Феликс Дан - Падение империи
Цетегуса пригласили ко двору Теодорика, в Равенну, где знаменитый историк и первый сановник при дворе короля готов почувствовал искреннее расположение к выдающейся личности римского патриция, которому сам Теодорик предложил опять поступить на государственную службу, на один из высших постов империи.
Вместо ответа Цетегус неожиданно исчез. В Риме, как и в Равенне, тщетно ломали головы, отгадывая, куда бы он мог скрыться, и что было причиной столь загадочного исчезновения. Таинственное отсутствие его продолжалось несколько месяцев и осталось загадкой как для друзей, так и для врагов Цетегуса. Тщетно вынюхивали тому причины римские сплетники и сплетницы, которых в древности было не меньше, чем в наше время, тщетно пытались подкупать врагов Цетегуса. Никто не знал и не догадывался, где и как провел время своего отсутствия Цетегус. Известно стало одно обстоятельство: рыбаки беднейшего предместья Рима обнаружили еле дышавшего патриция за городом и приведя в чувство, принесли его, опасно раненого, в свою убогую лачугу. Но где и кто его ранил, куда он девался по выздоровлении, — так и оставалось тайной вплоть до той поры, пока имя Цетегуса снова не привлекло внимание жителей Рима. На этот раз вести о нем донеслись с севера, где на границе империи Теодорика началась жестокая и упорная война с гепидами, аварами и славянами.
С отборной дружиной, завербованной Цетегусом и оплаченной из его собственных средств, римский патриций дрался, как лев, и заслужил восторженные похвалы готского военачальника, удивить которого воинской доблестью было не легко, особенно римлянину. Забыв свое недоверие к латинянам, граф Витихис отдал в распоряжение Цетегуса сильный отряд готской конницы, с которой тот неожиданно появился перед одной из сильнейших крепостей гепидов и взял ее приступом, показав редкое искусство инженера и военачальника.
После падения этой крепости, Сирмиума, гепидам пришлось просить мира, который и был им дарован Теодориком. В день подписания мирного договора Цетегус бросил военную службу и снова начал странствовать по белу свету, пока, наконец, не вернулся на родину, где стал вести затворническую жизнь. Казалось, он решил доживать свой век разочарованным полуотшельником, ничего не делая и ни с кем не видясь, к немалому удивлению всех почитателей его разносторонних дарований. Но вдруг патриций снова исчез, правда, уже на короткое время, после чего и вернулся в Рим не один, в сопровождении юноши, почти мальчика, которого он намеревался усыновить.
Пока юный Юлиус Монтан оставался в доме богатого патриция, Цетегус изменял своим отшельническим привычкам. Он сблизился вновь с аристократическим обществом Рима, охотно принимая блестящую молодежь и друзей своего юного воспитанника, для которых богатый опытом, талантами и приключениями патриций являлся недосягаемым идеалом. Когда же этот воспитанник покинул своего воспитателя, отправившись, по обычаю времени, путешествовать в сопровождении целого штата педагогов, профессоров, вольноотпущенников и рабов, Цетегус снова прервал все сношения с обществом и заперся в своем доме, угрюмый, скучающий, ничем не занятый. Казалось, он окончательно решил доживать век одиноким мизантропом, досадливо отмахиваясь от новых знакомств, упорно избегая старых друзей, недоступный ни любви, ни дружбе, ни ненависти.
Не без труда удалось Рустициане и Сильверию привлечь его к участию в заговоре, организуемом против готов. Цетегус не скрывал того, что уступил просьбам архидьякона и вдовы Боэция просто от скуки, не веря в патриотизм своих соотечественников. Прекрасно зная вырождающихся римлян, изнеженных потомков древних героев, он относился свысока к политическим разглагольствованиям заговорщиков и равнодушно принял роль вождя, которая как бы само собой была ему отведена.
Теперь только, как представился случай испытать свое влияние, Цетегус внезапно почувствовал прилив честолюбия. Точно яркая молния прорезала темное облако, окружавшее его душу, скрывая от него самого ее бездонные глубины. Как-то сразу стало ясно Цетегусу, что все его странствования, попытки и начинания вызывались одним и тем же побуждением честолюбия… Быть первым всегда и везде, первым на любом поприще, удивляя, поражая и порабощая людей и обстоятельства, — вот что могло еще доставить наслаждение душе, пресыщенной всеми наслаждениями, всеми успехами. Цетегус понял, что на земле оставалась одна цель, которой стоило добиваться даже ему — повелевать Римом.
Это идея… Но следующая мысль подстегнула ее: «Да, для этого стоит работать, жить и рисковать».
Молча приблизился Цетегус к великолепной мраморной статуе великого царя, подарившего свое изображение тому, кого весь Рим считал его сыном. Пристально взглянул Цетегус в мраморное лицо сказочного победителя.
Гордое сравнение шевельнулось в его мозгу. План, зарождавшийся в его голове, казался трудней, чем победа великого Юлия.
— У тебя были легионы героев, — бессознательно шептал гордый римлянин. — Я же один выхожу на борьбу… Ты был окружен римлянами которые с восторгом признали тебя властелином, я же должен создать сначала свой народ, над которым хочу властвовать. Тебе, великий Цезарь, нужно было победить полчища варваров для того, чтобы добиться власти над римлянами, твоему же правнуку придется побеждать героев-готов для того, чтобы перевоспитывать изнеженных, слабых и робких потомков наших славных предков… Твои римляне были сыновьями Сципионов и Камиллов, мои же сограждане позабыли о славе своих предков и привыкли сносить удары кнута германских завоевателей… Безгранично трудна моя задача, но и безгранично заманчива. Я должен сначала уничтожить готов, затем перехитрить коварных византийцев, победить франков, и победоносно пройти от Равенны до Византии, вернуться обратно в Рим через покоренный Париж… Исполнить эту великую задачу помешал тебе, о великий Цезарь, кинжал Брута… Мне не страшны заговорщики, которыми я распоряжаюсь так же, как и германскими варварами, неспособными понять душу истинного римлянина. Но ты, великий предок, ты бы понял меня и… одобрил бы мое намерение воскресить твой Рим из мертвых, пробудить древнюю заснувшую славу матери-родины… Взгляни на меня бессмертными очами, Юлий Цезарь, и скажи, что Цетегус Сезариус достоин носить твое имя уже потому, что он осмеливается пожелать то, о чем не посмеют даже мечтать обыкновенные смертные… Я же сознательно протягиваю руку к короне Западно-Римской империи, а затем, как знать, что может случиться… Быть может, правнуку Цезаря назначено судьбой объединить насильственно разъединенные половины Римской империи… Вот цель, ради которой стоит рисковать жизнью. В случае же неуспеха?.. Что ж с того… Останется слава, такой недосягаемой высоты… Не так ли, великий прадед?
Безжизненное лицо мраморного Цезаря не согрелось под жгучим дыханием честолюбивого потомка… Но кто бы узнал всегда спокойного и холодного Цетегуса по лихорадочно возбужденному лицу, которое в трепете страстного вдохновения прижималось пылающим к мраморной щеке своего великого предка?
X
С назначением Цетегуса префектом Рима новая жизнь началась для вечного города и в особенности для заговорщиков.
Только теперь, когда по молчаливому согласию всех участников, главой заговора был признан гениальный патриций, под холодной внешностью которого таилось столько же огня, как и хитрости, таинственный союз собиравшихся в катакомбах, стал действительно опасен для владычества готов, которое Цетегус подрывал с удивительным дипломатическим искусством, пользуясь каждым обиженным, каждым недовольным.
С не меньшим искусством собирал он громадные денежные средства и вербовал целые полчища людей, ненавидящих варваров и слепо подчиняющихся его влиянию. Римская аристократия подчинялась Цетегу-су, как главе заговора и как одному из патрициев. Среди простых граждан его популярность возрастала с поразительной быстротой, благодаря отчасти поддержке католического духовенства. Связующим звеном между ним и Цетегусом служил архидьякон Сильверий, все чаще и громче называемый вероятным преемником дряхлого и болезненного папы.
Умный, хитрый и честолюбивый священник повиновался Цетегусу и уступал ему первую роль с самоотверженной скромностью, удивляющей самого префекта больше, чем кого-либо.
Быстрее всех покорил Цетегус римских плебеев, то легкомысленное и увлекающееся стадо, которое восхваляло его не только за исполнение излюбленной программы: доставления хлеба и зрелищ, но и за предоставление всем желающим хорошо оплачиваемой работы.
И все это за счет правительства. Тонко и расчетливо пользуясь правами префекта и делая вид, что исполняет обязанности, возложенные на него правительницей, Цетегус заботился о благополучии граждан Рима, причем искусно пользовался каждым случаем, способным увеличить собственную популярность. Немало полезного сделано было для Рима благодаря Це-тегусу, имя которого римская чернь с восторгом повторяла на всех перекрестках. Радостными криками они приветствовали префекта при каждом выезде. Когда же приступили к восстановлению римских укреплений, сильно пострадавших не столько от штурмов варварских полчищ, сколько от нерадивости римских строителей, предпочитавших собственное обогащение безопасности родного города, — то восторгу и благодарности римлян не было границ.
