Альфред Дагген - Деус Вульт!
— Значит, ты хочешь пересмотреть условия договора? Договора, который мы подписали в Нормандии? Кто тебя переманивает? Молчишь? Я сам знаю, кто: тебя зовут в набег эти итальянцы, которые не признают меня своим сеньором. Ладно, вот как мы поступим, а писец это зафиксирует. По рождению ты мне не вассал. Ты присоединился ко мне только на время паломничества, так что твоя служба кончается после моего отъезда. Свое содержание в Византии ты отработал, но за еду и фураж, которые пошли на тебя в Бургундии и Италии, придется заплатить, иначе не видать тебе свободы. Я заложил свои земли не для того, чтобы поставлять воинов графу Тарентскому. Или плати, или оставайся здесь. Если ты посмеешь дезертировать, я велю по всему лагерю объявить тебя клятвопреступником, а когда я вернусь, твоя семья найдет во мне плохого соседа.
Делать было нечего: Рожер не мог заплатить за восемь месяцев содержания. Он поклонился и вышел из шатра.
Когда войско двинулось по мощеной дороге, петлями уходившей вверх, Рожер шел рядом с двумя дамами. Он не слишком распространялся о намечавшейся экспедиции графа Танкреда, но зато подробно рассказал про аудиенцию у герцога.
— Конечно, ваш сеньор был слишком строг, но он имел на это право, — вздохнула госпожа Алиса. — Вам остается только подождать дележа очередной добычи и уплатить долг.
Анна же сочла Рожера слишком щепетильным.
— Вы славный юноша, если верны клятве, как паладины Карла Великого [30]. Но мир с тех пор сильно изменился. Здесь, на Востоке, никто вас не поймет. Если вы завоюете небольшой замок, то сможете стать вассалом греческого императора и не обращать внимания на своего прежнего сеньора. Бедный Жиль собирался поступить именно так, если бы граф Тулузский не дал ему желаемого. Однако у моего отца есть замок, а ему все равно пришлось поднять бунт. Вы, рыцари из маноров, привыкли повиноваться своим сеньорам, вот они и требуют от вас всего, что пожелают!
— Может быть, вы и правы, — вспыхнул Рожер, — но мой отец участвовал в завоевании Англии! Что он подумает о сыне, который бросил своего лорда на поле боя? Однажды герцог вернется домой, а я останусь; вот тогда я смогу распоряжаться собой.
— Сказано по-рыцарски! — улыбнулась она. — А теперь, сир, не будете ли вы так любезны проверить оси, пока не начался очередной спуск?
Хотя Анна была моложе на два года, она частенько говорила с ним, как с ребенком.
Перед ними поднимались горы Киликийской Армении, где незадолго до этого осели беженцы из степей, покоренных турецкими кочевниками. На вершинах холмов стояли обнесенные стенами города. Немногочисленные турецкие сборщики дани при приближении пилигримов бежали, а жители открывали ворота. Однако трудностей хватало. Падеж лошадей продолжался; кое-где армяне вместо благодарности воинам, проделавшим столь дальний поход ради их освобождения, выбирали правителей из собственной среды. Они походили на греков как независимостью, так и приверженностью своей нелепой вере. Рожер начинал сомневаться, действительно ли восточные христиане желали помощи Запада. Жители Востока — что христиане, что неверные — стоили друг друга: все они предпочитали покупать или продавать землю и звонкой монетой платить налоги далеким правителям, вместо того, чтобы наследовать ее от отцов и нести за это военную службу. Однажды он поделился своими сомнениями с отцом Ивом, тем самым бретонским священником, который отпустил ему грехи во время битвы. Священник заинтересовался, это никогда не приходило ему в голову, и он с удовольствием принялся за новую для себя проблему.
— Верно, весь восточный мир держится на деньгах. Этот способ стар как мир, он существовал еще до Христова пришествия. И тогда были солдаты, центурионы и сборщики податей. Так говорит Евангелие. Но мы, жители Запада, нашли лучший способ устройства общества. Обеты и исполнение своего долга заменили нам деньги. Когда мы покажем пример этим бедным чужеземцам, они поймут, что наш способ лучше, потому что все люди братья, и в глубине души они ничем не отличаются от нас. То же касается и религии. Они невежественны и забиты, стоит им понять великое предназначение папы римского, и они будут слушаться его, как истинные христиане.
Все стало просто, понятно, и Рожер снова поверил в будущее. Теперь он считал себя не только борцом за истинную веру, но и человеком, несущим этому миру идею добра и справедливости.
Между тем его дружба с Анной де Клари становилась все теснее. Каждый день он словно проводник шагал рядом с ее фургоном. Они расставались только на ночь, когда приходила пора разбивать лагерь, да и то по необходимости: еду они получали из разных источников; кроме того, следовало избегать сплетен. Но вечера без нее казались ему потраченными даром. И ночью он с таким нетерпением ждал наступления утра и начала похода, что это немало позабавило бы его усталых, стерших ноги товарищей-пехотинцев.
Ему хотелось, чтобы это паломничество длилось вечно, чтобы он мог без конца любоваться ее красотой, беседовать с ней и благоговейно внимать ее звонкому голосу. Он давно расстался с надеждой добиться ее близости: безземельному юноше нечего было ей предложить. О свадьбе не могло быть и речи, хотя молодых людей и влекло друг к другу: устройством браков обычно занимались родители, объединяя таким образом соседние земли или заручаясь союзниками. И соблазнить ее он тоже не мечтал. Хотя провансальские дамы славились своей доступностью, но с какой стати она должна выбрать в любовники именно его? Он опозорил свое рыцарское звание в первом же бою (ему часто снилось искаженное мукой лицо Гуго де Дайвса, брошенного им среди неверных), и он не был ни красавцем, ни весельчаком. Он должен радоваться этому острому, но кратковременному наслаждению, и было бы глупо требовать, чтобы оно никогда не кончилось.
И все же его, словно зубная боль, мучила мысль — сколь долго ему суждено наслаждаться обществом Анны? Тарсус был взят, и до них начали доходить слухи о том, что на побережье стали появляться корабли с Запада. Но она напомнила, что отправляться домой морем уже поздно.
— Просто ума не приложу, что делать! Мне бы хотелось продолжить паломничество. Быть может, нам удастся встретить Рождество в Иерусалиме, а потом я решу, как быть дольше. Меня вовсе не тянет домой. Земли Жиля отойдут его двоюродному брату, поскольку я бездетна; мое приданое истрачено, и отец не выделит мне другого. Здесь у меня, по крайней мере, десять арбалетчиков и фургон, а в Провансе не будет и этого.
— Кроме того, у вас есть рыцарь, хоть и без коня, — ввернул Рожер, надеясь, что это прозвучало достаточно галантно, северофранцузский язык не слишком годился для комплиментов.
— Благодарю вас, мессир Рожер, но вы ошибаетесь. Вы рыцарь герцога Нормандского, а вовсе не мой!
Эта фраза заставила Рожера задуматься. Конечно, Анна напрасно сомневается в его преданности, но не значит ли это, что ей не хочется расставаться с ним? За несколько недель общения он не надоел юной даме; возможно, он действительно нравится ей. Признаваться в любви было чрезвычайно рискованно. Если она обидится или, еще того хуже, посмеется над ним, их походному содружеству наступит конец. Но настоящий рыцарь никогда не уклоняется от опасности. Он судорожно вздохнул, покраснел до корней волос и, забыв о госпоже Алисе, с интересом прислушивавшейся к разговору, хрипло сказал:
— Госпожа, я всего лишь раб божий и вассал своего сеньора. Но я также и ваш слуга. Мне нечего предложить вам, кроме своего меча, но если вы согласны стать моей женой, я клянусь завоевать для вас земли и защитить мою госпожу от неверных.
Она пристально оглядела его с головы до ног — от рваной обуви до болтавшегося на макушке шлема, без оберка казавшегося слишком просторным, — и залилась счастливым смехом.
— Дорогой Рожер, вы сказали это как истинный норманн! Хотелось бы надеяться, что вы больше никому не предложите свою руку, но если это случится, не вздумайте ставить даму на третье место! Тем не менее я согласна стать вашей женой и клянусь служить вам так же верно, как вы будете служить мне.
Ее последние слова прозвучали суховато, но Рожер знал, что согласие на замужество — ритуал чрезвычайно формальный. Несомненно, она повторила слова, которые произнесла, принимая сватовство Жиля де Клари. Она протянула ему руку. Окруженный толпой пехотинцев, он постеснялся встать на колени и только неуклюже поклонился в ответ. Госпожа Алиса была свидетельницей всего происшедшего, и теперь они считались обрученными столь же официально, как если бы обменялись письменными грамотами. Церковь эту процедуру не признавала, и если бы они пренебрегли религиозным обрядом, то совершили бы смертный грех, но в глазах закона они отныне были мужем и женой; по крайней мере, никто из них не имел права заключить брак с кем-нибудь другим.
Затем Анна подставила ему губы для поцелуя, и они вместе с Алисой вернулись в фургон; вскоре пришли с поздравлениями арбалетчики и другие паломники. Остаток дня прошел как во сне. Они гуляли рука об руку и говорили о том, как чудесно будет жить вместе в каком-нибудь восточном замке.
