноги опухли от ломоты, которую она нажила, проводя длинные месяцы заточения в холодных и сырых подвалах. И только ее глаза, хотя и потускневшие от слез, все еще свидетельствовали о былой красоте и о том, что жизнь еще теплилась в этом изможденном, настрадавшемся теле.
— Откажись, князь! — с мольбой прошептала княгиня, обращаясь к Черкасскому. — Ну, какая Олюша тебе невеста?
— Чем же я не жених? — осклабившись, спросил князь.
— Олюшке еще и семнадцати лет нет…
— Оно и лучше, такую жену мне и надо; по крайности покорлива будет, — сказал князь с замаслившимся взором.
— Какое же счастье, если она тебя не любит?
— Небось, после полюбит! — с нехорошим смешком ответил князь.
— Побойся ты Бога! — заломила руки Пронская. — За что хочешь сгубить ты ее?
— Чай, отцу лучше знать, что требуется для счастья его дочери! — раздражительно возразил князь.
— Отец! — с невыразимой горечью промолвила Анастасия Петровна. — Какой он отец? Он хуже лютого ворога своему родному детищу.
В это время дверь отворилась, и вошел Пронский, за ним шла с подносом в руках и опухшими от слез глазами девушка в розовом атласном сарафане и с повязкой на голове.
— Подыми глаза-то, небось, не съедят! — грубо крикнул ей отец.
Девушка с робким укором подняла на отца большие лучистые глаза, придававшие ее худенькому, далеко не красивому лицу какую-то особую прелесть и мягкость, и застыла с немым недоумением на лице.
— Подай князю чарку! — приказал Пронский.
Ольга неслышными шагами подошла к Черкасскому, остановилась перед ним, но не поклонилась ему.
— А поклон за дверями оставила, что ли?
Девушка послушно наклонила голову, подалась немного вперед своим тонким, полудетским станом и протянула гостю поднос, на котором стояла чарка, до краев наполненная вином.
— Тонка она у тебя больно! — беря чарку, шепнул Черкасский князю Борису, усевшемуся рядом с ним.
Тот нахмурился, оглядел дочь недружелюбным взглядом и возразил:
— Товар лицом показываю, а там твоя воля; женихов не искать стать.
Княгиня Анастасия с робкой надеждой во взоре посмотрела на гостя. Ольга стояла, точно истукан, молча, низко потупив взор.
— Да я ничего, я так, к слову… — поторопился ответить Черкасский и бесцеременно стал разглядывать девушку.
Взор княгини потух, и она в отчаянии поникла головой.
— И не очень, чтобы того, с лица казиста! — пробормотал Черкасский.
— Да ты что, княже? — обернулся к нему Пронский. — На конной площади, что ли? Коли не по нраву, не по мысли тебе…
— Что ты, что ты! — заговорил Григорий Сенкулеевич. — Я это к слову… потому вот сейчас княгиня твоя сказывала, будто я-де не жених твоей дочери, стар, мол, и безобразен! — рассмеялся он гаденьким смешком. — А по мне, и невеста-то не многим лучше жениха, разве что годами только не сойдемся… Вот я к чему.
— Не ее, бабьего, ума это дело! — мрачно смерил жену взглядом Пронский. — Ступай! — приказал он ей. — И ты!.. — обратился он к дочери.
Анастасия Петровна и Ольга, безмолвно покорившись приказанию, низко откланялись ему и гостю.
— Ты жди меня, — сказал князь жене, когда она была уже в дверях. — Я скоро зайду: потолковать надо.
Женщины ушли. Пронский обратился к своему гостю:
— Князь, я сам тебе в жены свою дочь предложил, ты сватов ко мне не засылал; я сам ее сватом был; ты мое сватовство принял, дочь не видавши; молода она и приданое за ней не малое ты выговорил; я думал — и разговору конец. А ты еще и красоты захотел, и дородности искать стал… Негоже это, князь!
— Послушай, князь Борис Алексеевич, — остановил было друга Черкасский, но Пронский резко перебил его:
— Постой, князь! Раскинь умом да поразмысли толком, много ли девиц с красотой да именитостью за тебя, князя Григория Сенкулеевича Черкасского, родители отдадут?
— Князь, ты обидеть меня измыслил? — начиная сердиться, спросил Черкасский.
— Нисколько! Не задел ты меня, князь!
— Да и я не хотел изобидеть тебя, — в примирительном тоне заговорил Черкасский. — С княгини твоей спесь маленечко захотелось сбить: очень уж она чванится дочкой-то своей! А, по мне, девица ничего; люблю я ведь молоденьких, ведомо это тебе? — осклабившись, спросил он.
— Ведомо, а потому и затеял я это сватовство, чтобы отказа не было.
— Горденек ты, боярин!
— А ты не горд? Спеси-то боярской не отбавлять и у тебя стать.
Примирившись, князья потребовали вина и начали обсуждать, когда назначить день свадьбы.
— Чем скорее, тем лучше! — предложил Черкасский.
— Раньше Красной Горки никак не управиться; до поста немного уж осталось, — задумчиво проговорил Пронский.
— А какие такие приготовленья? К попу съездить да обвенчаться, вот и вся недолга.
— Надо все честь-честью, — ответил Пронский. — Я хочу всю Москву удивить, самого царя-батюшку позвать, иноземцев…
— А я так разумею, — выпивая разом вино и не глядя на Пронского, сказал жених, — что княгиня твоя этому браку воспротивствует и помехой будет.
Пронский закусил от досады губы.
— Не бабьего ума это дело! — мрачно подтвердил он.
— Теперь ее не легко скрутить! — вполголоса проговорил Черкасский, пожевав губами. — Федор-то Михайлович Ртищев вон в какую силу идет. Не даст небось родственницы-то в обиду.
