Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 1
«Прошу ознакомиться,— значилось в резолюции.— Поскольку это не исключено, то это возможно».
Разговор с Серго состоялся тяжелый. Сталин отступил, оставшись при своем мнении: возможно все, что не исключено. Все эти Тухачевские, корки, уборевичи, авксентьевские — какие они коммунисты! Для восемнадцатого брюмера они годятся, но не для Красной Армии.
Спустя два года ГПУ Украины арестовало новую группу военных, служивших в штабе и частях Киевского округа. Бывшие офицеры, они обвинялись в контрреволюционном заговоре с целью уничтожения командования. Почти все арестованные дали показания, что намеревались убить командующего войсками округа Якира, его заместителя Дубового и начальника политуправления Хаханьяна. После этого они якобы намеревались перебить армейских коммунистов, поднять восстание и отторгнуть Украину от Советского Союза.
Начальник Украинского ГПУ Балицкий ознакомил с протоколами допроса Якира и Дубового, но те вместо благодарности принялись выгораживать несостоявшихся убийц. «Это не укладывается в моем сознании,— сказал Якир.— Неужели они стали изменниками, а мы, коммунисты, оказались столь близорукими?.. Нет, нет и еще раз нет!..»
Созвонившись с Орджоникидзе, Якир и Дубовой спешно выехали в Москву. Григорий Константинович внимательно выслушал их доводы, записал факты противоречий и искажений в показаниях арестованных.
«Ничего не обещаю,— предупредил Серго,— но сделаю все, что смогу». Заняв влиятельный пост Председателя ВСНХ, он уже не занимался партийным и рабоче- крестьянским контролем. Пытаясь вступиться за самых близких товарищей, почти всякий раз натыкался на непреодолимую стену. Потом долго и трудно переживал обиду. Но переступить через себя все же не мог и вновь требовал, убеждал, просил. Просьбы давались ему особенно тяжко.
После «шахтинского дела», «харьковского центра», «московского центра» многие руководители промышленности сидели за вредительство и шпионаж. А тут только закончился открытый процесс «Промпартии», возглавляемой директором Теплотехнического института Рамзиным, ожидалась очередная волна. Какой-то остряк — как всегда, кивали на Радека — прозвал тюрьму «домом отдыха инженеров и техников». Сотрудники ВСНХ занимали среди «отдыхающих» далеко не последнее место. И все, как на подбор, лучшие кадры — самые талантливые, самые образованные, самые порядочные.
Пережив бессонную ночь, Серго все-таки позвонил тогда Сталину.
«Я этими делами не занимаюсь,— Сталин предпочел остаться в стороне.— Поговори с Ягодой».
Ягода проявил подчеркнутое внимание и пообещал разобраться. Вскоре почти все арестованные командиры вернулись в округ. Балицкого с Украины отозвали. Поговаривали даже о закате карьеры. Но через три года на XVII съезде Балицкий вместе с другим видным чекистом Евдокимовым были избраны в члены ЦК. Тогда же в высший партийный орган вошли Ягода, Ежов, Берия, Поскребышев и Мехлис. Полным членом стал и командарм Якир. Тухачевского и Уборевича избрали кандидатами.
Зато Голощекин, Квиринг, Колотилов, Ломинадзе, Ломов, Орахелашвили, Румянцев, Картвелишвили и другие подозрительные вождю старые большевики вообще не вошли в новый состав Центрального Комитета. Распространился слух о том, что против кандидатуры Сталина было подано 270 голосов. Затонский якобы доложил о результатах голосования Кагановичу, который распорядился изъять 267 бюллетеней и заменить их чистыми. Как бы там ни было, но на заключительном заседании объявили, что против товарища Сталина проголосовали только трое. Таким образом он набрал столько же голосов, сколько Киров — «трибун партии».
«Я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это — кто и как будет считать голоса»,— сказал Сталин еще в двадцать третьем году, объединившись с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого.
Это высказывание придавало определенный вес опасной, распространяемой шепотом молве. Знающие люди уверяли, что крамольные бланки были переданы на предмет возможной идентификации в ОГПУ, вскоре преобразованное в Комиссариат внутренних дел. Как- никак образцы почерка под рукой: делегаты съездов заполняли соответствующие анкеты. Сравнить их с вписанными, на место вычеркнутых, фамилиями в избирательных бюллетенях не составляло затруднений. Говорили, что именно это голосование, которое в иных обстоятельствах могло стать роковым, заставило Сталина резко расширить масштаб превентивных мер, принявших после убийства Кирова лавинообразный характер. Получалось, что новый состав ЦК и весь голосовавший за него съезд как-бы поставлены на очередность. В глазах Сталина заговорщики сами разоблачили себя. Бели каждый пятый делегат оказался врагом, то не могло быть веры и остальным. Ведь все, что не исключено, безусловно, возможно.
Непосредственные свидетели событий, особенно те из них, кого избрали в руководящие органы, не принимали всерьез умозаключения подобного толка. Никогда прежде партия не проявляла такой единодушной готовности, такого неподдельного энтузиазма следовать гениальным предначертаниям вождя, как в те незабываемые дни. Это был съезд победителей. «За» проголосовали все (кроме троих), и каждый мерил других по себе: «Я-то был «за»!» Об истинных намерениях Сталина знал только сам Сталин.
...Сопоставляя теперь те давние сигналы — в обоих случаях значились бывшие офицеры,— он объединял Тухачевского не только с Якиром (ближайшие друзья, общий защитник), но и с Уборевичем. Всегда и повсюду эта троица держалась вместе. Попытки расколоть новоявленных мушкетеров, возвысив кого-нибудь одного, не увенчались успехом. Уборевич первым не оправдал надежд, когда его в тридцатом году назначили заместителем наркома. Он не только не отказался от внеслужебных связей с Тухачевским, но еще сильнее подпал под его влияние. Пришлось перебросить в округ. И Якир, несмотря на оказанное на съезде доверие, не понял, к чему обязывает высокое звание члена ЦК. По-прежнему глядит в рот самозваному «наполеончику».
«Случайно такое поведение? — Сталин сделал философское обобщение.— Видимо, не случайно. Простая диалектика учит различать за каждой случайностью непознанную закономерность».
Поступивший из Англии материал определенно заслуживал самого пристального внимания. Товарищ Ягода почему-то не пожелал докопаться до конечной сути в делах с бывшими царскими офицерами. А вот Ежов верно разобрался в обстановке и оперативно отреагировал.
Сталин лишний раз убедился в том, что генеральное обновление следовало осуществить еще тогда, в начале первой пятилетки. По всем линиям сразу, включая армию.
Слишком много подозрительных совпадений. Тухачевский и этот... троцкист Путна тоже ведь вышли из старой армии? Из гвардейского Семеновского полка? Теперь все складывалось, как в домино: прошлое и настоящее. Балицкий правильно сориентировался, решив вначале избавиться от старого балласта, но немного поторопился, переборщил. Не следовало сразу поднимать вопрос об отторжении Украины. Слишком мелкие фигуры и слишком крупный вопрос. Не только крупный, но и несвоевременный. Ради кого могли стараться столь ничтожные люди? Ради панской Польши? Даже тогда это звучало неубедительно. Тем более теперь, когда на карте Европы возникла новая политическая реальность — германский фашизм. Не убаюкивать надо партию, а развивать в ней бдительность, не усыплять ее, а держать в состоянии боевой готовности, не разоружать, а вооружать, не демобилизовывать, а держать ее в состоянии мобилизации.
ОГПУ определенно оказалось не на высоте задач, поставленных самим ходом истории. Многое из того, что еще предстоит выполнить, можно было решить еще тогда, в самом начале тридцатых годов. Статья Горького «Если враг не сдается — его уничтожают», которую в один и тот же день опубликовали в «Правде» и «Известиях», предназначалась для куда более крупной дичи, чем какие-то там спецы.
Заряженные жаканом патроны Ягода израсходовал на жалких куропаток, фактически дезориентируя партию.
Соединив животрепещущие связи времен, Сталин устремил взор в грядущее. Вырисовывалась стартовая площадка, одинаково годная как для очередного мероприятия, так и для более отдаленных планов.
Получалось грозно и убедительно: «Все трое посещали Германию? Определенно посещали. И Тухачевский, и Уборевич, и Якир. Особенно Тухачевский. Он не только находился в немецком плену, но и неоднократно ездил в Германию, много чаще, чем остальные».
